– Меня не надо специально возбуждать, – продолжил он, зарываясь лицом в мои волосы на затылке. – У меня всегда на тебя стоит. Чувствуешь, дрянь? Стоит на тебя так, что не спрячешь за дверью.

Я, конечно, чувствовала. Трудно было не ощутить ту железобетонную твердость, которую он впечатывал в мои ягодицы, до боли прижимая мои ноги к высокой раме кровати. Теперь я догадалась, почему дверь за Джеймсом закрылась так бесшумно – он не защелкнул ее до конца и распахнул, как только понял, что настал нужный момент. Но смутило меня уже другое. «Фей», повторенное два раза, сначала доктором, теперь уже мужем, наконец достучалось до моего перегруженного информацией сознания.

– Меня зовут Кристина! – прошипела я тоже сквозь зубы, отталкиваясь кончиками пальцев от постели, будто балансируя на краю, где с искусством опытного кукловода удерживал меня вмиг обезумевший Джеймс Уорнот.

Он еще раз выдохнул мне в затылок, и этот выдох почему-то показался мне больше похожим на хрип, словно в горле моего мужа закончился весь воздух, а затем безжалостно сминавшие мое тело пальцы разжались, а давление на бедра ослабло. Условная свобода, потому что горячий, грубый рот Джеймса еще жег кожу за моим ухом, внизу живота плескалась бурлящая река, кровь токами пульсировала под кожей на сдавленном плече – все так же, как и в его объятиях, только уже в моем воображении.

– Конечно Кристина, – тихо произнес муж мне в спину и неловко пригладил взлохмаченные им же самим пряди волос. – Кто же еще.

Он отступил, и когда я, дрожащая и задыхающаяся, решила оглянуться через собственное влажное и холодное от резко выступившего пота плечо, никого в комнате уже не было, а дверь оставалась закрытой. Я обмякла и согнулась над постелью, комкая приятную плотную ткань юбки в пальцах. Мне требовалось немного времени, всего пара секунд, чтобы прийти в себя и обдумать случившееся.

Даже необъяснимая ярость Джеймса, даже его грубое «дрянь», обращенное ко мне, не царапнули так, как чужое, незнакомое моему уху имя. Вкупе с четырехгодичным провалом в памяти это могло бы заставить кого угодно на моем месте вновь покрыться мурашками, задуматься о паранормальных вещах навроде того, что я проснулась в чужом теле, если бы совершенно точно, прихорашиваясь перед зеркалом с утра, я не видела собственное лицо, а принимая душ, не узнавала свои руки и ноги, живот и грудь. У меня имелась вполне узнаваемая родинка на бедре, и еще с детских лет оставался шрамик на предплечье. Но когда два разных человека вскользь называют тебя иначе, чем ты привыкла, это заставляет задуматься волей-неволей. Двадцатилетняя Кристина, куда же ты привела нынешнюю меня?!

Успокоившись, я втиснулась в юбку, накинула на голое тело блузку и повязала перед зеркалом бант. Ощущение красивой, качественно скроенной и сшитой одежды, которая удобно легла по фигуре, было, конечно, непередаваемо приятным, но после атаки Джеймса соски бессовестно пронзали тонкую шелковую ткань, и потому хотелось постоянно держать руки скрещенными на груди. Но вместо этого я подошла к двери, распахнула ее и предстала в таком виде перед мужем, дожидавшемся в коридоре.

– Я готова.

Он смерил меня взглядом с головы до ног, а затем молча отвернулся. Я всунула ноги в туфли, стоявшие тут же, в уголке возле тумбочки. Эти туфли, в отличие от прочих вещей, Джеймс не забирал, и они остались со мной после катастрофы. Я умышленно выбрала глобальное слово «катастрофа», а не более простое «авария», чтобы обозначать то, что разорвало мою жизнь на две неравные части, и решила пользоваться им и впредь – это позволяло мне чувствовать себя героиней непростых событий, а не жертвой.

Туфли на длинной тонкой шпильке, с округлым носом на небольшой платформе и украшенной металлическими шипами пяткой, не очень подходили к моему нынешнему костюму и несли на себе печать той самой катастрофы. Некоторые из шипов помялись, а сбоку по всей длине правой туфли проходила длинная глубокая борозда, взлохматившая тонкую кожу. Но их принесла мне все та же добрая медсестричка, которая, как оказалось, любовно вымыла и натерла обувь средствами по уходу, постаралась загладить царапину, чтобы не так бросалась в глаза, и с таким придыханием все время повторяла «это же Джимми Чу-у-у», что я и сама начала верить, что отказаться от выживших вместе со мной туфель будет по меньшей мере кощунством. По палате я ходила в больничных мягких тапках, поглядывала на идолов моды украдкой и предвкушая час, когда придется их надеть. Кроме того, «предусмотрительный» мистер Уорнот об обуви для меня вовсе не побеспокоился, так что медсестричка поступила мудро.

Почему я столько времени уделила рассказу о каких-то туфлях, спросите вы? Едва ли меньше, чем описанию странного поведения мистера Уорнота. А вот в том-то и дело. Меня цепляло все, что выглядело странным, и даже туфли не стали исключением. Когда я, уже полностью одетая в новое, засунула ноги в высокий подъем, непрошеные мысли снова запрыгали в голове. В таких туфлях, с головокружительным изгибом колодки, с шипами на пятке, с тонкой кожей, нежно, но крепко облегающей пальцы ног, девушки пьют коктейли в ночном клубе, сидя на круглом барном стульчике у стойки. В подобной обуви позируют для фотосессий (желательно стоя на коленях, чтобы снизить нагрузку на ступни). Как я могла сесть в пафосных Джимми Чу за руль и при этом управлять педалью без угрозы вывиха лодыжки? Или, может, именно в них, проклятых, и стоит искать причину катастрофы? Я не справилась с управлением, перепутала газ с тормозом, улетела в кювет? Двадцатилетняя Кристина, вообще-то, была старомодным и достаточно осторожным водителем, чтобы творить подобные безумства.

Конечно, я могла их снять, скинуть на пол при вождении, чтобы после остановки надеть обратно, но тогда они так и остались бы валяться там, в искореженной машине, откуда меня извлекли. Вряд ли сотрудники службы спасения стали бы с придыханием «это же Джимми Чу-у-у» выцарапывать их из-под погнутой рулевой колонки и бережно надевать на ноги мне. Нет, туфли надежно сидели на своей хозяйке и не покинули ее даже в тяжелую минуту.

В отличие от близких людей?..

Джеймс взял меня под локоть, и очень своевременно – без него я бы по коридору на такой шпильке далеко не ушла. Сам он шел ровно и уверенно, и я невольно позволила ему, как главному и сильному в нашей паре, держать меня в вертикальном положении и вести. Встречный персонал нам улыбался, как улыбаются приятной картинке для глаз. Администратор за стойкой выдала документы, и тут ко мне подлетела моя медсестра с журналом в руках.

– Вы не оставите автограф? – улыбнулась она, протягивая мне периодическое издание и ручку.

Я взглянула на обложку и узнала себя. Точнее, свое лицо узнала, потому что женщина, принявшая стандартную модельную позу – одна рука на бедре, корпус на три четверти к объективу – совершенно точно не могла быть мной. Во-первых, я не снималась для обложек модных журналов в прошлом, во-вторых, каким образом на мне держалось это платье? Оно казалось состоящим из единственной тонкой черной полосы ткани, обернувшей бедра и грудь в нужных местах, но открывшей ноги и живот и прилипшей к телу без помощи каких-либо бретелей или застежек. «Фэй: мода начинается с меня!» – гласил броский заголовок среди прочих тем журнала.

Черт, чем мне не угодило собственное имя?!

Тем не менее, я взяла ручку и оставила каракулю на животе разодетой Кристины. Медсестра поблагодарила меня и пожелала на прощание всяческого здоровья, затем рассыпалась перед Джеймсом, который взирал на происходящее с равнодушием и скукой, будто привык к подобным сценам уже давно. Стоп, а его-то за что благодарить? Я понимала радость врача, получившего денежное вливание для своего отделения, а, возможно, и для себя лично, но младший персонал… или ей он тоже за что-то заплатил? Кажется, подобные ощущения называются манией – хорошая же меня ждала перспектива, если все так и пойдет дальше.

– Ты готова? – спросил муж, когда мы спустились вниз, в белое больничное фойе, и пошли от лифта к большим стеклянным дверям выхода, за которыми щебетал, палил жаром и цвел солнечный майский день.