— Сажают, Жервеза. Теперь понимаешь? Он спрятал девушку. Я обнаружил тайник и, как последний болван, как мерзавец, как негодяй, разболтал об этом всем и каждому.

— Только не мне! — воскликнула Жервеза. — Узнаю ваши повадки, сударь.

— А разве я тебе не говорил?

— Ни словечка! Болтаете-то вы с другими, а когда сюда приходите, у вас только и дела, что есть, пить да шутить. Никогда не поговорите со мной по-человечески. А не мешало бы вам знать, месье, что женщины — большие охотницы поболтать.

— А что же мы с тобой сейчас делаем, крошка? Мне кажется, болтаем.

— Ну да, потому что я вам нужна.

— Что верно, то верно: ты могла бы оказать мне огромную услугу.

— Какую?

— Сказать, что я тебя обманул.

— Еще бы, конечно, обманули, негодник вы этакий!

— Я?! — взревел изумленный Жак Обри.

— Увы, вы бесстыдно обольстили меня вашими сладкими речами и лживыми клятвами.

— Сладкими речами и лживыми клятвами?

— Да. Разве не вы мне говорили, что я самая красивая девушка в предместье Сен-Жермен-де-Пре?

— Я и сейчас это скажу.

— И разве не уверяли меня, что умрете с горя, если я вас не полюблю?

— Неужели я это говорил? Странно, что-то не припомню.

— И что если я вас полюблю, вы женитесь на мне.

— Нет, Жервеза, вот уж этого я никогда не говорил!

— Говорили, сударь!

— Нет, нет и нет! Потому что, видишь ли, Жервеза, мой отец заставил меня поклясться, как некогда Гамилькар — Ганнибала.

— В чем?

— В том, что я умру холостым.

— О, я несчастная! — разражаясь слезами, воскликнула Жервеза; подобно всем женщинам, она всегда могла заплакать в нужный момент. — Вот каковы мужчины: клянутся, обещают — и тут же забывают все свои клятвы! Вот и я возьму и поклянусь, что никогда больше не попадусь на такую удочку!

— И правильно сделаешь, Жервеза, — наставительно сказал Жак Обри.

— Подумать только! — продолжала девушка. — Для воров, разбойников, мошенников законы существуют, а вот для таких негодяев, которые обманывают бедных девушек, никакого наказания не придумано!

— И для них есть наказание, Жервеза.

— Неужели?

— А как же! Ведь несчастного Асканио посадили в Шатле за то, что он обманул Коломбу.

— И хорошо сделали, — отвечала Жервеза. — Мне очень хотелось бы, чтобы и вы оказались там же.

— Боже мой, Жервеза, да ведь того же самого хочу и я! — воскликнул школяр. — И, как я уже говорил, рассчитываю в этом деле на твою помощь.

— На мою помощь?

— Да.

— Смейтесь, смейтесь, неблагодарный!

— Жервеза, я говорю совершенно серьезно. Если бы только ты согласилась…

— Согласилась?.. На что?

— Да, если бы ты согласилась пожаловаться на меня в суд.

— За что?

— За то, что я тебя обманул. Но ты побоишься…

— Я? — воскликнула Жервеза, обидевшись. — Побоюсь сказать правду?

— Но ведь придется дать клятву.

— Что ж тут такого?

— И ты поклянешься, что я тебя обманул?

— Да, да, да! Тысячу раз да!

— Ну, тогда все в порядке! — сразу повеселел Жак Обри. — А я-то боялся, что ты не согласишься. Ведь клятва — вещь серьезная.

— Хоть сейчас поклянусь, лишь бы вас поскорей засадить в Шатле!

— Прекрасно!

— Отправляйтесь к своему Асканио!

— Превосходно!

— Там у вас будет достаточно времени, чтобы вместе с ним покаяться в грехах.

— О большем я и не мечтаю!

— А где мне искать судью?

— Во Дворце правосудия.

— Сейчас же иду туда.

— Идем вместе, Жервеза.

— Да-да, вместе. И, надеюсь, наказание не заставит себя ждать.

— Вот моя рука, Жервеза, обопрись на нее, — сказал Жак Обри.

— Идемте, сударь!

И оба не спеша, так же, как обычно ходили гулять по воскресеньям в Пре-о-Клер или на Монмартр, отправились во Дворец правосудия.

Однако по мере приближения к храму Фемиды, как высокопарно называл Жак здание Парижского суда, Жервеза все больше замедляла шаг; добравшись туда, она еле взошла по лестнице, а у дверей судьи ноги вовсе отказались ей повиноваться, и девушка всей своей тяжестью повисла на руке школяра.

— Ну что, крошка, струсила? — спросил Жак.

— Ничуть, — ответила Жервеза. — Просто немного робею перед судьей.

— А чего перед ним робеть? Такой же человек, как и все.

— Да, но ведь придется ему все рассказывать…

— Ну и расскажешь, велика важность!

— И клятву придется давать.

— Ну и дашь!

— Жак, а ты уверен, что обманул меня?

— Черт возьми, разумеется! Не ты ли сама только что уверяла меня в этом?

— Так-то оно так, но, знаешь, как ни странно, вся эта история представляется мне сейчас совсем иначе, чем дома.

— Идем, идем! Я так и знал, что струсишь.

— Жак, миленький, — взмолилась Жервеза, — пойдем лучше домой!

— Эх, Жервеза, Жервеза, ты же обещала!

— Жак, дружочек, я больше никогда не буду тебя упрекать! Не буду ни о чем просить. Я полюбила тебя просто потому, что ты мне понравился, вот и все.

— Идем, идем! — тащил ее Жак. — Недаром я боялся, что ты струсишь. Но теперь все равно поздно.

— Ни за что! Ни за что, Жак! Я хочу домой!

— Э, нет! — ответил Жак, раздраженный как ее упрямством, так и причиной отказа. — Нет и еще раз нет!

И он решительно постучал в дверь.

— Что ты делаешь? — закричала Жервеза.

— Сама видишь: стучу.

— Войдите! — послышался гнусавый голос.

— Я не хочу входить, не хочу! — твердила Жервеза, пытаясь вырваться из рук Жака.

— Входите! — повторил тот же голос, на этот раз более внятно.

— Жак, пусти, не то я закричу! — сказала Жервеза.

— Да входите же! — в третий раз произнес голос, но теперь уже у самой двери, и в тот же миг она распахнулась. — Ну-с, что вам угодно? — спросил высокий, тощий человек, одетый в черное, при одном взгляде на которого Жервеза задрожала, как лист.

— Вот эта девица, — сказал Жак Обри, — пришла к вам с жалобой на меня.

И он втолкнул Жервезу в темную, отвратительную, грязную переднюю. Дверь тут же захлопнулась, словно западня.

Жервеза слабо вскрикнула не то от страха, не то от неожиданности и скорее упала, чем села, на табурет у стены.

А Жак Обри, боясь, как бы девушка не позвала его, не вернула насильно, пустился наутек по коридорам, о существовании которых знали только клерки, писцы да сутяги. Выбежав во двор церкви Сент-Шапель, он уже более спокойным шагом добрался до моста Сен-Мишель, по которому Жервеза должна была непременно пройти по дороге домой.

Через полчаса она и в самом деле появилась.

— Ну, как дела? — спросил, подбегая к ней, Обри.

— Ах, Жак, ты вынудил меня солгать! — отвечала девушка. — Но, я надеюсь, Бог меня простит — ведь я сделала это с благой целью.

— Я беру твой грех на себя, — успокоил ее Жак. — Рассказывай.

— Я и сама ничего не знаю, — ответила Жервеза. — Мне до того было стыдно, что я даже не помню, о чем шел разговор. Господин судья задавал мне вопросы, а я отвечала "да" или "нет" и даже не вполне уверена, правильно ли я говорила.

— О несчастная! — вскричал Жак. — Вот увидите, она, чего доброго, заявила судье, что не я ее обманул, а она меня!

— Нет, — возразила Жервеза, — не думаю, чтобы до этого дошло.

— Записали они, по крайней мере, мой адрес, чтобы вызвать меня в суд? — спросил Жак.

— Да, я дала им адрес, — пролепетала Жервеза.

— Значит, все в порядке, — с облегчением вздохнул Жак. — Ну, а теперь что Бог даст…

Отведя Жервезу домой и утешив по мере сил в том, что ей пришлось дать ложные показания, Жак Обри отправился восвояси, полный веры в Провидение.

И действительно, вмешалось ли в дело Провидение, или это было чистой случайностью, но на следующее утро Жак Обри получил вызов в суд. И такова сила правосудия, что Жак невольно содрогнулся, читая эту бумагу, получить которую было его заветной мечтой. Поспешим, однако, прибавить, к чести школяра, что надежда увидеть Асканио и желание вызволить друга из беды, которую он же и навлек на него, помогли Жаку Обри тут же справиться с невольной слабостью.