Я стал умней. Следующую драку я затеял вне школьного двора. Мне не понравилось, как парочка мудаков старшеклассников, с которыми она танцевала на школьной дискотеке, сделали ставки: «Кто первый затянет Марину в постель».

Я всегда оберегал ее как старший брат. Ее и Аню. Только Марина была особенной девочкой. Очень умной и упорной, ставила перед собой цель и перла к ней как танк. Никто не мог ей помешать. Меня восторгала эта черта ее характера, но вместе с этим она обладала очень чувствительной и тонкой натурой. С Аней было проще. Она всегда была бойкой, могла сама кому угодно лицо начистить. Эта девушка, воспитанная папой, военным, чуть что, тут же влепляла обидчику в глаз, чтобы в будущем неповадно было. Марина же была более остра на язык – всегда знала, что сказать. Но как только оставалась одна, плакала и задавала один и тот же наивный вопрос: «Почему люди такие жестокие, почему они друг друга постоянно обижают?»

Отвлекаясь от воспоминаний, я заметил танцующую рядом с Мариной Аню – ее неразлучную лучшую подругу. «Мне казалось, они не любят такие места», – подумалось мне. Я закрыл глаза, постарался взять себя в руки и устало потер переносицу. Хотя откуда мне знать, что теперь любит эта… Даже слов нет, как ее называть теперь.

Судя по всему, эта чувствительность и чуткость была детским явлением. Марина взрослела, а с ней менялся ее характер – становился несносным.

В старших классах мне было совсем хреново, а справляться с жизненными трудностями все труднее. Отца не стало, а мать постоянно боролась сама с собой. Каждое утро она просыпалась и обещала, что обязательно исправится. Вот только после обеда, когда я возвращался с учебы, она уже была в стельку. Сколько бы я ни искал и ни выливал алкоголя в унитаз, она находила его вновь.

После этого моя вера в людей, в особенности женщин, почти умерла. В моей жизни остались фактически две девушки – две сестры: Аня и Марина. Только им я доверял и только с ними чувствовал себя хорошо, до поры до времени…

С Аней мои отношения оставались прежними, а вот с Мариной все резко изменилось.

Помню, когда, как мне кажется, все началось. Мне семнадцать. До выпускного считанные недели. Мы шли со школы втроем. Аня жила ближе, чем мы. Мы попрощались с ней и пошли дальше. Внезапно поднялся жуткий ветер, и мелкая соринка попала Марине в глаз. Как она ни старалась, не могла от нее избавиться. Сняв очки, она повернула невинное личико ко мне и попросила помочь. Я притронулся к нежной коже ее лица и замер. Меня словно молнией поразило, электрический разряд пробежался по всему телу. Ее кожа была такой нежной, словно персик. Мне не хотелось отстраняться. Хотелось приласкать ее розовые щеки пальцами. Наше расстояние сократилось до сантиметров, и меня жутко потянуло поцеловать ее. Я даже наклонился ниже, чтобы попробовать на вкус ее губы. Первый поцелуй, интересно, как это делается? А понравится ли ей?

– Ну же, Саша, я так без глаза останусь, пока ты решишься что-то сделать, – взмолилась она, сбивая меня с мысли. – Ты видишь соринку?

– Стой и не двигайся! Кто тебя одноглазую замуж возьмет? – отшутился я и подумал, что я бы женился на ней, какой бы она ни была. Больной, хромой или одноглазой. Это же моя малышка Марина.

В тот же момент меня поразила другая молния. Это же моя Марина. Как я мог подумать о ней в таком контексте? Это ведь ненормально: мечтать о поцелуе с ней. Она же мне как сестра. Да и финансовое положение наших семей было как небо и земля. Что я мог ей дать, кроме любви и заботы? Жалящие мысли, точно рой азиатских ос, напугали меня больше любого фильма ужасов. Реакция моего организма на нее довела меня до паники. Я боялся и злился на самого себя. Я не имею права желать лучшую подругу.

Распрощавшись с ней возле ее дома, я отстранился. На следующий день не пошел в школу, сославшись на неизвестный вирус. Когда пришлось вернуться на учебу, стал дерганым. После этого, оставаясь с Мариной наедине, я начал чувствовать себя неловко. Винил себя и свои неправильные мысли.

Помог спорт. Клубам и дискотекам я предпочел нашу мрачную местную качалку. Спорт стал моей главной терапией, помогающей вернуть самоконтроль. Я перестал быть взрывным. Занимаясь борьбой, научился выплескивать ненужную агрессию в честных поединках с другими целеустремленными ребятами. В конце концов я стал увереннее в себе и в своих силах, к тому же это сильно отразилось на моей внешности.

Там же, в качалке, я познакомился с Юрием Андреевичем. Оказалось, что он сам вырос в нашем дворе, а хозяином качалки был его армейский друг. Поэтому он и продолжал ездить в наш район, хотя мог позволить себе самый лучший и дорогой спортзал в городе. Как заявил мужчина: «Нужно помнить свои корни – это не просто слова из фильма».

Общаясь с ним, я начал интересоваться его профессией, после школы приходил к нему в клинику и помогал по мелочам, за что он мне приплачивал. Вскоре я у него стал зарабатывать больше, чем в местном ларьке. Потом, также не без его помощи, поступил в университет. Спустя пару лет он же помог мне положить мать в клинику. Так что в благодарность за его добро я был готов работать на него днями и ночами.

С девчонками я встречался все реже. Я запретил себе думать о Марине как о девушке. Страх потерять ее как подругу пересилил все желания. Тем более куда мне до ее уровня? На летние каникулы она летала с родителями в Дубай. Проводила недели на яхте и занималась подводным плаванием, серфингом и множеством других видов активного отдыха, которыми родители старались ее отвлечь от тоски по родине. Зимой она посещала Швейцарию и Андорру, каталась на лыжах и пила горячий шоколад с маршмеллоу, которых мне только в фильмах приходилось видеть. На весенних – ела круассаны в Париже. А я даже в Подмосковье на отдых не выезжал. Все деньги уходили на оплату счетов по учебе, жилью и лечению матери.

За нашими редкими встречами я не успевал замечать изменения, происходящие с Мариной. Временами она вставляла колкие замечания о моих спутницах-однодневках, заявляя, что я могу добиться только глупых девчонок, больше похожих на надувных кукол из секс-шопа. Потом начала критиковать мою внешность и говорить, что стероиды уменьшают насыщение организма кислородом, отчего я становлюсь глупым качком.

Марина замечала все изменения о мне, но в упор не видела своих собственных. Она стала говорить со мной по-другому, словно свысока. Даже смотрела не так, как раньше – вечно обиженные губки, сложенные бантиком, стали ее новой привычкой. Из угловатого милого подростка в очках она превратилась в женственную девушку, а потом, слишком резко, в чертову соблазнительницу с очень аппетитными формами.

Каждый раз, когда мы выходили гулять, – а это было крайне редко, – я замечал, как на нее смотрят не только парни, но и уже вполне себе взрослые мужики. А она словно специально провоцировала их, надевая юбки покороче или топы с вырезами поглубже. Вот и я начал в ответ иногда вставлять свои не самые лестные комментарии по поводу ее стиля.

Со всеми окружающими она была молчаливая и спокойная, а со мной же вспыхивала как спичка, искрила пуще бенгальского огня и отвечала мне на одно слово своими пятью еще более острыми. Она, глупенькая, совсем не понимала, что я волновался за нее! И не имел злого умысла. Она же мне была как сестра! По крайней мере, я искренне старался продолжать так думать.

Марина стала моим запретным плодом, и я никогда бы не позволил себе отнестись к ней неподобающе. Я старался не думать, что меня тянет к ней как магнитом, но ничего не мог поделать с офигенным стояком, с которым просыпался каждое утро после эротических сновидений с ее участием. Что бы я ни делал, кого бы ни укладывал в постель, мне по-прежнему снилась Марина, а в снах занимались мы с ней ну совсем не тем, чем подобает простым друзьям.

Терпеть это стало невыносимым! Я перестал заниматься самообманом и признал, что бесповоротно влюбился в свою лучшую подругу именно в ее день рождения. Решил рискнуть и сознаться ей, что не могу думать ни о ком другом, а целуя других девчонок, представляю только ее. И пускай все летит к чертям.