Когда он приехал в Америку, художник по имени Аарон Дейхес очень его обнадеживал. Уверял, что он с легкостью найдет издателя и кого-нибудь, кто переведет книгу с иврита на английский. Достаточно представить резюме, и все. Минскер должен только найти себе литагента. Но пока что дело с мертвой точки не сдвинулось. Работа, написанная на иностранном языке, агентов не интересовала. Минскеру сказали, что американские издатели редко выпускают один только первый том. Здесь, в Америке, предпочитают завершенные вещи. Он подготовил какое-никакое резюме, и ему сделали перевод, но несколько издателей ответили, что должны сперва увидеть в английском переводе хотя бы часть работы.

Минскер корпел над резюме не одну неделю, но ничего толком не вышло. Оказалось невозможно втиснуть туда то, что он проповедовал, – соединение спинозовского гедонизма, каббалистического мистицизма, да еще и с примесью обновленного идолопоклонства. По его мысли, развлечение и религия суть одно и то же. Человек должен просто наслаждаться благоговением перед Богом. Он мечтал о синагогах, где прихожане будут проводить «душевные экскурсии». Хотел, чтобы религия стала своего рода лабораторией, где экспериментируют с возможностями физического и духовного наслаждения. Каждый будет служить Богу и на свой индивидуальный манер, и сообща с другими. «Бог и идол, – писал Минскер, – не противоречат друг другу. Бог должен обеспечивать своим служителям все те удовольствия, какие им обеспечивали идолы».

В своей работе Минскер стремился реабилитировать доктрину Шаббетая-Цви и находил глубокий подтекст в афоризмах Якоба Франка. Он даже оправдывал сексуальные извращения, коль скоро они не вели к страданиям партнера. «Все есть Божия любовь, – писал Минскер. – Отец Небесный желал, чтобы Его дети играли, и Его не волновало, как они это делали. Он требовал только, чтобы один не строил свое счастье на страдании другого. Вся наука, вся социология, все человеческие усилия должны быть направлены на отыскание средств осуществления этого принципа». Своим девизом Минскер избрал слова Исаии: «Научитесь делать добро». Наука должна выявлять то, что научит делать добро себе и другим. Современный человек фактически невежда в этой области. Ему известны миллионы исторических фактов, но он забыл, как играли его собственные предки.

Начав писать книгу, Минскер намеревался практиковать то, что проповедовал. Некоторое время даже вел дневник, как подтверждение и своего рода комментарий к своей теории. Однако запутался и в теории, и в жизни. Вместо того чтобы дарить счастье, он сеял горе. И себя тоже мучил, вовсе не наслаждался умиротворением дня. Сам стал опровержением собственной доктрины.

Броня позвала его на кухню ужинать, но он был сыт. Лениво встал. «Весь институт брака антирелигиозен», – сказал он себе.

– Герц, мясо стынет!

Не считая Герца и Брони, Моррис Калишер пригласил еще две супружеские пары и двоих одиночек. На Минну вполне можно положиться. Его первая жена, приглашая гостей, вечно впадала в панику, а вот Минна все планировала заранее. Заказывала продукты, нанимала женщину, которая в Польше обычно стряпала на свадьбах, и еще одну, которая подавала на стол. Сама Минна палец о палец не ударяла.

Ровно в шесть все было готово: закуски, ужин, коктейли. Стол в столовой накрыт, и каждому назначено его место.

Весь этот день Минна читала книгу на идише. И даже сочинила два стихотворения. В половине шестого она оделась, причесалась, нацепила драгоценности. Побрызгалась духами, которые нравились Минскеру. Встреча с Броней всегда ставила перед Минной сложную задачу. Та по-прежнему была красоткой, и мужчины просто теряли голову. Но Минна знала, что от забот и огорчений Броня стала фригидной. Да и Минскер уверял, что никогда не испытывал к блондинкам физического вожделения. Вдобавок Минна считала Броню дурочкой. И в глубине души тот факт, что она сумела увести мужа у этой зазнайки из ассимилированной богатой семьи, очень Минну веселил. Она верховодила и Моррисом, и Минскером. Обман сделал ее актрисой, и свою роль она играла уверенно. Репетиций не требовалось, все происходило совершенно естественно.

Первыми пришли Альберт Крупп и его жена Флора. В Польше Крупп был адвокатом, но в Америке занялся биржевыми спекуляциями. Из Польши он сумел уехать за несколько лет до начала войны и женился на дочери здешнего богача.

В ту пору, когда Альберт Крупп приехал в Америку, котировки на Уолл-стрит упали ниже некуда, однако, по расчетам Альберта, они непременно пойдут вверх. Он был прямо-таки одержим этой уверенностью. Накупил акций на все деньги, какие привез с собой. Покамест никакой прибыли они не давали, но, судя по нынешней ситуации, он, похоже, все-таки разбогатеет. Сейчас он жил на дивиденды и на доходы от корсетной фабрики, которую открыла Флора.

Происходил Альберт из городка Жирардув, из состоятельного хасидского семейства. В юриспруденции он подвизался безуспешно. Говорил медленно и нудно, и ход его мысли отличался странностями. В Польше он годами жил за счет отца. Поздно ложился, поздно вставал, весь день ходил в халате и шлепанцах. Был он на двадцать лет старше жены и красил волосы.

Фигура у Альберта Круппа была приземистая, широкая, лицо квадратное, с низким лбом, приплюснутым носом и толстыми губами, шевелюра густая, тусклого черного цвета. Лицо сплошь в ямках и складках. По-польски он говорил с еврейским акцентом, слова вылетали изо рта словно тяжелые камни. Нередко он умолкал посреди фразы и одновременно поднимал указательный палец, как бы показывая, что еще не закончил.

Альберт Крупп снискал себе репутацию хвастуна и большого сумасброда. Моррис Калишер звал его «разболтанный шарнир».

Флора ростом была не выше мужа, но стройная и способная. Вдобавок она постоянно ходила на высоких каблуках. Насколько Альберт был неуклюж и полон чудачеств, настолько же Флора была деловита, энергична и умела приспособиться к любым обстоятельствам. На фабрику она наняла нескольких женщин средних лет, беженок из Польши, и они работали на нее задешево, в том числе сверхурочно, и были ей преданы. Клиентура ее составилась из богатых дам с Парк-авеню.

К всеобщему удивлению, Альберта она любила, да как: оправдывала все его нелепые высказывания и преувеличения. Обладая здравомыслящим и практичным умом, она соглашалась – по крайней мере, теоретически – со всеми заявлениями Альберта по поводу политики, финансов и стратегических планов. Альберт же безапелляционно судил обо всем, даже о том, как выкармливать младенцев, если у матери пропало молоко. Когда болел, он лечился своими средствами.

Лицо у Флоры было узкое, с землистой кожей, шея длинная, узкий подбородок, острый нос, словно птичий клюв, и круглые птичьи глаза. Свои черные волосы она зачесывала вверх, этаким валиком, и они бархатисто поблескивали. Ходила она всегда в черном – чулки и те черные. Говорила быстро и так тихо, что слушатель мог только догадываться, что́ она сказала. Но вдруг, ни с того ни с сего, издавала резкий вскрик, точно рассерженная птица. Польские беженцы хорошо знали о талантах Флоры. Она находила время на все: на дом, на фабрику, на курсы английского в Городском колледже и на гостей. И славилась своей кухней. Все считали, что, будь у Флоры нормальный муж, она бы стала в Америке миллионершей. Вдобавок к прочим своим изъянам Альберт Крупп не мог иметь детей. Его семя было бесплодно.

Пил Альберт только водку. Виски он полагал смертельным ядом и привел бы целый ряд фактов, доказывающих, что коктейли вызывают язву желудка.

Минна налила ему рюмку водки, и он залпом ее осушил. В необходимость закусок Альберт не верил. Принципиально ничего не ел, пока не подадут горячее. Он уселся в кресло, положил пухлые руки на подлокотники и тотчас завел речь о том, что Рузвельт и Гитлер заключили секретное соглашение. Однако его прервали – пришла вторая пара, Зейнвел Амстердам с женой Матильдой.