Уже потом, годы спустя, Дубов вышел на одного из оперов, что работали в тот день на месте. Непосредственно в том самом подвале. Бибиков Алексей Петрович, отставной капитан милиции, охотно согласился поговорить, словно хотел облегчить душу или исповедаться. Дубов приехал к нему в маленький домик в дачном поселке в Могилевской области, где тот выращивал цветы и разводил пчел. Они сидели на просторной деревянной террасе в плетеных креслах.
– Ничего покрепче не предложу, – сказал Бибиков, разливая по стаканам и протягивая Дубову смородиновый морс, – Сам не пью. Уже пять лет, как жена умерла. Ничего?
– В самый раз, спасибо, – Дубов с благодарностью принял прохладный напиток.
– Вы, извиняюсь, по званию кто? Вы не говорили, но я сразу понял. Профессиональное.
– Майор.
– Товарищ майор, вы уж простите, но мне так проще, привычка. Сам-то я в операх всю службу старлеем проходил. Только перед самой отставкой капитана дали, за выслугу. Не было у меня карьерного роста. Да и с начальством проблемы случались. Полковник Марушевич, он у нас главным был. Вот не сошлись с ним характерами. Не был я у него в любимчиках. Он был скользкий, изворотливый, а я прямой. Чуть что, напролом шел. Жена еще ворчала, мол, до пенсии в лейтенантах проходишь. А я не мог по-другому, понимаете? Марушевича потом взяли за превышение полномочий. Может помните, громкое дело было по наркотикам в две тысячи пятом? Ну да ладно, это я так. О своем…
Он залпом осушил стакан, налил себе еще из стеклянного графина.
– Вы хотели поговорить насчет секты. Пятнадцатое октября девяносто девятого, как сейчас помню. И вряд ли когда забуду. Мы приехали сразу, как только узнали, что в Черноозерске чэпэ. До этого было сообщение о беспорядках в Полоцке. Что сектанты захватили Софийский собор. За этим их братством… или как их там?..
– Церковь, – подсказал Дубов, – они называли себя церковью.
– Да, точно. Еще про отца там что-то. Так вот, следили мы за ними уже давно. Как только стали поступать сведения о собраниях их, листовки эти по городу, брошюры. Я тогда служил в Новополоцком ГОВД. Работали мы в тесном контакте с Полоцкими, города рядом, так сподручней. В самом Черноозерске отдела не было, расформировали. Только участковые тамошние. В те времена очень серьезно стоял вопрос насчет влияния всех этих новомодных течений, как их называли. Секты, короче. Свидетели Иеговы, адвентисты, баптисты, пятидесятники. Сейчас их вроде даже официально признали у нас. Хотя не знаю точно, не интересовался вопросом. Тогда еще в девяностых пугали нас сатанистами. По Новополоцку, помню, повадился кто-то кресты малевать перевернутые. Еще звезды эти, чертей всяких. Ночью в церковь вломились как-то, тоже изгадили все там, разрисовали. Собак повешенных находили в подъездах, кошек. Потом мы словили какого-то психа, который во всем признался. После этого вроде как утихло. Но вообще время было… странное. Помните насчет белых братьев в Киеве, что они там творили? А в России все эти новые пророки? Каждый год что-то новое. Да и во всем мире что делалось.
Бибиков поудобнее устроился в кресле.
– Девяносто девятый значит… В Черноозерск мы прибыли с группой захвата. Звонок поступил от местных, которые видели сектантов на дороге из города. Что-то они там кричали, волосы рвали, по земле катались. Как будто… не знаю, потеряли что-то… так вот, первыми на штурм пошли спецы, вызывали отряд из области. Мы пока в оцеплении стояли. После боя…
– Боя? – Дубов оживился. – Был бой? У сектантов было оружие?
– Ну да. Двустволки, обрезы. В общем, потом зашли мы, опергруппа. Это было в здании универмага. Тогда он заброшенный стоял уже несколько лет. Спецы там уже вовсю работали. Орали, стреляли, вязали этих. Нам еще маски выдали, против газа. И тут помню крик «Сюда, сюда!». Снизу, значит. Я пошел. Первое, что увидел – дверь в подвал. Здоровенная такая и черная, как пасть. И дым оттуда валит. А перед дверью один из группы захвата на коленях стоит. В броне, шлеме, с автоматом. И плачет, рыдает так, по-детски. Они ребята крепкие, выносливые, всякое видели, многие Афган прошли, а тут такое. Меня это поразило. Я подошел, а он глаза поднял и шепчет мне, там дети, мол, дети. Тут мне сразу не по себе стало. И дрожь по телу, аж затрясло всего. Я внутрь вошел. Хорошо, что в этом противогазе был, а не то в обморок бы грохнулся. Напарник мой, Витек Карельский, пацан-стажер, через минуту выбежал. Рвало его долго.
Он помолчал, явно собираясь с мыслями.
– Этот подвал в лучшие времена был складом. Пространство огромное и темное. Света нет, не видно ничего. Только колонны. А так пустота. И окошки на улицу под самым потолком, тусклые такие, едва заметные. Через них дым выходил. Внутри стояли спецы, светили фонариками. Тихо, молчали все. Тела… – налил себе еще морса, сделал большой глоток, – лежали грудой в центре. Черная куча, здоровенная такая. Дымилась еще вовсю, тлела. Знаете, когда костер тухнет, угольки еще красным тлеют, вот так было и там. И в стороны торчали… ну… где ручка, где ножка, где голова. Я, помню, смотрел и глаз отвести не мог. Товарищ майор? Что с вами?
Бибиков поднялся с кресла. Заметил, наверное, как Дубов побледнел. Тому и правда сделалось дурно, трясло. Он допил оставшийся в стакане морс, показавшийся ему слишком сладким, приторным. Сейчас Дубов действительно с удовольствием выпил бы чего покрепче.
– Продолжайте, капитан, – он махнул рукой, неосознанно обращаясь к собеседнику так же, по званию, – ничего. Продолжайте, пожалуйста…
Бибиков снова сел. Теперь он говорил медленнее, аккуратно, явно подбирая слова.
– Следующие дня три мы там работали безвылазно. Днем и ночью. Криминалисты, судмедэксперты, медики. Все здание универмага, три этажа и подвал с подсобками пестрело флажками. Мы отмечали улики. Странное дело, знаете. Снаружи универмаг казался не особо большим, а внутри… он был огромным. Сейчас вспоминаю и как-то не по себе прямо. Бывало, пойдешь куда-то, а вернуться обратно тем же маршрутом не получалось. Потом бродишь, блудишь, как дурак. Как будто… будто здание изменялось у тебя за спиной. Появлялись новые лестницы, коридоры, комнаты. Не смотрите так, товарищ майор, я понимаю, как это звучит, но я вам не вру. И не у одного меня такое было, у многих. Мы даже стали метки на стенах малевать, чтобы не заблудиться. Нервы, наверное, перенапряжение. Вот. Подвал… насчитали шестнадцать тел. Ну вам это известно, должно быть. Дети от шести до двенадцати лет. У всех родители – члены секты. Чаще матери, но были и отцы, а то и оба. Тела выносили из подвала и в мешках раскладывали в коридоре в ряд. На улицу не несли, боялись утечки. Журналисты лезли вперед, не глядя на оцепление. Трупики обгоревшие, сморщенные, черные. Некоторые по кускам, руки-ноги отдельно. Потом установили, что они были уже мертвы до… до сожжения. Всех сначала задушили, потом каждому выпустили кровь. Пол в подвале был липким, красным. Только потом их свалили в кучу, облили бензином и…
Они сидели молча. Дубов предложил закурить. Приятно пахли Бибиковские цветы возле террасы, в них гудели медленные мохнатые пчелы.
– Некоторые тела были изуродованы, – продолжил Бибиков, – черепа раздавлены, грудные клетки переломаны, оторваны конечности. Будто кто-то по ним топтался, рвал, как кукол. Хрен знает, какие у человека тогда силы должны быть.
– Вы замечали там что-то странное, капитан? Кроме изменяющегося здания.
– Темнота.
– Темнота?
– Угу. Не темнота даже. Тьма. Так правильнее. Как будто живая. Тьма такая, как будто она и есть настоящая тьма, будто и нет ничего больше, – Бибиков помолчал, подбирая слово. – Космическая, что ли. Она пряталась по углам здания. В том подвале была постоянно. Под потолком. Хотелось лечь на пол, втянуть голову. Лишь бы она тебя не достала. Иначе засосет и все, без возврата. Так и случилось, в общем-то.
– В каком смысле?
– Я потом месяц при свете спал. Не мог темноты переносить. Кошмары снились. Такие, что не приведи Господь. В кровать ссался, простите за подробности, ходил во сне, кричал, а проснуться не мог. Жена думала, что уже все, – он покрутил пальцем у виска.
