Бомбей ни разу не женился, но баб у него много. Некоторых он называет «моя жена» и живёт с ними по году, иногда по полтора. Я думаю, это началось у него с садика. Видел детские карточки, он уже с какой-то метёлкой за ручку. После третьей как бы жены я перестал запоминать их имена. Они все оказываются похожи одна на другую: тощенькие крашеные шатенки, с вытянутым лошадиным лицом, с любовью к французскому синематографу «новой волны». Первую звали Леночка, вторую Лёля, третью опять, кажется, Леночка. Остальных я не запоминал, называл попросту «привет!» или «как дела?» Марья помнила их всех, всех привечала. После разрыва с Бомбеем Леночки подолгу паслись у неё, пока не находили кого-нибудь, с кем в постели говорить о Фатихе Акине и курить траву. Бомбей не очень мог поддержать про Фатиха Акина, но его это заводило. Иногда Марья пристраивала Леночек к кому-то из общих друзей. На Марьиных днях рождения Леночек, бывало, собиралось трое или четверо вместе, и мне казалось, что я попал в сумасшедшее будущее, где разрешено клонирование и многожёнство. С некоторыми я был бы не прочь, но только без дальнейших последствий и обещаний.
Это я говорю, что подрался, а ведь я и не дрался. Бомбей просто мне врезал. Прекрасное начало апреля.
Марья жила в квартире, доставшейся от матери в некогда «блатном» райкомовском доме на Карповке, с огромными окнами, выходящими на долгострой отеля, который должны были сдать ещё к «Играм доброй воли». Отель чуть справа, а напротив купола собора Свято-Иоанновского монастыря. Кстати, женский монастырь. Мы про то даже шутить устали. Шутили только случайные люди, оказавшиеся в нашей компании. Нам было уже не смешно. Впрочем, компания с годами редела, самые развесёлые ушли ещё в начале девяностых, а потом кто сторчался, кто повесился, кого убили. Олега, например, убили. Олег поехал после работы в декабре на тачиле к дочери в интернат. Его опоили клофелином и выбросили из машины возле остановки автобуса в Ропше. Замёрз. Кому-то хватает рюмки, а Олег был спортсмен, третий дан по кёкусинкай, ну и вообще рыцарь в латах. Наверное, целый стакан выжрал, пока его срубило. Просто не проснулся.
– Вай! У меня сын родился! Выпей со мной, братан!
Конечно, выпил. Как откажешься?
Мы искали его три дня. Сека обнаружил труп Олега в морге Рамбовской больницы. Потом искали тех, кто это сделал. Долго искали. Почти год. Нашли, конечно. Очень серьёзные люди нам тогда помогли. Менты вообще сказали, делайте с этими что хотите, есть на кого повесить. Пестик у нас был, «макаров». Приехали вчетвером утром в понедельник, думали грохнем, но пожалели. Грех на душу брать никто не захотел. Друг другу пестик передавали. Помню, сидят эти двое азербонов в обоссанных кожаных штанах на кухне, руки в наручниках за спиной, рожи разбиты. Жить хотят. В ванной жена одного из них с заклеенным ртом, в комнате дети телек смотрят про Скруджа Мак Дага. Фолкнер там с ними, типа добрый дядя. Ну да, рожа такая заграничная, сам вмазанный. А они мелкие совсем. Бомбей «макарова» Секе сунул, Сека мне, я флажок вниз, передёрнул – патрон в патронник загнал, а руки ходуном. Поднял, навёл на того, что ближе сидел, а самому стыдно, что тремор такой.
– А-а-а-а! – кричу. – А-а-а!
И говном пахнуло нестерпимо, то ли этот, то ли второй, то ли оба обосрались от страха. И чайник на плите уже минут двадцать кипит. Я в него и бахнул. Бомбей с Секой еле отскочить успели, иначе обварились бы. Оказывается, если кафель на кухне, то по ушам лупит, чуть барабанные перепонки не рвутся.
– Деньги! Деньги забирай, – кричат.
Фолкнер в Америке разбился потом в пятнадцатом на «Индиане». Он всегда мечтал о таком, чтобы как у Че Гевары. Девяностый интерсейт в районе Сиэтла стал его последней взлёткой. А в России Фолкнер чуть было совсем не сторчался. Ходил еле живой, а может быть, это мне так казалось. Скорее второе. Встретил его в десятом летом на Петроградке, он только после больнички, рожа и без того унылая, а тут ещё и отёкшая, ноги все в венах с узелками. Я его привёл к себе, ужином накормил, оставил ночевать. Предложил выпить, но Фолкнер отказался. Утром на работу, а этот херов шпион деньги все из квартиры выгреб, херню всякую, модемы, планшет, ноутбук, в чемодан мой покидал, костюм мой же английский напялил и срыл. Соседи говорили, что мужик «с такой вот рожей» в костюме с чемоданом из комнаты выходил. Решили, коллега. Мне не жаль. Мог бы и попросить. Видел его потом в четырнадцатом в Весёлом посёлке, когда квартиру он свою перед отъездом в Штаты продавал и библиотеку раздавать пришлось. Мне Бомбей сказал, а ему Марья. Книги Фолкнер на лестницу выставил. Я забрал себе на дачу «Малую историю искусств» и альбом лучших фотографий журнала «Life».
Удивился, кстати, что нормально выглядит. Одутловатость даже прошла.
– Чё ты и как? – это я.
– Нормально, камнями занялся, – это типа он.
– Чё за камни?
– Первая категория. Ваши вписали.
Знал я уже, как наши «вписывают». Ни хера хорошего потом не бывает. Но тогда смолчал. Порадовался, что не торчит.
А эти твари, что Олега клофелином опоили, живут сейчас где-то у себя под Баку, а может быть, и в Купчино. Может быть, даже счастливо живут. Торгуют овощами на районе или подряды от Жилкомсервиса берут на кровельные работы. Дети подросли и пошли в школу. Пятёрки домой приносят. Это ведь уже в шестом году было. Вокруг покой и кредитное благополучие, не то что в девяностые. Налички тогда у них забрали целый чемодан, отвезли Марье. Она квартиру для Олеговой дочки купила в Озерках, ещё и осталось. Что теперь вспоминать. Хорошо, что не шмальнул. Не простил бы себе. И без того есть, чего не отмолить.
Кто в Санкт-Петербург попадает из другого места, а не рождается в нём, чтобы раз и навсегда оказаться отравленным испарением его болот, быстро привыкает, что гранит повсюду. Колонны из гранита, набережные из гранита, ступени. Потом находит огромные декоративные чаши в парках, позже замечает столбики у подворотен, предохраняющие стены он ударов карет. Это гранит рапакиви – гнилой камень. Вообще, он слегка радиоактивен, и потому радиационный фон на набережных чуть выше. Термин rapakivi на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков придумал и предложил королю Швеции медик, алхимик и геолог Урбан Хьярве. Сын викария Хьярве родился чуть севернее места, где река Охта впадает в Неву, на землях шведской Ингерманландии. Где-то в районе нынешней станции метро «Красногвардейская». И если бы не отправился с родителями потом в Дорпат (так по-шведски назывался Тарту), а после в Стокгольм, застал бы и Питера дер Эрсте, и всю кампанию по прорубанию окна в Европу. Думаю, ему стало бы не до гранитов.
Эпитет «гнилой» весьма точен. Эти карельские граниты подвержены разрушению под действием внешней среды, то есть выветриванию. Странно, что из него в Петербурге построено почти всё. С другой стороны, его тут так много, что почти до хрена: от бульников, принесённых мореной, до коренных пород такой толщины, что из них можно вырубать колонны под сотни метров длиной каждая.
Вот, скажем, Кира, ты врач. Всё знаешь про болезни, знаешь, как они называются по латыни. Знаешь, как называются по латыни органы, которые затрагиваются во время болезней, уже названных тобой по латыни. Но мало того, ты знаешь латинские названия лекарственных средств, которые лечат те болезни, названные… Всё, чем я могу перед тобой похвастать, это состав горных пород, химические формулы минералов, названия месторождений, физико-химические характеристики, ну и так далее. Не всё помню наизусть, но до сих пор точно знаю, где посмотреть. Ты считаешь, что уже этого достаточно. Поживём – увидим.
Ну да ладно. Что там ещё о гранитах-рапакиви? Они, как и остальные граниты, кристаллизуются из расплавленной, но не излившейся на поверхность магмы. Это ортоклазовые граниты разной зернистости. Калиевый полевой шпат, плагиоклаз, роговая обманка, биотит, фаялит и пироксен. Чем больше ортоклаза, тем краснее, почти мяснее гранит. Калий-натриевый баланс сдвинут в сторону калия. Они бедны магнием и кальцием, а содержащиеся в них тёмные минералы высокожелезисты. Вряд ли эти знания пригодятся тебе в обычной жизни. Хотя, когда наша пока ещё не родившаяся дочка спросит тебя, а что это такое блестит в камушке, ты смело сможешь ответить, что биотит, или попросту чёрная слюда. Всякие жулики болтают, что биотит хорошо влияет на раскрытие коронной чакры и улучшает зрение третьего глаза. Про глаз не знаю, на первых двух у меня астигматизм. Чакру никто не видел, но мы с тобой, Кира, сторонники доказательной медицины. Кварц в рапакиви тёмно-серый, почти чёрный. Есть включения биотита и плагиоклаза. Вообще, уже тут я начинаю путаться, потому что не бывает просто рапакиви. Есть выборгиты, есть биотитовые граниты, есть питерлиты, есть неравномерно-зернистый порфировидный гранит, есть крупноовоидный порфировидный гранит. Все они выглядят по-разному. И проще тыкать пальцем в какую-нибудь колонну и называть конкретный тип рапакиви. Но это не мой профиль, я точно ошибусь. Скажем, врач общей практики может с той или иной степенью точности узнать инфекционную болезнь, а инфекционист не обязан разбираться в типах рака. Мне кажется, вполне пристойная аналогия. Если сравнивать геологию и медицину, то геофизика – это как рентген и УЗИ. Понимаем, что видим, но в частности не вдаёмся. Хотя камни – это красиво. Ради камней мы и пришли тогда в профессию.
