Окончательно брошенный, Мармонтель не мог с этим смириться; он по-прежнему чувствовал себя плохо и не работал, собираясь отдать Богу душу из-за какой-то мошенницы (я не знаю ни одного случая, чтобы кто-то сделал это из-за порядочной женщины). Друзья больного были обеспокоены и тщетно пытали его развлечь. Госпожа Аранк проклинала соблазнительницу, а г-жа Дени клялась испытывать вечную ненависть к любви, которая отняла у нее дядю, а теперь собирается навсегда отнять друга.

Однажды утром, в очень ранний час, когда Мармонтель еще спал, а служивший у него савояр еще не пришел, он услышал, как дверь открылась, и тотчас же оказался в тесных объятиях женщины, орошавшей его слезами; поэт обернулся и увидел мадемуазель Наварр в легком утреннем платье, еще более красивую, чем прежде.

— Ах, мадемуазель, — вскричал он, — вот до чего вы меня довели! Надеюсь, что теперь, вновь вас увидев, я смогу умереть.

Позади нее стоял шевалье де Мирабо. Это доконало беднягу. Мадемуазель Наварр продолжала плакать; она начала крайне трогательно скорбеть о своем романе с поэтом, обвинила себя в том, что едва не свела его в могилу, и, встав в самую трагическую позу, какую только могла вообразить, обратилась к исполняющему обязанности ее любовника, заявив ему, что он никогда не сможет дать ей того, что она потеряла из-за него, и что если он окажется неблагодарным, то его заслуженно ждут самые страшные муки.

Затем, утирая слезы, она бесцеремонно попросила больного угостить ее завтраком, и поэт был вынужден приказать слуге накормить ее.

Когда савояр вышел из комнаты, эта особа заговорила торжественным тоном, взяв за руку гостеприимного хозяина, не понимавшего, чего она добивается.

— Друг мой, — сказала она ему, — я называю вас так, ибо вы навсегда останетесь моим другом, — следует известить вас о том, что происходит в моей жизни. Мы с господином шевалье уезжаем в Голландию, где собираемся освятить свой союз в церкви. Во Франции мы столкнулись бы со слишком большими затруднениями, тем более, что господин маршал Саксонский в бешенстве и грозился мне отомстить; с вашей стороны я ничего не опасаюсь, напротив, вы слишком деликатны, чтобы меня обидеть, и я не простила бы себе, если бы что-нибудь от вас утаила.

— Как! — вскричал Мармонтель, будучи вне себя от изумления. — Господин шевалье на вас женится?

— Он не столь несговорчив, как вы, и достаточно сильно меня любит.

— И что вы собираетесь делать дальше?

— Шевалье поступит на службу в армию какой-нибудь державы, которая будет рада его принять; он станет генералом и сравняется с маршалом Саксонским, он победит его в сражении, и я буду отомщена.

Мармонтель был вынужден признать в глубине души, что шевалье, правду говоря, любит даму больше, чем он, и это помогло ему исцелиться.

В конечном итоге история приняла трагический оборот.

Шевалье и девица в самом деле поженились в Голландии, однако то ли Мирабо не соизволил стать генералом, то ли ни одна держава не торопилась удостоить его этой чести, так или иначе, он уехал с женой в Авиньон.

У новобрачного был брат, маркиз де Мирабо, по прозвищу Друг людей; вышеупомянутый друг людей был норовист, как лошадь, и изводил всех, кто к нему приближался. У маркиза есть сын, граф де Мирабо, о котором рассказывают нечто странное. Как бы то ни было, Друг людей терпеть не мог своего брата. Узнав о нелепом браке шевалье, он пришел в неистовую ярость (у него были на то основания) и стал преследовать его повсюду.

Супруги чувствовали себя во владениях папы в безопасности, но у маркиза были длинные руки: ему удалось получить у вице-легата ордер на арест брата. Он часто потом говорил, что хотел только разлучить его с этой мошенницей.

Мадемуазель Наварр рожала в то время, когда к ней пожаловали полицейские агенты и спросили, где ее муж. Она пришла в такое волнение, что родовые схватки у нее остановились; невзирая на ее крики, шевалье увели. И вот бедняжка осталась одна, причем в крайне опасном положении.

Уходя, старший полицейский заявил, чтобы ее утешить:

— Как только вы сможете ходить, вас отсюда вышлют: такие девицы, как вы, не могут оставаться во владениях святого отца.

Однако эта особа была замужем! Почему же священники не приняли во внимание таинство, совершенное ими же по установленным правилам?

Кажется, несчастная женщина родила мертвого ребенка, но в одном я уверена: она умерла, и родным стоило невероятных трудов добиться погребения по церковному обряду: все тамошние прелаты этому противились.

Друг людей гордился своим поступком; по его словам, он был очень рад избавить брата от прилипшего к нему ядовитого гриба.

Я не утверждаю, что брак шевалье был удачным, но хочу сказать, что если человека зовут Другом людей, то это еще не дает ему право пугать женщину и доводить ее этим до смерти.

Между тем Мармонтель волочился за женщинами, в то же время сочиняя трагедии; он стал любовником мадемуазель Верьер, бывшей любовницы маршала Саксонского, у которой была от него дочь по имени Аврора, тезка матери героя, графини Кёнигсмарк. Эта девица была воспитана на средства досточтимой дофины, и ее звали Авророй Саксонской; впоследствии она стала г-жой Дюпен. Я знала ее лишь понаслышке.

Что касается мадемуазель Верьер, то она хотела поступить на сцену и разыгрывала у себя дома мещанские комедии. Благодаря этому с ней познакомился Мармонтель. Узнав об их любовной связи, маршал поклялся, что больше никогда не увидит ни мать, ни ребенка, и сдержал свое слово.

Мадемуазель Верьер была очень красива и доказывала это многим людям всевозможными убедительными и красноречивыми способами. Принц де Тюренн отбил ее у Мармонтеля, и еще многие пошли по стопам принца Саксонского.

Самый неизгладимый след в жизни Мармонтеля оставили пребывание в доме г-жи Жоффрен и близкие отношения с ней. В связи с этим человеком я собираюсь рассказать вам об этом прославленном доме и его хозяйке, принимавшей в нем умных людей, которых она называла своими зверями, и потчевавшей их на протяжении многих лет скверными супами и хорошими советами.

Я бывала у г-жи Жоффрен лишь до того, как рассталась с мадемуазель де Леспинас; она встала на сторону Жюли и заявила, что не будет меня принимать либо станет принимать нас обеих, поскольку чрезвычайно привязана к этой девице и еще больше к д’Аламберу, ее любовнику, которого она не хочет огорчать.

— Очень хорошо, сударыня, — ответила я, — это меня не удивляет, и я от вас такого ожидала, ибо вы не маршальша де Люксембург, а ведь она тоже оказала мне подобную небольшую любезность.

Я привожу свой ответ, чтобы показать, как глупо я себя вела во время этого дурацкого происшествия; я даже не могла подобрать нужных слов, когда со мной о нем говорили.

Госпожа Жоффрен была одной из самых любопытных личностей нашего времени; будучи мещанкой по происхождению и характеру, она стала в свете влиятельной женщиной, хотя ее манеры были столь же мещанскими, как ее характер и происхождение. Она употребляла выражения, которые приводили нас в смущение и к которым завсегдатаи ее дома, почти все выбившиеся из грязи, относились не так, как мы. Они считали эти слова вполне уместными в ее устах, потому что сами часто к ним прибегали.

Насмотревшись на этих людей, я заметила, что у них не хватает такта вычищать свои мысли и слова. Почти все они не соблюдают правил приличия, будучи слишком высокого мнения о себе. Один Вольтер был довольно воспитанным человеком, да и то! Правда, г-жа де Шатле над ним немало потрудилась.

Я говорила, что г-жа Жоффрен являлась в дом г-жи де Тансен в последние годы ее жизни, чтобы с пользой для себя поживиться в ее салоне. Канонисса была слишком умна, чтобы этого не заметить, и однажды она сказала мне, указывая на гостью:

— Знаете ли, зачем приезжает сюда Жоффрен? Она приезжает, чтобы посмотреть, что можно присвоить себе из моего окружения.

Право, ей это удалось! Причем она присвоила себе самое лучшее.

Эта особа была богата; она выдала дочь замуж за одного дворянина, и та почти никогда не посещала ее собраний, считая их недостойными своего высокого положения. Что касается ее мужа, то он был полнейшим ничтожеством. Он сидел в конце стола и открывал рот лишь затем, чтобы есть и пить.