И в этот день я потерял покой. Ходил по дому сам не свой, вышагивал, нервно пристукивая по полу обновленной тростью. И все время поглядывал в окно, словно ожидая увидеть там что-то такое, что принесет мне облегчение. Но не находил этого и снова ходил по дому бессильно злясь, ругался вполголоса. Лизка напряженно подглядывала за мной, пытаясь угадать во что выльется моя нервозность.

Я попытался было почитать газету, но "Новый Край" словно рупор официальной пропаганды, лишь раздражал еще больше. Никаких опасений, одни уверения в предстоящем мирном разрешении противоречий. Словно и не видели они того, что уже творится под самым носом.

Я вышел из дома. Следом за мной потянулся Петро, недавно вернувшийся из Чифу. Мое напряжение передавалось и ему и потому он, следуя за мной, был предельно серьезен и поглядывал на попадающихся мне на пути людей исподлобья. Чем их откровенно пугал. Я прошелся по улицам дачного поселка и мимо Пресного озера двинулся на Этажерку. Там, часто прогуливались офицеры, отдыхали люди, там назначали свидания парочки. Этажерка — что-то вроде каскадной аллеи, террасы, со своими тропинками, деревцами, лавочками. Находясь на некотором возвышении над старым городом с нее можно было очень хорошо наблюдать то, что твориться внизу. И отсюда был прекрасно виден и док, и производственные площадки и военные склады, и ближние казармы. И даже штаб Стесселя можно было при желании рассмотреть. С нее же открывалась значительная часть внутреннего рейда и пролив, по которому в моменты отливов и приливов шныряли суда с большой осадкой. А если повернуть голову направо и поднять вверх, то можно было разглядеть музыкальную ротонду, стоящую при дворце наместника, а так же саму крышу этого дворца.

Так вот, с этой-то Этажерки, сидя на лавочке я грустно смотрел на суету внизу. Внизу шла обычная жизнь, люди размеренно трудились, учились, жили. Извозчики, довольные исчезновением конкурентов-китайцев с их рикшами, возили пассажиров, а простые солдаты на плацу казармы под выкрики офицера вышагивали по плацу, старательно тянули носки.

— Василий Иванович, чего это вы в такой меланхолии? — услышал я откуда-то сверху и из-за спины знакомый голос. Я обернулся. Там, на уровне выше, восседая с незнакомой мне дамой, сидел подпоручик Иванов Дмитрий Яковлевич. Тот самый, с которым я когда-то пил, с которым потом куролесил по ночному Артуру на мотоцикле. Он, смотрел на меня сверху вниз и улыбался. — У вас что-то случилось?

— А, здравствуйте, Дмитрий Яковлевич, рад вас видеть, — кивнул я ему и учтиво поздоровался с его дамой. Потом ответил, — Да, вы правы, меланхолия на меня напала.

— Отчего же?

— Не поверите, подпоручик, от собственного бессилия. Ничего не могу сделать, чтобы не предотвратить катастрофу.

— Вы про войну с макаками? — догадался он и ощерился. — Стоит ли переживать по этому поводу? Даже если нападут они на нас, то мы их быстро в бараний рог свернем. Пустое, Василий Иванович, не стоит об этом даже и думать.

— Люди понапрасну погибнут.

— Боже мой, Василий Иванович, — делано всплеснул он руками и его дама глупо захихикала, — да не берите вы в голову. Стоит ли об этом волноваться? На войне всегда присутствует смерть и поделать с этим ничего нельзя. Да и не посмеют макаки на нас напасть, кишка у них тонка.

Я не хотел с ним разговаривать, тем более вот так, глядя снизу вверх. Потому и встал и, кивнув Петру, пошел под дорожке, желая уйти от знакомого подпоручика. Соглашусь, выглядело не очень вежливо, но тот, похоже и не догадался о моем намерении. Подумал, что я хочу подняться к нему. Потому и сказал мне в спину:

— Да, поднимайтесь сюда, отсюда город еще лучше виден, — а потом добавил: — А вы помните, я вам когда-то говорил про Лемехова?

— Лемехов? — остановился я и удивленно обернулся: — Кто это?

— Ну как же? Солдат мой, который смотрел на меня всегда дерзко. Вспомнили? Ну так вот, сломал-таки я его. Перестал он больше на меня свою морду кривить, — и он удовлетворенно засмеялся. — Не поверите, по ночам мне его гнусная рожа стала сниться, до того был нагл.

Я безрадостно кивнул:

— Я, поручик, пожалуй, пойду. До свидания.

— До свидания, Василий Иванович, — весело ответил Иванов и всем своим вниманием обратился к своей барышне, поясняя: — Вот, дорогая Евгения, я обещал вам показать господина Рыбалко, и я свое обещание выполнил. Теперь же ваша очередь держать собственное слово, — и он демонстративно подставил выбритую щеку под жаркий поцелуй.

В этот же день мне попалась в руки свежая газета "Нового Края", где я прочитал броскую заметку о том, что японская военная флотилия вчерашним днем покинула порт Нагасаки и отбыла в неизвестном направлении. Удивительное, однако, сообщение, которое никак не укладывалось в мое понимание секретности. Потому, желая лучше все понять, я по телефону пообщался с Пудовкиным и выяснил, что к чему. Оказывается, саму новость его газета купила через английского журналиста, что в предчувствии надвигающегося развлечения, квартировался в Нагасаки и следил за японским флотом. И как только тот выдвинулся в открытое море, телеграммой отправил сообщение в свою газету, а та, перепродала эту новость остальным. Так что, сообщение было достоверное и его можно было принимать на веру. Вот такая тут секретность, вот такие шпионские игры. В общем, чувствую я, нападение состоится сегодня-завтра.

Этим вечером я в кровать не ложился. Более того, прихватив с собою Петра я, как стемнело, опять ушел на Этажерку и, устроившись на самом высоком ярусе, принялся ждать. Для сугреву мы притащили большой самовар и поставили невдалеке. Теперь я не замерзну и смогу в полной мере "насладиться" предстоящим зрелищем. Сам внешний рейд не лежал передо мною полностью, его закрывала собою массивная Золотая гора, но самый его краешек, всего несколько кораблей мне было видно очень хорошо. Был виден и броненосец "Победа", что стоял под загрузкой угля и был ярко освещен прожекторами.

Мы с Петром присели на лавочку, а чуть позже пришла Лизка, принеся с собою бутылку коньяка и мясную закуску в корзине. Здесь было холодно, легкий морозный ветерок незаметно вытягивал из тела тепло. Так что, в дополнение к горячему чаю, этот коньяк пришелся очень кстати.

Так мы просидели до полуночи. Ничего не происходило. Город спал, и звуки, раздававшиеся из бухты, разносились по всей окрестности четко и ясно. Где-то лениво брехали собаки, где-то пьяно орали заунывные песни, а где-то ругались и, казалось, причесывали друг другу морды кулаками. Ничто не предвещало беды.

Неожиданно на Этажерке появилась новая фигура. Она поднималась снизу неторопливо, с какой-то усталостью. Еще издалека эта фигура, заметив огонек от папиросы Петра, крикнула:

— Василий Иванович, это вы?

— Я, — крикнул я в ответ, узнавая голос. Это был Зверев, помощник исправника. — Поднимайтесь сюда, у нас горячий чай и бутерброды.

Он через несколько мгновений уже подходил к нашей лавке. Я с ним поздоровался за руку, показал на соседнее место, что услужливо освободила Лизка:

— Присаживайтесь. Хотите чаю?

— Нет, спасибо, — ответил он. — Не охота. Василий Иванович, а скажите, что вы здесь делаете в такое время?

— Концерт жду, — кивнул я в сторону ярко освещенной "Победы".

— Думаете, сегодня начнется?

Я кивнул, поежившись:

— Да, по всем признаком должно начаться сегодня. В крайнем случае завтра.

— Вы в этом настолько уверены? — спросил он с легким сомнением.

— Да, уверен, — твердо ответил я, протягивая Звереву горячую кружку. — Возьмите, здесь холодно. А я не знаю сколько еще предстоит просидеть.

Он присел рядом со мной. Кружку взял, но не отхлебнул, а поставил рядом с собою. Потом, как и Петро, дымно раскурил папиросу.

— А зачем самовар с собою принесли? — спросил он вдруг.

— Греться. Ночи-то холодные, зимние.

— Да я не о том, почему не примус с чайником? Они-то полегче будут.