Арвиндер явно разозлилась, но Никки видела, что она задумалась.

— Ладно, Шина, напиши об этом.

— В каком месте? — спросила Шина.

— Где угодно. В любом случае приближается самое интересное.

Женщина начала раздеваться. Она кружилась, пока сари полностью не размоталось.

— По-моему, она была в современной одежде, — вставила Шина. — И почему вдруг оказалась в сари?

— Сари лучше.

— Значит, это тоже поменять? Про современную одежду вычеркиваем?

— Женщина в сари не может вести себя так бесстыдно.

— Ерунда. В Лондоне все женщины так себя ведут, неважно, что на них надето.

— В Лондоне может быть, но не в Саутолле, — запротестовала Манджит.

— И в Саутолле тоже, — возразила Притам. — Знаешь холм за Герберт-парком? Там назначают свидания молодые парни и девушки. Как-то летом у нас гостили родственники. Мы повели их туда полюбоваться закатом и увидели, как мусульманка в хиджабе шлялась от одной припаркованной машины к другой, от одного мужчины к другому. Всякое бывает.

— Значит, Майю застали именно там? — спросила Манджит. В классе тут же образовался вакуум. Женщины неловко заерзали, и в памяти Никки возникли смущенные лица женщин из лангара, когда Зеленая Дупатта вершила свой суд. Почему люди так реагируют на упоминание дочери Кулвиндер?

— Что? — спросила Манджит, озираясь по сторонам. — Тарампал здесь больше нет, а я так и не узнала подробности, потому что была в Канаде.

— Он нашел эсэмэски в ее телефоне, — сказала Притам. — Во всяком случае, я так слышала.

— Мало ли что ты слышала? — воскликнула Арвиндер, поворачиваясь к дочери. — Я никогда не учила тебя дурно отзываться о мертвых!

— Эй, но теперь-то все знают, верно? — возразила Притам. — Прошел почти год.

— Не все, — сказала Шина, кивком указав на Никки. — А ей и не нужно знать. Извини, Никки, но это частное дело. Кулвиндер не обрадуется, если услышит, что мы тут ее дочь обсуждаем.

Вот так Никки очередной раз напомнили, что она не пользуется полным доверием вдов. «Почему это мне не нужно знать?» — хотела спросить девушка, когда женщины обменивались недовольными взглядами. Особенно раздраженной выглядела Шина. После этого дочь Кулвиндер и ее безнравственное прошлое еще больше заинтриговали Никки. В общем-то, ей хотелось узнать про Майю из любопытства, но, может быть, если она получит эти сведения, у нее будет больше шансов наладить отношения с Кулвиндер? Никки подумала, не обсудить ли это с вдовами (в конце концов, в их интересах, чтобы Кулвиндер считала, что занятия английским идут хорошо), но Шина внезапно взяла инициативу в свои руки.

— Продолжай свой рассказ, Арвиндер, — велела она и показала на часы. — Мы не хотим проторчать здесь всю ночь.

Воцарилось молчание. Вдовы уставились на Никки.

— Да, пойдемте дальше, — сказала девушка. — Мы остановились на самой середине.

Она благодарно улыбнулась Шине, и молодая вдова ответила тем же. Обстановка стала разряжаться. Арвиндер пожала плечами.

— Я не знаю, что дальше.

— Опиши его прибор, — предложила Шина. — Он большой или маленький?

— Большой, конечно, — усмехнулась Арвиндер. — Какой смысл пихать в себя тощую морковку?

— Бывают ведь и слишком большие. Пихать в себя батат тоже не захочется. Вот у меня как раз и была такая проблема, — объявила Шина, покачивая головой. — Никакого топленого масла не хватило бы, чтобы в первый раз было не больно.

— Идеальный вариант — банан, — заметила Притам. — И размер, и форма что надо.

— Насколько спелый? — спросила Арвиндер. — Если перезрелый — будет похоже на мой первый раз: сплошная каша.

— Вы всегда сравниваете член с овощами и фруктами? — перебила ее Никки. После таких разговоров и в супермаркет идти не захочется.

— Нет, — ответила Манджит. — Иногда мы называем его «данда». По-пенджабски это означало «палка». Ведь о таких вещах никто не говорит. Все наши знания и язык достались нам от родителей. А они, разумеется, не обсуждали то, чем мужчина и женщина занимаются наедине.

— Вы правы, — сказала Никки, не сумев подобрать пенджабское слово для обозначения пениса. Придется привыкнуть к этим эвфемизмам, пусть даже звучат они странновато для ее уха. На предыдущем уроке ни одна из вдов и глазом не моргнула, когда Шина прочитала: «Она ахнула и прошептала: „О, дорогой, как же приятно“, когда он засунул свой огурец в ее норку».

— Но мы знаем английские слова, — сказала Притам. — Этому мы быстро научились благодаря телевидению и нашим детям. Похоже на ругательства: мы слышали, каким тоном это произносится, и поняли, что это нехорошие слова.

— Петух, — сказала Арвиндер.

— Яйца, — прощебетала Притам. — Сиськи.

— Киска? — пролепетала Манджит. Никки кивнула. Женщина просияла.

— Сиськи, трах, дырка, задница, — внезапно посыпалось с губ Арвиндер.

— Тогда ладно, — торопливо перебила ее Никки. — Если вам так комфортнее, давайте использовать фруктово-овощные сравнения.

— Лучше всего овощные, — заявила Притам. — Скажите, разве может что-либо дать более полное представление о его упругости и вкусе, чем сравнение с сочным баклажаном?

* * *

И на следующей неделе перед занятиями Никки выскочила из автобуса на остановке у храма под ледяной дождь. В лангаре, все еще дрожа от холода, она заметила Шину, сидевшую в одиночестве. Девушка выстояла очередь, чтобы положить себе на тарелку карри из нута, дал и роти, а затем подошла к Шине и спросила, можно ли подсесть к ней.

— Конечно, — ответила женщина, отодвигая свою сумочку.

Никки оторвала кусочек роти и зачерпнула им дал. Чайной ложкой положила сверху немного йогурта.

— М-м-м, — протянула она, жуя роти. — Почему в храме дал всегда такой вкусный?

— Тебе нужен религиозный ответ или правильный? — спросила Шина.

— И тот и другой.

— Дал создан с Божьей любовью. И в нем полно топленого масла.

— Принимается, — сказала Никки, подхватывая следующим кусочком роти порцию поменьше.

— Пусть это не мешает тебе наслаждаться едой. Но всякий раз, когда я примеряю брюки и они не застегиваются, я знаю, кого винить.

— Значит, ты не всегда обедаешь здесь перед занятиями? — поинтересовалась Никки. Стройная Шина не походила на женщину, злоупотребляющую жирным далом.

— Обычно после работы я возвращаюсь домой и готовлю ужин для себя и свекрови, а уж потом отправляюсь сюда. Но сегодня из-за дождя такая пробка, что я решила приехать прямо сюда.

Итак, Шина по-прежнему живет со свекровью, хотя муж ее умер. Никки задалась вопросом, не из чувства ли долга она так поступает. Девушка украдкой покосилась на Шину, на чем частенько себя ловила, пытаясь по ее современной одежде и поведению определить, насколько традиционных взглядов она придерживается.

— У нее, бедняжки, старческая деменция, — продолжала Шина, отвечая на не заданный вслух вопрос. — Иногда спрашивает, где ее сын. Я и помыслить не могу, чтобы бросить ее одну, такую рассеянную и неприкаянную.

Вот это уже понятнее.

— Значит, она была хорошей свекровью? — спросила Никки. — Кажется, я слышу одни только страшные истории. И беспокоюсь за сестру, которая мечтает о традиционном браке. Твоя свекровь, видимо, хорошо к тебе относилась.

— О да. Она была мне как подруга. Мы вдвоем никогда не скучали. У нее не было дочерей, и она искренне радовалась моему присутствию. После смерти Арджуна было совершенно ясно, что я останусь в его семье. Мне поначалу пришлось привыкать к жизни с ними, но это лишь вопрос привычки. Так и передай сестре. Она что, хочет брака по договоренности?

— Вроде того, — ответила Никки. — Я повесила ее анкету на доске брачных объявлений.

— О, некоторые тамошние экземпляры безнадежны, правда?

— Мне понравилось объявление, где указана группа крови. Видимо, в этой семье в обязанности жены входит пожертвование почки.

Шина засмеялась.

— Когда родители устраивали мой брак, меня бесило, что они все время расхваливают мой «светлый цвет лица» как самое главное достоинство.