Но как похоже, думал Сошников, на «жития»! «Хочим быть святыми благочестивыми Петром и Февронией!» Пожалуйте. Тут же отыщется летописец-борзописец, вроде Гоши Сычовкина, который по сходной цене состряпает такую книженцию, а потом еще и вторую — с продолжением, и чему угодно, даже грязеподобному пахучему веществу ловким своим пером придаст форму и сияние золотых самородков. Засияют «благородные» граждане города, области и всей страны: казнокрады, взяточники, спекулянты, ростовщики и просто бандиты… На то он и Гоша Сычовкин, любитель хотя бы раз в день (а больше все равно не дадут!) досыта покушать в обмен на стыд и совесть.

Сошникову хватило ума понять, что уже повсеместно, почти во всех газетах города, на радио и телевидении, как впрочем и во всех других сферах жизни, довлели Сыроежкины. Они являлись в разных лицах, эти исподволь отекающие физиономиями дорвавшиеся до неподдающегося контролю обжорства и «культурного» пьянства хваткие и бойкие базарные волшебницы и волшебники. Один взмах вальяжной хозяйствующей ручкой — и вокруг засуетились мелкие, полуголодные — и ведь важно, что полуголодные, — борзописцы-холуйчики, побежали писать рекламные «косухи» об искренних, не думающих скрываться разбойниках, про которых доподлинно было известно, что многие из них не только начинали свою бизнес-воровскую карьеру тривиальными грабителями и мошенниками, но и самолично убивали людей. Взмахнула другой ручкой, и холуйчики побежали писать панегирики общественным гнидам, купившим наивность толпы и безраздельно засевшим в думах и администрациях, про которые здравомыслящие люди говорили без затей: «воровские сходняки».

В журналистику тем временем взамен вымиравших и выпадавших в пьянь и нищету «идейных идиотов» валом шли новые люди, появление которых в приличном обществе всего несколько лет назад могло вызвать коллективную неловкость. Сошников застал самое начало, самый вал репортеров, воспитанных на неуловимой грани между адаптированной под пэтэушное восприятие филологией и штучной торговлей. Как ни странно, по преимуществу это были женщины. На поверхность вылезала и расправляла острые плечики главная журналистка времени — поджарая, расчетливая дамочка «от двадцати трех», потрясающе невежественная при своем университетском дипломе, а иногда и при двух дипломах, категорически ничего не читающая, кроме глянцующих до слащавого лоска мировую пошлость журнальчиков, обладающая простодушием проститутки и алчностью ростовщика. Она и была проповедницей новых истин и смыслов жизни, имевших точное измерение: удовольствие на пятьдесят долларов, счастье на пятьсот долларов, оправдание бытия — пять тысяч долларов. И никаких тебе рефлексий и экзистенциальных кризисов.

Сошников совершенно не знал, о чем с ними говорить, все общение с новыми журналистами и журналистками у него сводилось к бессмысленному, отдающему беззаботностью пивнушки балагурству: «Надюша! Держи фигуру!» — «Оксанчик! Как спалось? Опять снился кошмар, в котором мэр душил тебя?.. А все оттого, что рядом с тобой не было меня».

Скверно было, что самому ему становилось все труднее прятаться от захлестнувшей пространство вакханалии пошлости. Сошников пытался тесниться на периферии: то вел «гишную» страничку, то «гнал» судебные очерки, стращая народишко реалиями, то кропал строчки о мероприятиях вовсе отвлеченных, наподобие слета самодеятельных певцов, а то застрял на темах о здоровье, изредка под шумок «сливая» материалы о наркоманах. То вдруг решил попробовать себя в газетной рекламе. Но и такая работенка оказалась нешуточным испытанием для его самолюбия. Вот он с превеликим трудом дозванивался до хозяина крупного торгового центра — крытого пластиком и стеклом большого базара. Хмуро мямлил что-то о желании написать о его «бизнесе» — понятное дело, не бесплатно. Врал, что газету прочитает вся область. И тут же получал ответ:

— Я рекламу не даю.

Здесь-то и нужно было подливать в голос особого заискивающего меда, стелиться. Вместо этого Сошников чувствовал, как от живота к горлу подступала волна злости, физически он не мог опуститься до слащаво-доверительных интонаций в разговоре с кем бы то ни было, а уж с торгашом тем более.

— Это не совсем реклама, Виталий Александрович, — говорил он с такими тональностями, что если бы решил округлить свою речь словом «козел», то оно вписалось бы в разговор вполне гармонично. — Мы предлагаем опубликовать имидж-статью или большое интервью с вами. И о вас. А не рекламировать китайские товары, которыми вы торгуете.

— Интервью дам, публикуйте. Но бесплатно.

Обоюдная ненависть, протянувшаяся от телефона к телефону, достигала звенящего напряжения.

— Хорошо, дайте три минуты, я попробую объяснить.

— Две.

— Хорошо — две… Если помните, был такой советский строй, совдепия… — Как Сошников ни старался умерить эмоции и говорить спокойнее, но сам же слышал в своем голосе издевку. — А у совдепии было много разной прессы. Так вот, вся советская пресса была ни чем иным как грандиозным рекламным проектом. И называлось все это пропагандой советского строя. А на самом деле — реклама по классической схеме. Были даже криаторские компании — идеологические отделы в обкомах и райкомах. Они определяли контуры рекламных идей. Реклама партии, соцпроизводтва, колхозов, школ, науки, опять же совторговли, прекрасной советской природы. К чему я клоню: советская власть скромно, но исправно оплачивала всю эту рекламную ахинею. Во всяком случае платила так, чтобы рекламные менеджеры — журналисты — могли прокормить семью, съездить раз в год на Черное море и выпить с друзьями в ресторане. А потом, как вы знаете, пришел Горбачев, рекламу совдепии отменил, и все рухнуло в тартар… Но что мы видим теперь? Все то же самое: пресса превратилась в гигантскую рекламную службу базара, который вы называете рынком. Иначе для нового строя просто нельзя. Без рекламы ваш базар такой же мыльный пузырь, и даже еще хуже, потому что страна в пять раз беднее, чем при совдепии, — дунь и лопнет… Торгаши, которые все это понимают, не обсуждают вопрос, оплачивать или не оплачивать бред, который мы для вас сочиняем. Потому что если не оплачивать, мы начнем писать правду. А тогда — года не пройдет — от вашего вонючего базара камня на камне не останется. А вы говорите, что рекламу не даете. Надо давать, уважаемый, надо оплачивать беспредел, который вы устроили в моей стране!

— Все сказал?

— Сказал все. Написать об антисанитарии на вашем грязном базаре еще только собираюсь.

— Больше никогда мне не звонить! — И демонстративно бросил трубку.

Вот что больше всего бесило: что какой-то задрипанный торгаш, а не он сам — Сошников — первым бросил трубку. После таких провалов об увеличении семейного бюджета можно было забыть: работая рекламщиком, Сошников ни разу не выполнил половины месячного плана.

Желание побунтовать прорывалось в нем по-разному. Были и совершенно безобидные мелочи, вроде развешанных среди обычных в редакциях шаржей и шуточек над рабочим столом листочков с разными забавными мыслями, авторство которых для Сошникова не имело значения, поскольку что-то он мог услышать и переварить на свой манер, а что-то придумывал сам: «Власть, бандиты, бизнес — это лебедь, рак и щука российской телеги». Или такое: «Персоны власти, политики и торгаши вылеплены не из глины, как обычные люди, а из паршивой зловонной грязи, и душу в них вдыхал при рождении не Бог и не дьявол, а скользкая саламандра, живущая в этой самой грязной луже».

И даже что-то тяготеющее к теоретическим выкладкам: «Три закона власти: Закон 1. Персоны власти по своей природе — профессиональные холуи и профессиональные подлецы, поскольку движение по ступеням власти предполагает добровольное унижение одних персон власти перед другими, а также делание подлостей одним людям в угоду другим. Закон 2. Верхние эшелоны власти занимают наиболее бессовестные и подлые экземпляры человеческого общества. Закон 3. Честного человека, втянутого во властные структуры, ожидает один из двух путей: либо он будет выдавлен из этих структур, либо ему придется трансформироваться в профессионального холуя и подлеца».