В общем, назревший фурункул на здоровом теле государства требовал оперативного вмешательства. Пока честные граждане проливали на фронтах кровь, защищая Родину от фашизма, бандиты воровали, насиловали, грабили и убивали. И в 1944-м с этой гнилью решено было покончить.

В кратчайшие сроки разработали план операции, собрали в кулак все силы и устроили грандиозную облаву. Это было похоже на масштабное наступление: доклады разведчиков, подготовка карт, выдвижение на позиции, молниеносное окружение, погони, перестрелки…

В итоге взяли очень много блатного люда. Самых отпетых приговорили к высшей мере, несколько сотен отправили по лагерям, а все остальные пошли по статье 59.3 как пособники бандитизма. После той грандиозной облавы сотрудники милиции еще долго находили в подворотнях и проходных дворах припрятанные деньги, пистолеты, финки и кастеты. Позже органы организовали еще несколько подобных облав и в конце концов с массовым бандитизмом в столице покончили.

После победы над фашизмом ряды сотрудников милиции и уголовного розыска пополнились свежими силами, и преступность в крупных городах СССР пошла на спад. Но, как оказалось, это было временным затишьем. Приспособившись к новым условиям, летом 1945 года бандиты снова взялись за свое.

В произошедшем убийстве имелось множество белых пятен, заполнить смыслом которые сыщикам пока не удавалось.

Из-за давней инвалидности Михаил Золотухин на фронт не попал. Учился в мужской школе, затем в ремесленном училище. В 1930 году устроился на работу в Управление гидротехнических сооружений помощником мастера участка. Звезд с неба не хватал, но службу уважал, с обязанностями справлялся, был на хорошем счету и за пятнадцать лет прошел все ступени от помощника мастера до первого заместителя начальника Управления. Поговаривали, будто московскую сеть гидротехнических сооружений он знал как свою родную улицу.

Жил Золотухин, как на следующий день выяснил Василий Егоров, весьма скромно. Трехкомнатная квартира в четырехэтажном доме довоенной постройки в Пресненском переулке между Красной Пресней и улицей Заморенова, что всего в трех кварталах от заброшенного маслозавода. Учитывая немалую семью из пятерых человек, трехкомнатную квартиру роскошью не назовешь. К тому же никакой загородной дачи, никакого личного автомобиля – только старенький служебный. Помимо супруги на попечении Золотухина было двое сыновей и больная теща семидесяти двух лет. В общем, самая обычная московская семья.

От дома до Управления было далековато – Золотухин пользовался либо служебным автомобилем, либо автобусом. В тот злополучный вечер, когда он не вернулся домой, автомобиль стоял в гараже на ремонте. Золотухин доехал на автобусе до площади Восстания и пошел пешком по Баррикадной и Красной Пресне. Эти детали удалось выяснить путем опроса: полдня Бойко и Баранец потратили на разговоры с кондукторами автопарка, чьи автобусы курсировали по Садовому кольцу. А вечером они же пытали продавцов магазинов и ларьков, расположенных на площади и далее – в сторону Красной Пресни. Так и разжились кое-какими сведениями о последних часах жизни Михаила Золотухина.

Почему он свернул с привычного маршрута, не дойдя до дома последнего квартала, и кто ему в этом помог – сыщики не знали, потому как этого важного момента никто из опрошенных лиц не видел. Не смогла ничего путного предположить и супруга Золотухина.

В толстом слое пыли подвального помещения, где оборвалась жизнь вполне нормального мужика и порядочного гражданина, помимо подарочного портсигара обнаружились еще кое-какие вещи. Пустой дерматиновый кошель, блокнот, карандаш, расческа и женская заколка для волос с неисправной застежкой. Все эти вещицы, за исключением заколки, принадлежали Золотухину. Простенькую заколку из латуни носила супруга, покуда она не сломалась. Муж хотел отнести ее в мастерскую при Управлении и починить. Да, видать, закрутился, позабыл.

– Убийца – явно не новичок. Опытный и осторожный, – рассуждал вечером в кабинете на Петровке Егоров. – Лишнего брать не стал.

– Ты о портсигаре? – постукивая тростью, расхаживал вдоль открытых окон Старцев.

– И о нем тоже. Как видим, убийца прихватил только обезличенные вещи: бумажные купюры и монеты из кошелька, связку ключей. А портсигар с дарственной надписью и не представляющую ценности мелочевку закопал в пыли.

Васильков заваривал чай в кружке. Не оборачиваясь, напомнил:

– Там еще на поверхности пыли свежая шелуха валялась от семечек, ты заметил?

– Да, весь подвал ей усеян, – кивнул Старцев. И задумчиво произнес: – Как-то странно в списке пропавших вещей выглядят ключи. Зачем они понадобились преступнику?

– Супруга пыталась вспомнить, сколько ключей было в связке и какие именно. Но сами понимаете, в каком она была состоянии. Плакала постоянно, приходилось успокаивать, отпаивать водой, – рассказывал Егоров. – Один ключ в связке был от квартиры, второй от сарая, что во дворе дома. Остальные (четыре или пять – она точно не знала) от рабочего кабинета, сейфа и еще от каких-то служебных помещений.

– Кстати, что по деньгам? Сколько их было в кошельке? – спросил Старцев.

– Супруга сказала, что больших денег Золотухин с собой никогда не носил. Брал на проезд, на обед в столовой, на папиросы, ну и так несколько рублей на всякий случай. В день получки все деньги отдавал жене.

Остановившись, Иван Харитонович заключил:

– Выходит, основной целью нападения были ключи.

Егоров уверенно добавил:

– И не от квартиры, потому как взять в ней решительно нечего.

Москва, 2-й Астрадамский тупик

январь 1943 года – сентябрь 1945 года

– Слышь, Да-ашка, сжалься, а-а? Сходи за винцом!.. У тебя же в баньке-то выпивки в изобилии – небось, как в ресторанте. А-а?.. – лежа на старом продавленном диване, тянул жалобным голосом похмельный Семен Лоскутов.

– Не полагается, – нависая над корытом, энергично мотала головой его взрослая дочь.

– Эт как эт не полагается? Эт чего ты о себе возомнила, а?! Отец я тебе али кто?..

Та молча мутузила в мыльной воде белье, предпочитая не вступать в спор. Многие слова – даже самые простые и обиходные – она забывала, а длинные разговоры давались с трудом. Да и тема была бестолковой, потому что папаша едва ли не каждое утро просыпался с головной болью, с трясущимися руками, с ужасным перегаром и начинал выпрашивать стаканчик вина для поправки здоровья. Несколько раз она его жалела, принося из бани початую бутылку. Но алкаши, как известно, народ нахальный и беспринципный: оседлав единожды, уже не слезут. Вот и зареклась Дарья «лечить» папашу.

– …У тебя же там небось батарея фуфырей-то! Ну, зачем твоим кобелям столько?.. А мне подлечиться надобно. Слы-ышь, Дашка?..

– Не полагается, – опять неслось из дальнего угла комнаты, и ладонь в мыльной пене коротким взмахом утирала со лба пот.

Бог даровал двум сестрам прекрасную внешность: стройные фигуры, чистую белую кожу, густые русые волосы, большие серые глаза и ямочки на щеках, придающие милым лицам неповторимое выражение детской непосредственности.

Катя, считавшаяся среди сестер-близняшек старшей, росла умной, расторопной, невероятно сообразительной девочкой. Даша стала полной противоположностью: соображала туго, плохо запоминала порядок самых простых вещей и делала все крайне медленно. Мамаша Акулина Игнатьевна водила ее по докторам, занималась с ней, учила говорить, пыталась тренировать память. Врачи разводили руками, объясняя дефект головного мозга родовой травмой. А когда мамаша умерла от туберкулеза, то и заниматься Дарьей стало некому. Разве что сестра Катя в свободное от школьных уроков и домашних дел время читала ей книги, помогала рисовать или составлять из кубиков слова.

– Ну, растудыть твою в качель! Что ты за челове-ек, а-а?! – ныл Семен, почесывая узкую волосатую грудь.