— «Мой язык раздует в твоем пылающем очаге горячее, ненасытное пламя чистого желания, — прогремел голос из дальнего левого угла комнаты. Все головы повернулись к Гурлал Каур, которая сидела со скрещенными ногами и закрытыми глазами, воплощая собой образ безмятежной медитации. Первые же ее слова повелительно установили тишину. Она продолжала: — Ты — упругая почва, выносливые стебли. Позволь мне лечь на тебя, в твоих бархатистых, нежных объятиях мое мужское естество вырастет, как крепкий корень. Когда начнется дождь, я почувствую на своем теле твою маслянистую влагу и вдохну твой терпкий аромат. Мы будем раскачиваться вместе, в едином ритме, наша пламенная страсть пробудит оглушительный гром и молнию, которые обрушатся на эту землю».
Слышалось только приглушенное дыхание женщин. Первой подала голос Никки.
— Вы только что это сочинили? — спросила она.
Гурлал покачала головой. Она открыла глаза.
— В тот год, когда я должна была выйти замуж, в моей деревне была ужасная засуха. Мои родители не могли дать за мной приданое, но они знали, что я дам согласие только на моего дорогого Мукеша Сингха, которого я впервые увидела на смотринах и безумно влюбилась. Родители знали, что ни с кем другим я не буду счастлива; они видели, как загорелись наши глаза, когда мы впервые увидели друг друга. «Это ты», — мысленно сказали мы друг другу.
— Как прекрасно, — проговорила Притам. — Земля была бесплодна, но их любовь все же проросла.
Остальные зашикали на нее.
— Каждое утро и каждый вечер возносились особые молитвы о дожде. Их твердили и в деревне Мукеша, где положение было не лучше. Эти ежедневные молитвы вдохновили его на сочинение стихов. Он присылал стихи мне домой. Я должна была быть начеку, чтобы успеть забрать их у почтальона раньше, чем родители, хотя они все равно не смогли бы их прочесть. Оба были неграмотны. В тот год отец часто ворчал, что из-за ученья я сделалась слишком разборчивой, потому что упорно настаивала на браке именно с Мукешем. Я достала одно из его писем и прочитала вслух под видом записки от родных Мукеша, которые якобы восхваляли моего отца за то, что у него такая образованная дочь. Отец успокоился. То было мое любимое стихотворение.
— Ты его еще помнишь? — спросила Шина.
— Конечно, — женщина глубоко вздохнула и снова закрыла глаза. — «Возлюбленная моя. Твое тело — целая Галактика; твои родинки и ямочки — звездные россыпи. Я лишь усталый путник в пустыне, губы мои пересохли и жаждут освежиться. Каждый раз, когда, готовый сдаться, я поднимаю взгляд, то вижу тебя, возлежащую в просторах полночного неба. Твои волосы развеваются, и руки падают, обнажая полные белые груди. Соски на их кончиках жаждут прикосновений моих губ. Я нежно целую их и чувствую, как трепет восторга сотрясает твое тело, твой мир. Цветок между твоих ног увлажняется, его лепестки набухают от вожделения. Твое тело — целая Галактика, довлеющая над самой собой. Я исследую тебя губами, благодарный тебе за то, что ты утоляешь мою жажду, и когда я вхожу в твой запретный сад, моя жажда превращается в твой голод. Твои длинные ноги обвивают мою шею, твои бедра прижимаются к моему рту. Мои губы становятся влажными от твоей росы. Я прижимаюсь к тебе ртом и чувствую, как пульсирует кровь в самом сокровенном твоем месте. Как благодарен я тебе за то, что мой рот прижимается сейчас к твоим губам, что наши алеющие чресла воссоединяются».
Безмятежная улыбка придавала лицу Гурлал неземное выражение. Под конец она скромно поклонилась.
— Расскажи нам, как это было, когда вы наконец воссоединились. Так же прекрасно? — спросила Притам.
— О, надо думать, — подхватила Шина. — Если его руки умели писать такие чудесные стихи, представьте, что они могли вытворять в спальне.
— Было хорошо, — сказала Гурлал. — Он писал стихи каждую ночь, что мы были вместе. Я помню их все до единого.
Неправдоподобность этого утверждения никого не смутила. В комнате наступила благоговейная тишина.
— Ну так давай, прочитай нам что-нибудь еще, — велела Арвиндер. Гурлал открыла глаза и уже собиралась начать, как вдруг испуганно вздрогнула. По комнате пробежал торопливый ропот. Никки подняла взгляд, и от того, что она увидела, у нее скрутило живот.
В дверях с разинутым ртом стояла Кулвиндер Каур.
Никки с улыбкой, намертво приклеившейся к лицу, выступила вперед. Она не знала, много ли услышала Кулвиндер, но в ее голове уже роились возможные оправдания. Может быть, удастся убедить Кулвиндер, что женщины обсуждали альтернативные концовки индийского сериала?
— Я желаю поговорить с вами наедине, — прошипела Кулвиндер. Никки последовала за ней в коридор.
— Вы просто неудачно зашли… — начала Никки. Кулвиндер резко подняла руку, веля девушке замолчать.
— Давно это продолжается? — осведомилась она.
Никки посмотрела себе под ноги. Она уже собиралась пробормотать что-то в ответ, когда Кулвиндер снова заговорила.
— Подумать только, я доверила вам обучать этих женщин грамоте! А вы принялись забивать им головы мерзостью.
Никки подняла взгляд и в упор посмотрела на Кулвиндер.
— Они сами так захотели.
— Чушь, — отмахнулась Кулвиндер. — Все это время вы развращали нашу общину прямо у меня под носом.
— Нет! Послушайте, многие мужья не знают, что их жены здесь. Пожалуйста, не говорите им.
— У меня есть дела поважнее, чем совать нос в чужую жизнь, — воскликнула Кулвиндер и устремила взгляд мимо Никки, в направлении класса, битком набитого женщинами. — Как вы ухитрились привлечь в кружок столько новых членов? Что вы им сказали?
— Мне не нужно было ничего им говорить, — ответила Никки. — Слухи в нашем землячестве распространяются быстро, как вам хорошо известно. Женщинам требовалось место, чтобы выразить себя.
— Выразить себя? — возмутилась Кулвиндер, всем своим видом демонстрируя Никки, что она думает об этом. Она снова шагнула в класс и протянула ладонь, отдавая безмолвный, но понятный приказ: отдайте мне рассказы. Те немногие женщины, которые записали свои истории, неохотно расстались с ними. Большинство же ничего не могли ей отдать. Реакция пожилых женщин была достойна восхищения. Они воззрились на Кулвиндер, упрямо сжав губы, словно защищали свои истории, пускай существовавшие только в их мозгу, от незаконного изъятия. Кулвиндер продолжала рейд, и женщины расступались, освобождая ей дорогу. Она подошла к столу.
— Где остальные? — спросила она.
— У меня в сумке, — хрипло проговорила Никки. Она не представляла себе, в каких еще обстоятельствах могла бы позволить кому-то открыть и обыскать свою сумку, как это делала сейчас Кулвиндер, доставшая оттуда папку с текстами двумя толстыми пальцами, словно это был пораженный болезнью орган. Затем Кулвиндер вышла за дверь и зашагала по коридору, крепко прижимая папку к груди. Никки бросилась за ней.
— Биби Кулвиндер, пожалуйста. Позвольте нам объяснить!
Кулвиндер остановилась.
— Нечего тут объяснять.
— На эти рассказы затрачено столько труда! Вы и представить не можете. Пожалуйста, верните их нам, — Никки подумывала о том, чтобы отсканировать страницы и сделать запасную копию, но руки так и недошли. — Вы ведь не сегодня должны были вернуться, — упрекнула она женщину.
— А вы решили, пока меня не будет, поиздеваться над моим детищем — кружком английского? Слава богу, у меня хватило ума устроить вам проверку. Вы никогда не воспринимали эту работу всерьез.
— Вы давали объявление о вакансии преподавателя литературного кружка. Я для этого сюда и пришла, и женщины тоже.
— Не смейте меня обвинять! — закричала Кулвиндер, тыча пальцем едва не в лицо Никки. — Я должна была догадаться, что вы вербуете женщин, чтобы саботировать мои занятия и превратить их в нечто непотребное.
— Эти женщины пришли сегодня сами!
— Вы обходили дома на моей улице как раз перед моим отъездом в Индию. Я вас видела.
— Я приезжала только к Тарампал, для того чтобы…
— До этого вы заходили к миссис Шах. Я видела вас из окна.