– Я просто очень испугалась. Мне показалось, что их взял настоящий преступник.

– Спасибо, – еще раз повторил он и хозяйским жестом прижал к груди жену. – Я обожаю Лидию, после смерти первой супруги она меня с того света вытащила. Не появись она у меня, как лучик света, я бы точно покончил с собой. Мы с Рахелью прожили вместе тридцать лет, и когда она ушла, я не представлял жизни без нее. Вы когда-нибудь теряли очень близкого человека? Того, кто был рядом с вами все время, а потом по какой-то обидной, нелепой, необъяснимой причине покинул вас навсегда?

Я подумала о прежней, двадцатилетней Кристине и вздохнула:

– Скажу вам больше, мне кажется, что именно в данный отрезок жизни я потеряла очень важного для себя человека.

– Да? – поднял брови он. – Тогда мой вам совет: ни в коем случае в себе не замыкайтесь. Найдите того, кто поможет вам пережить трудный период. Мудрого наставника, более опытного друга. Мне, в свое время, именно такой друг помог. Он направил меня на путь созидания, а не разрушения, и я обрел Лидию.

Еще раз извинившись, супружеская чета вошла в прибывший лифт, оставив меня с сумкой. И только когда двери начали закрываться, я обратила внимание, какой у Лидии взгляд. Почему-то даже мурашки побежали по спине. Ее карие глаза блестели, как поспевшие дочерна на солнцепеке вишни, а рот искривила зловещая улыбка. Я не могла понять, что таится за этой улыбкой и этим взглядом, но каким-то седьмым чувством, спинным мозгом, интуицией своей истерзанной ощущала, что это – что-то нехорошее.

Лидия смотрела на меня поверх объятий мужа, будто знала нечто, недоступное мне. И в последний момент ее губы шевельнулись. Что она сказала тогда беззвучно? «На-гу-аль»? Я не понимала значения, не могла даже с уверенностью утверждать, не показалось ли мне вообще, не привиделось ли, поэтому, постояв немного, тряхнула головой и вернулась в редакцию.

– Ты не знаешь, мы с этой Лидией случайно не могли пересекаться? – спросила я у Сильвии, которая обрадовалась, что потеря сумки закончилась хорошо.

– Нет, – пожала она плечами. – Никогда не видела вас вместе, да я и сама ее не знала до сегодняшнего дня. А что?

– Мне показалось, я ей не понравилась. Может, сталкивались где-то, а я внимания на нее не обратила, не запомнила?

Сильвия тут же беззаботно рассмеялась.

– Ты не можешь не нравиться, Фэй! Я бы даже сказала, в тебя невозможно не влюбиться! Ты уникальный, талантливейший человечек! Тебе наверняка показалось, к тому же, ты сама только что сказала, что у нее болезнь. Что возьмешь с клептоманки? Может, она тебе просто позавидовала? А теперь пойдем, ты ответишь на мои каверзные вопросы.

Вопросы оказались вполне ожидаемыми. Пока меня готовили к съемке, я успела не только послушать чужие разговоры, но и пролистнуть пару свежих журналов, и прикинула, как правильно отвечать. Уже прощаясь с Сильвией, не удержалась и спросила:

– Как ты думаешь, для меня могло бы найтись место в твоей редакции? Может, мне попробовать тоже написать какую-нибудь статью?

Сильвия откашлялась и сделала вид, что внимательно изучает свои ногти.

– Ты не обижайся, мать… я, конечно, считаю тебя талантливой, как и говорила, но… ты же письменной речью владеешь так же хорошо, как я – хоккейной клюшкой. А я хоккей только по телевизору видела! – Она рассмеялась и повторила: – Не обижайся, милая. Но это не твое.

Уходила я, ничуть не обидевшись и, наоборот, даже невольно улыбаясь. Вот оно! Вот! Я не сошла с ума! Существуют и другие люди, которые чувствуют, как коряво Фэй владела словом! Значит, когда-нибудь, как-нибудь, но я смогу наше различие доказать.

Я вышла из прохладного кондиционированного здания в жаркий майский полдень, на улицу залитого солнцем, цветущего и благоухающего мегаполиса и снова подумала, что все не так уж плохо. Нет, все-таки категорически невозможно предаваться унынию, когда вокруг так светло, тепло и ярко. Загадочный «нагуаль» был благополучно оставлен на задворках памяти, впереди ждал родной дом. Перекусив на станции плохим кофе и очень вкусной картошкой-фри, я купила билет, села в автобус и мирно спала всю дорогу, компенсируя нехватку ночного сна.

В пункт назначения рейс прибыл по расписанию. Я постояла немного на залитой солнцем центральной площади, подмечая перемены вокруг. За прошедшие четыре года местечко успело разрастись, появились новые дома, магазины, но кое в чем осталось прежним: здесь все так же царили тишина и спокойствие, в садах плодоносили фруктовые деревья, лужайки утопали в цветах. По проезжей части можно было смело идти пешком – автомобили не сновали туда-сюда бесконечно, как в крупном городе. Собственно, это в свое время и помогло моим родителям определиться с выбором.

Дорогу домой я помнила отлично и уже через десять минут стояла перед собственным крыльцом. На веранде все так же покачивался на ветру подвесной плетеный диванчик – мое любимое место отдыха в летний зной. Постучав в дверь, я отступила на шаг, готовясь удивить родных.

Но к дальнейшему оказалась совершенно не готова.

Когда папа открыл дверь, он лишь окинул меня хмурым взглядом, а затем… стал ее закрывать. Он собирался захлопнуть дверь перед моим лицом! Оторопев, я вставила ногу в щель, надавила ладонью, буквально с боем прорываясь в собственное жилище.

– Папа! Это я, Кристина! Твоя дочь! Ты меня не узнаешь?!

– Я прекрасно тебя узнал, – сердито выплюнул отец, – но ты мне не дочь. Я все тебе сказал, Фэй, в нашу последнюю встречу. Зачем ты явилась?

Он, видимо, понял, что бороться со мной бесполезно, я моложе и сильнее его, поэтому отступил внутрь дома, развернулся и пошел, бросив меня у входа. Я закрыла дверь и побежала за ним.

– Папа! – я схватила его за руку, буквально умоляя остановиться. – Объясни же мне, что происходит! Ты злишься на меня? В чем я провинилась?

С близкого расстояния теперь мне стало хорошо видно, что он совсем поседел, сгорбился и выглядел гораздо старше своего возраста. Как человек, переживший огромное горе. Что же так подломило его?

– Что тебе нужно, Фэй? – повторил он, но нижняя губа задрожала, а в покрасневших глазах навернулись слезы. – Зачем ты мучаешь меня? Я хочу забыть, что у меня есть такая дочь, как ты. Зачем ты мне напоминаешь?

– Забыть?.. – я растерянно выпустила его теплую ладонь с сухой, пергаментной кожей, испытав шок, что даже собственный родитель меня отвергает. – А мама? Она тоже не хочет меня видеть?

Крупная прозрачная слеза покатилась по впалой щеке отца. Он поджал трясущиеся губы, во взгляде стояли боль и обида.

– Какая же ты жестокая, – произнес он глухо. – Мама умерла. Как не стыдно тебе заставлять меня повторять тебе это.

Дальнейшее я осознавала плохо. Слова отца обрушились на меня, как громадные смертоносные глыбы, и погребли под собой. В голове бесконечно крутилась мысль: я пропустила не только хорошие и светлые моменты собственной жизни, но и плохие. Грустные, но не менее важные от этого. Я забыла или никогда и не имела шанса запомнить важный момент в жизни каждого человека – прощание с матерью. Я не готовилась морально, как бывает, если близкого понемногу съедает неизлечимая болезнь. Я не получила возможности последний раз взглянуть на нее, подержать за руку, возможно, сказать на прощание какие-то важные и вечные слова. И снова внутри поднялась злость на Фэй за то, что она отняла у меня это. Отняла – и оставила мне расхлебывать последствия.

Я опомнилась, когда мы уже сидели в гостиной. Все здесь оставалось точно так же, как и четыре года назад. На стенах висели бабушкины фотографии, в большинстве своем – из сценических выступлений. В книжных шкафах ровными рядами стояли собрания сочинений Чехова, Бунина, Толстого, Гоголя, с ними соседствовали По, Купер, Твен, Драйзер, Хэмингуэй. Папа всегда гордился собственной библиотекой. На отдельной полке лежали старые виниловые пластинки, рядом возвышался превратившийся в памятник древний граммофон. И вместе с тем – современная акустическая система с чистейшим звуком, широкоэкранный телевизор с подключенным спутниковым телевидением. Мама обожала смотреть различные мыльные оперы и буквально не отлипала от него.