Строительство велось семь лет и было окончено в 1789 году (Так и вижу орду этих несчастных, что мёрзнут на пронизывающем балтийском ветру, ёрзая на чемоданах, с фикусами в руках, в томном ожидании заселения!)…

Первая реконструкция почтамта проводилась с 1801 по 1803 годы архитектором Соколовым, рискнувшем проделать окна на первом этаже здания, а в 1859 зодчий Кавос соорудил ту самую переходную галерею над Почтамтской – легендарную арочку, что так удачно вписывается в перспективу Исаакиевской площади. Она есть на многих открытках с видами Петербурга. Тут следует сделать ремарку: арочка сия имела не только эстетическое, но и вполне практическое значение, поскольку выполняла роль ещё и коридора между департаментом и самим почтамтом, давая начальнику возможность курсировать между управлением и почтой с целью проверки работы подчинённых и без опасения попасть под дождь и испортить дорогой сюртук. То есть, снова работа в угоду руководству! Впрочем, Кавос превзошёл себя: погнавшись за двумя зайцами, он, тем не менее, добыл обоих – и о начальстве позаботился, и о городе не забыл, подарив нам ещё один прекрасный символ эпохи строгого классицизма.

Третье изменение в облике Главпочтамта произошло с подачи архитектора Новикова, вторнувшего под куполом здания второй стеклянный фонарь. Теперь на месте казённых площадей появился центральный операционный зал, ставший одновременно первым петербургским атриумом.

В середине XX века на Главпочтамте надстроили четвёртый этаж, а в 60-ых годах расширили помещение для производственных площадей. Таким образом, здание пережило аж пять реконструкций.

Шли десятилетия. Почтамт ветшал… Из 60-ти барельефов, установленных при строительстве здания, до наших дней дожили лишь две львиные мордочки «с полотенцами» на фасадах портиков!

Да и внутренние помещения постепенно разрушались. К 2000 году вопрос о ремонте встал ребром. После жалоб градозащитников власти города принялись за работу. Но… решили сэкономить, выписав из Средней Азии десант гастарбайтеров. Всех почтарей до окончания ремонта перевели на Конногвардейский бульвар, и процесс пошёл…

Возились долго – целых шесть лет… И вот час «Ч» пробил!.. 31 марта 2006 года, под речи депутатов и журчание СМИ, операционный зал Главпочтамта торжественно открыли. Почтеннейшая публика была в неописуемом восторге. Почтамт был воссоздан по чертежам и фотографиям начала прошлого века; всё сверкало, как зарница, и глаз радовался, и обыватель рыдал от счастья.

Отовсюду слышались крики «Браво!». Той же весной наш отдел перебросили обратно в лоно родного почтамта (До сей поры ваш покорный слуга ютился на кособоком стульчике, в жалкой каморке на Конногвардейском бульваре, среди кип пожелтевших бумаг и забитых всяким хламом коробок). Теперь же всё менялось на глазах: нам выделили светлицу на третьем этаже; у меня появился свой столик и повысилась самооценка! Но пиршество духа длилось, увы, недолго. А дело вот в чём. Главпочтамт, как я уже говорил, пережил пять реконструкций и через все прошёл с честью и без последствий. Но последний ремонт делали гости из Средней Азии, где преимущественно жарко, и среднегодовая норма осадков ничтожно мала. Ребята, видимо, не учли нюансов нашего климата, забыв про такую «мелочь», как система водоотведения, что была разработана ещё при «проклятом» царизме.

Гастарбайтеры просто снесли её к чертям и укатили домой! Но Питер не Душанбе – здесь иногда случаются дожди… И вот как-то по осени нас начало заливать… Почтамтские молили бога, лишь бы не протекло в главный зал, где иностранцы, журналисты и клиенты. Но, видимо, молили не слишком усердно – подлые потоки мутной влаги бесстыдно скатывались по стенам, грозя начальству скандалом, неминуемым потопом и новыми убытками.

Посыпалась штукатурка; закапало в операционном зале. Все этажи – с четвёртого по первый – были капитально залиты! На битву со стихией были брошены лучшие силы нашего департамента в виде… ударных бригад уборщиц с вёдрами. Вся служебная лестница была заставлена сосудами различных объёмов; весь внутренний балкон второго этажа, где линолеум пошёл амурскими волнами, завалили сырыми тряпками, а по первому этажу то и дело носились тётки с баклашками. Ещё недавно блиставший великолепием почтамт стремительно шёл ко дну, постепенно обнажая свою неприглядную сущность!..

Но вёдра с тряпками сделали своё дело, и контора была спасена! Потом снова начали красить и наводить лоск. Управились за несколько месяцев. Теперь по крайней мере штукатурка на голову не падает… Хотя поведать мне хотелось не об этом. Это была лирика. Забудьте! Я же собирался вам, нехристи, доказать, в какой славной организации мне довелось поработать, как богата и интересна её история, как необходим городу труд почты, как мудры и проницательны её руководители, вовремя догадавшиеся подставить вёдра под прохудившейся крышей! Как тяжек их путь и как велик их незаметный подвиг! Я жаждал написать пламенный панегирик в адрес руководства, и я сделаю это! А крыша… Что крыша? Пустяк! Залатал и в кабак. Всего и делов-то! А начальство неустанно о судьбах родины печётся! «Утром мажет бутерброд – сразу мысль: а как народ?..» Тяжело ему без поддержки! Вот я и поддержу! А вы, насмешники, слушайте да на ус мотайте! Итак…

Что можно сказать о «верхах»? Сказать, что без них все мы просто подохли бы под забором – значит, не сказать ничего. Это также неоспоримо, как то, что Париж – столица Франции, солнце встаёт на востоке, а в России самые честные выборы… Конечно, я благодарен почте за то, что не окончил свои жалкие дни ни в переходах на Невском, ни на горсвалке с заточкой в боку. Даже имея семь с половиной тысяч в месяц и проглатывая в обед холодный пирожок с чаем, я говорил себе: «Молчи! Не будь таким эгоистом! Подумай о детях Африки! У них нет пирожка с чаем! У них ни хрена нет!»

Даже получая нагоняи от начальницы, я стискивал зубы: «А легко, думаешь, президентом быть и… перед всем американским народом ответ держать?!» Да, было трудно. Я всё прекрасно понимал, я знал, куда иду. И терпел, и проглатывал… Всё! Кроме, пожалуй, одной вещи… Просто я как-то подсчитал количество начальников, сидящих надо мной, и не на шутку задумался: восемь – это не мало!.. Это, пожалуй, единственное, что меня коробило.

Я, как вы поняли, работал на телеграфе. Телеграммы носил. Их мне выдавала телеграфистка. Над ней стояла начальник экспедиции. Дальше – начальник отделения связи. Выше – начальник Главпочтамта. Над ним – начальник управления. Над начальником управления – Москва в лице министра. Над ним – премьер в лице Медведева, а уже над ним – сам в лице гаранта…

То есть восемь человек! Восемь, не считая начальства из параллельных отделов, откуда тоже приходят иногда какие-то директивы. А крыша, сука, течёт!.. И грузчики пьют. Но почтальонам начальство благоволило, за что мы его и ценили. Особенно грузчики…

Был, например, у нас один украинец – быстроглазый такой, суетливый, деловой. Лет сорок, в разводе. Всё визитки совал какие-то и убегал. Сунет, спросит чего-нибудь и бежит. Пока ты там извилины напрягаешь, его уж и след простыл.

Звали его Игорьком. На Почтамт он пришёл в начале насыщенных девяностых. Первые деньги заработал, тайком срезая с посылок свинцовые пломбы, которые переплавлял и таскал в пункт приёма килограммами. Шебутной и весёлый, с ворохом баек на любой случай жизни, он любил похвастаться своими успехами, поболтать со мной в курилке. Называл меня почему-то «капитан».

Игорёк был общителен и дружелюбен; любил выпить и поболтать о всякой ерунде; по бабам не бегал, блюл себя, копил деньги и не от какой работы (кроме основной) не отказывался – и шарашил где-то, и в охране подрабатывал, и в массовке на «Ленфильме» фигурировал; на все руки от скуки, как говорится. Ради интереса перепробовал многое, даже, не то с перепоя, не то с похмелья, в «Едро» вступил. Помню, как он баллотировался в местные депутаты и горячо агитировал за себя, любимого. Но ни чарующая трескотня, ни залихватский чуб, ни открытое простое лицо Игорька, улыбавшееся почтарям с самопальных плакатов, не помогли нашему весельчаку пройти во власть… А он и не думал унывать!.. Казалось бы, подобная активность должна была приветствоваться, но беда в том, что всё это Игорёк делал в рабочее время, а на почтамте появлялся лишь в день получки и аванса. И так – годами. Деньги получит, схохмит, визитками намусорит и сгинет. «Масса дел, капитан! Убегаю! Бывай!» – бросал Игорёк и исчезал. На почтамте, тем не менее, наш «многостаночник» числился больше двадцати лет и даже умудрился получить от государства квартиру!.. А уходил со скандалом, задрав нос – дескать, не оценили. Мы встретились через месяц, в кафе «Лаванда». «В сериал позвали, – гордо сообщил он, потягивая пиво. – Слышал, нового „Шерлока Холмса” снимают?.. У меня там роль будет небольшая!.. Вот так, капитан!» И зарделся, как школьник. Через год после своего увольнения я столкнулся с ним на углу Гороховой и Садовой. Он снова раздавал какие-то проспектики. Увидев меня, засиял, как пятак, замахал руками.