Он сел за стол, все съежилось в нем, и только в самой глубине болезненно ухало сердце, так что он некоторое время боялся пошевелиться. Пришла Ирина, стала что-то делать у мойки. Прошла к холодильнику, что-то достала, положила на стол. Он не силился осмыслить, что именно она делает, все сидел в напряжении и слушал, как неприятно стучит в груди. Она опять стала у мойки, шумела вода, позвякивала посуда, и ему вдруг захотелось тут же, без промедления, все рассказать ей. Он даже подался немного вперед, чувствуя, как начинают подступать слезы, и уже почти заговорил, но она сама чуть повернулась к нему:

— Да что такое с тобой происходит?

— Ничего не происходит… Нет, ничего… Наверное, я приболел.

Он поднялся, вышел из кухни, пошел к телевизору, тупо, ничего собственно не видя, стал смотреть что-то совершенно пустое. Потом она позвала ужинать, он поел, все так же углубившись в себя, опять вернулся к телевизору. Ничего не хотелось делать, да и не смог бы ничего теперь делать. И так — до самой ночи — будто спеленатый, полузадушенный, ничего не видя вокруг, то пойдет на кухню, просидит битый час, то приляжет, то опять к телевизору, в ответ на все вопросы только буркал что-нибудь невразумительное. Да к счастью, и до него ни у кого не было никакого дела.

Поздно вечером, скорее уж ночью, со страхом пришел в спальню. Ирина спала, так что он опять оставался один. Уже которую ночь подряд, находясь под искушением ночного кошмара, он боялся своей постели. Он осторожно лег на спину, уставился в потолок, рассеченный бледными прямоугольниками от уличных фонарей. Откуда-то шел еле различимый звук. Работал какой-то механизм у коммунальщиков или еще что-то. Что-то похожее на тиканье. Помимо этого тиканья было множество других ночных звуков: пьяные приглушенные голоса со скамейки в детском городке, выразительное урчание водопроводных труб, отчетливый звук телевизора у соседей, рев байков, масса чего-то еще. Но он вычленял из всей ночной какофонии только этот тикающий назойливый разрушающий равновесие звук. Это тиканье вырубало дыру в мозгу. Никуда от этого треклятого тиканья нельзя было деться. И вдруг провалился в сон, да так удачно, будто ухитрился прошмыгнуть мимо своих бредовых видений — крепко проспал всю ночь и не проснулся даже в свое обычное время, чтобы собираться на работу. Ирина тоже не разбудила — откуда ей было знать, что ему надо вставать. Было бы нужно, предупредил бы накануне или включил будильник. Перед самым выходом, впрочем, заглянула в спальню:

— Ты все спишь, на работу сегодня не идешь? Я побежала!

Он заполошно сел в кровати, слышал, как она обувалась в коридоре, потом открылась входная дверь, щелкнул замок. Он прищурившись сквозь все еще слипающиеся ресницы посмотрел на часы. Половина десятого. Ну и поспал же, подумал он. Поднялся, надвинул шлепанцы, пошатываясь пошел в туалет, все еще видя окружающее пространство сквозь пелену, потом в умывальник. В зеркале рассмотрел себя: физиономия, как после боксерского поединка. Принялся с ленцой чистить зубы. И только тут все вспомнил!

Вот же ванна, о борт которой опирался левой рукой. А под ванной лежало… Но чистить зубы не прервался, стал, правда, драть десны с таким нервным остервенением, что из них кровь пошла. Долго стоял, низко склонившись, полоскал рот, сплевывал белое с красным, опять полоскал, сплевывал. Умывшись, выключил воду, тщательно вытерся, присел на краешек ванны. Сердце колотилось, в мозгу будто всполохи проносились.

Странно, но все вчерашнее ему теперь показалось не то что глупым, а тягостным — настолько, что эта тяжесть будто заново разлилась по телу. Он, наконец, опустился на колени, заглянул под ванну, кровь прилила к лицу, это показалось особенно неприятным, даже как-то болезненно ударило в голову. Сверток был на месте. После этого вернулся в спальню, оделся и словно в недоумении уселся на кровати, опершись о колени локтями и сцепив ладони.

Нужно было что-то делать. Так он себе сказал.

Что делать?

А стоило ли что-то делать? Что изменится, если ничего не делать, оставив действительность в вялотекущем состоянии?

Рассеянно прошел на кухню. Сашок все еще спал в зале на разложенном диване. Это хорошо, что он спал, каникулы… Во всяком случае сын его не беспокоил. Как не беспокоил и тесть. Ирина тоже ни о чем не догадалась. Да, утром, заглянув в спальню, была довольно бодрая. Ирина придет вечером, и к ее возвращению нужно как-то утрясти всю эту чепуху… Можно тянуть только до того момента, когда она возьмет в руки метлу и швабру… Может быть, и не сегодня, но все равно скоро — последний раз она прибиралась дня два назад… Вернуть ружье отцу?.. Продемонстрировать старику этакую показательную идиотию?

Заглянул в холодильник, тупо стоял перед ним, ничего не соображая. Начинала болеть голова. Закрыл холодильник. Все-таки нужно было хотя бы выпить чаю. Чайник был еще горяч, но Сошников зажег конфорку, поставил вновь греть. Плюхнулся на стул. Вдруг подумал, что, может быть, сегодня не пойти в контору. Сначала нужно утрясти весь этот бред с ружьем, а на следующий день все придет в норму, потому что следующий день отменял абсолютно все! Тут же взялся за телефон, набрал номер редакции. На том конце поднял трубку заместитель редактора Бурозубкин, человек вялый, даже тугодумный, чем бывало раздражал Сошникова. Теперь же голос Бурозубкина и вовсе едва не взбесил, так что стоило усилий сдержать себя от явного хамства:

— Я сегодня на работу не выйду, мне нужен день.

— Какой день? — не поняв сразу, спросил Бурозубкин.

— Солнечный, — ядовито ответил Сошников. — Отгул мне нужен. Сегодня. Приболел я. Хочу отлежаться.

— А… Да пожалуйста.

— Спасибо. — Кинул трубку и тут же пожалел, что отпросился. Наверное, все же нужно было пойти — за работой как-то все могло развеяться. А как же ружье! Ну и что ружье. Так и сказать Ирине: да, ружье. Возьму в деревню, когда к твоей тетке поедем. Может, на уточек осенью схожу. Совершенно обыкновенное дело.

Голова болела сильнее и при этом будто немного больно стало смотреть на свет — на окно. И прикосновения к предметам тоже вызывали неприятные ощущения. Стоило, наверное, выпить таблетку — какого-нибудь анальгина. Он эту мысль обдумывал минут десять, пока, наконец, собрался: открыл шкафчик с аптечкой, который был здесь же, на кухне, нашел анальгин, выпил сразу две таблетки. И только тут заметил, что чайник вовсю кипит. Поспешно выключил, налил чашку чая, намешал сахар и вновь заглянул в холодильник. Теперь достал что-то подходящее для завтрака: два яйца и масло в пластиковой коробочке. Яйца поставил варить в ковшике, он любил всмятку. Но за временем следить забыл. Почему-то его стала беспокоить мысль, что сверток из-под ванны нужно все-таки перепрятать. Вдруг найдут тесть или сын! Возражал самому себе: как они могут найти? Тесть на своих костылях? Сыну тем более ни до чего в этом доме нет дела… И все же пошел и перепрятал сверток в спальню, поглубже под кровать. Опять сел на кровати, задумался. А когда спохватился, вспомнив о яйцах на плите, было поздно — вода из ковшика почти выкипела, яйца переварились до резинового состояния. Ел их — едва не давился. И чай допить не успел, притащился тесть.

— А ты сегодня не на работе?

— Как видите, — тихо и без ерничанья ответил Сошников.

Тесть раскрыл окно, уселся на стуле курить. Дымок затягивало внутрь. И хотя Сошников сам последнее время покуривал, теперь дым показался отвратительным. Оставил недопитый чай, вернулся в спальню, заперся на щеколду, лег поверх покрывала. Настольные часы показывали десять сорок. От этих дешевых китайских часов с пластмассовым механизмом глаза не отрывались. Воочию можно было видеть крохотное движение минутной стрелки, он полностью проследил ее скользящее смещение от «40» к «55», потом к «00», и, наконец, к «05». На «05» поднялся, полез под кровать, вытащил сверток, из шкафа достал патроны. Уселся прямо на пол, на колени, стал разбирать сверток.

Ружье оказалось без чехла. Отец тщательно законсервировал его — сначала завернул ружье в несколько газет, насквозь пропитавшиеся обильной смазкой, потом в несколько слоев полиэтилена, который за несколько лет хранения потрескался в местах сгиба, сверху все это было замотано в белую мешковину и часто обвязано бечевкой. На оружии не оказалось ни единого ржавого пятнышка, настолько густо лежала смазка. Сошников листами писчей бумаги протер снаружи старое масло, стволы чистить не стал, поскольку шомпола у него не было, а придумать что-то другое ему было недосуг. Собрал ружье и взвел курки, вхолостую щелкнул по очереди.