– Вот, Дембечка, а потом поедем в Крым, в Партенит. Или нет! Лучше в Тунис. Ты был в Тунисе, Зая?
Зая – это я.
– Не был.
– Там прекрасно. Весной в дюнах на пляже цветут кактусы и пахнет на весь отель. И кальянами пахнет, и просто любовью. Арабы говорят, что Тунис – страна трёх «S».
Я должен был спросить, и я спрашивал:
– Каких?
– А подумай!
Я изображал, что думаю, а сам закуривал, поглядывая на окна кабинета Градина. Делал пару затяжек и говорил, что сдаюсь.
– Какой ты тупой, Зая! С – солнце (Sun), потом С – песок (Sand), ну и секс. – В этот момент она ныряла под одеяло и начинала там ожесточенно издеваться над моими причиндалами, от чего я, странное дело, вновь обретал силу и веру в себя, и мы долбились ещё минут двадцать.
Потом она лежала на моей руке и курила, время от времени прижигая сигаретой волосы на моей же груди. Это было стрёмно. Воняло палёной шерстью.
– Скажи Машке, пусть не выкобенивается и сделает меня директором. Просрём же все заказы.
– А она выкобенивается? – почти всерьёз удивлялся я.
– Она старается быть как Мзия, чтобы все сами к ней приходили. А она не Мзия. Рядом не Мзия. Нужен нормальный менеджмент. Я кандидат наук, я в фирме с основания, моя подпись как ведущего инженера под всеми отчётами, со мной считаются.
Я тушил сигарету, высвобождал руку и переворачивался на живот. Она садилась верхом мне на задницу и начинала делать массаж. Она делала долго, не так как другие, которые словно куда-то спешили и что-то хотели доказать. Она никуда не спешила, иной раз я засыпал, просыпался, а она ещё растирала и мяла мне воротниковую зону. Я шлёпал Водневу ладонью по колену, она слезала, я переворачивался, и оказывалось, что вновь готов.
В конце концов Марье действительно была в тягость вся эта возня с лабораторией. Двадцать сотрудников, пять основных клиентов, аренда-херенда, бухгалтерия, отчёты, крыша опять же. Впрочем, бандюки сами отвалились, превратившись в клиента – «Северо-Западный региональный центр экологического мониторинга». Их представитель, тоже грузин, был на поминках. Невысокий, бритый, в тёмном костюме. Говорил про душевные качества Мзевинар. Узнал меня, я его тоже узнал. Это отдельная история. Подошёл, почему-то обнял. Долго стоял, мне даже показалось, что он всхлипывает. Может быть, так и было. Сентиментальный человек. Собак любит.
После первого курса у нас была практика в Саблино. Вообще, мы там с Марьей первый раз и переспали в пещерах. Это ещё перед армией. Я ведь до этого момента ни на полшишечки ни к кому, просто мальчик-колокольчик. А Марья уже с Секой. У них вообще жесть на первом курсе творилась. Там такие страсти, мы думали, поубивают друг друга, но потом Секу захомутала его будущая жена. Она уже третьекурсница, кавээнщица, крутая, а Сека красавчик. Марью, понятное дело, побоку. Ну, тут я подвернулся. А я же после того раза в пещерах сразу её замуж позвал. Марья сказала, что подумает. Не, я реально хотел жениться, детей, все дела. Влюбился тогда в неё впервые. Потом ещё много раз влюблялся, но тогда был тренировочный раз. Темень в пещере, свечка горит, спальники. Сека с какой-то девкой с географического попёрся за вином на базу, а мы одни остались. А Марья типа девушка Секи, я же не знал, что у Секи вся эта фигня с его будущей женой уже началась. Ну и вот. Совесть пылает, а сдержаться не могу. Когда Сека вернулся с бухлом и девкой, сразу всё понял по моему виноватому виду. Отозвал в сторону. Я уже приготовился, что сейчас подерёмся. А он, наоборот, стал благодарить, мол, не знал, как от Марьи отделаться, а вдруг всё само стало прекрасно. Вообще, Марья меня и в армию провожала. Я ей писал. И она мне писала.
Как-то мой отец даже привёз её ко мне в Белоруссию, снял дом. Это уже был второй год службы. Я получил увольнительную из части на двенадцать часов, и десять из них мы провели в крестьянской избе за ситцевой занавеской в мелкий голубой цветочек. Отец, чтобы нам не мешать, уехал в Гродно бродить по книжным магазинам. Мы трахались и строили планы на будущее. Будущее выходило «как у всех», не хуже. Мы тогда больше о науке думали, чем о деньгах. Решили, что распределимся вместе в Грозный, там молодым специалистам сразу дают двухкомнатную от комбината. И зарплаты там нормальные даже без учёта полевых.
Вскоре отец устроил Марью к нам на кафедру лаборанткой на полставки. Мзевинар её к себе в лабораторию звала, та не хотела к матери. Настасья Кински…
– Он мне сказал, что я похожа на Настасью Кински в фильме «Париж, Техас».
Смотрел я тот фильм уже в армии по видику. Деды останавливали кассету и бегали дрочить за казарму. Марья стала писать реже. Письма оказывались короче.
Я, конечно, что-то подозревал. Но мысли эти гнал. Ну бред же! Отец у сына отбил девушку. Мелодрама и пошлость.
В девяносто четвёртом мы с Марьей сгоношились в Харьков за каким-то прибором, который якобы лечит рак. Много статей тогда появилось про этот чудо-прибор. Какие-то местные физики изобрели, решили, что если облучать клетки опухоли радиоволнами, те приходят в резонанс и разрушаются. Народ ехал со всей страны. Приехали, поселились у сестры Бомбея на улице Отакара Яроша. Бухали там три дня в компании местных вольнодумцев. Договорились с учёными, дали нам этот прибор, объяснили, как пользоваться. Денег даже не взяли. Им статистику нужно нарабатывать. Сказали, чтобы где-то достали генератор качающейся частоты, коаксиальный кабель и антенну. Я зарисовал положение всех тумблеров, ручек и переключателей. Клятвенно пообещал прибор не вскрывать, типа это их сраное ноу-хау. Вообще, не прибор ни хера. Так, приставка в корпусе из дюральки с проводочком и клеммами. Пока там сидел в лаборатории, народ так и валил с генераторами. У всех рожи довольные, говорят, мол, полегчало. И как тут не поверишь?
После смерти отца я эту приставку ещё «давал в аренду» всяким знакомым и родственникам, кто болел. Все умерли. Херня, короче, полная. Но не в этом суть. Мы тогда в Харькове пересрались с Марьей капитально. Наговорила мне всякого, типа отец мой – крутой, а я – пустое место, ничего собой не представляю, смазливый просто.
– И про твою мать даже Джим Руа говорит, что она слишком стара для Майка. Новую жизнь надо начинать с новой женщиной!
Майка… Очень хотелось её ударить. Но не ударил. Или ударил, не помню. Мы оба были изрядно пьяны. По питерским зарплатам я там считался олигархом, поил всю компанию. Потом я подрался с какой-то местной гопотой, а Марья разбила о голову одного из них литровую бутылку водки «Зверь». Потом истерично трахались в парке, потом опять пили.
Когда отец уже совсем слёг, Марья рвалась к нему повидаться, но он не позволял кому-либо с кафедры или института приходить. Мать как-то не пустила даже едрючего гондона Джима Руа. Отец умирал, и в квартире воняло гнилым мясом. Перед поминками нам с матерью пришлось отнести на помойку всю мебель из спальни, выстирать шторы и переклеить обои. И да, Марья напилась и блевала в наш унитаз. Утром я сидел на кухне, смотрел на спину памятника комсомольцу и пил «Посольскую». Марья прошкандыбала в сортир, потом в ванную, потом вышла ко мне.
– Я ненавижу тебя, – это она.
– Я знаю, – это уже я.
– Если ты сейчас же не сделаешь мне ребёнка, я тебя убью. У меня овуляция, – это опять Марья.
Я отодрал её сзади, стоя в ванной, но она не забеременела. Возможно, никакой овуляции не было. Потом проснулась мама и пожарила нам гренки. Мы пили чай, и мне казалось, что будущее ещё возможно. Мама, кажется, решила, что Марья признавалась в любви мне, а вовсе не отцу. Святая женщина! После Марья полтора месяца ходила, как моя первая собака ротвейлер, изображая беременность, пока не начались месячные. Я помню эту истерику.
В мае второго убили Хусимыча. Это на следующий год после похорон Мзевинар. Такой здоровенный заголовок статьи в «Невских новостях» – «Карманы трупа оказались набиты бриллиантами». И ещё в «Деловом Петербурге» – «Из Фонтанки выловили труп чёрного ювелира». Хусимыч в этот блудняк вписался из-за Секи. Это Сека решил, что сейчас правильное время и настала пора заниматься первой категорией.
