– Как ты ищешь религию?

– Есть способы.

– А пока-то что делать?

Зейнвел Амстердам, компаньон Морриса Калишера, тоже пытался что-то сказать, но ему и рта открыть не дали. Остальные женщины, за исключением Минны, даже не пробовали вмешаться в дискуссию. Броня откинула голову на спинку стула, отдыхала от тяжких дневных трудов. Сил едва хватало, чтобы не заснуть. Она была из тех красоток, что в любых обстоятельствах остаются хороши собой. Похудевшая и усталая, она выглядела лишь моложе и привлекательнее. Привезенное из Варшавы черное платье уже вышло из моды, но ей оно шло. Из украшений у нее сохранилась только нитка жемчуга, которую она и надела. Броня казалась свободной от любых амбиций. Что ей за дело до этой дискуссии? Она совершила грех и понесла наказание. Вполне отдавая себе отчет, что Минна строит глазки Герцу, она поняла, зачем та повела его смотреть портрет. Но Броня бросила двоих детей в Варшаве на произвол нацистов, а перед этой трагедией все прочие проблемы блекли. Женщины молча смотрели на нее. Искали хотя бы один изъян, но все было безупречно – нос, рот, шея. В Америке она легко могла бы стать манекенщицей, но у нее даже мысли такой не возникало, да если б и возникла, она бы ее отмела. В респектабельном доме, где она выросла, на манекенщиц смотрели сверху вниз, как на уличных девок. Броня совершила один тяжкий грех: бросила Владека и детей и вышла за Минскера. Она сравнивала себя с насекомыми, которые в брачную пору взлетают ввысь, некоторое время парят в сексуальном экстазе, а затем вмиг обрекаются смерти. Время от времени Броня легонько посапывала, словно во сне, потом резко прекратила и извинилась:

– О, я ужасно устала, а здесь так уютно.

– Может, приляжете на мою кровать? – спросила Минна. – Усталость есть усталость. Стыдиться тут нечего.

– Нет, спасибо. Пока я сижу здесь, все хорошо.

– Можно спросить, сколько вам платят на фабрике, – поинтересовалась Матильда, жена Зейнвела Амстердама.

– Сейчас четырнадцать долларов в неделю. Позднее прибавят еще несколько.

– Но стоит ли работать за четырнадцать долларов в неделю?

– Мне нужны деньги.

– Какая эксплуатация! – вставила Флора Крупп. – Вот почему коммунисты набирают силу.

– В России даже столько не платят, – заметил Зейнвел Амстердам. Не имея шансов поучаствовать в мужском разговоре, он слушал женщин.

– Мы в Америке, а не в России.

– Да я не в претензии. Если бы только мои дети были здесь.

Женщины мгновенно замолчали и услышали, как Герц Минскер сказал:

– В религии, как в философии и в любой другой науке, надо начинать с сомнения. Возможно, Бог есть, а возможно, Его нет. Возможно, у человека есть душа, а возможно, он машина. Возможно, молитва производит некое воздействие, а возможно, нет. Таков был – и есть – мой метод. Возможно, Моисей стоял на горе Синай и слышал глас Божий, но доказать я ничего не могу, а значит, и положиться на это тоже не могу. И как раз по причине отсутствия доказательств я считаю, что все Торы и чудеса суть выдумки человека. Лишь если я сам стану свидетелем событий, не объяснимых логикой и доказывающих, что в природе есть намерение и духовная сила, – лишь тогда я буду вправе сделать тот или иной вывод. Поскольку же мой отец, благословенна будь его память, встал однажды утром и объявил, что Хаим Эйнбиндер выиграет в лотерею, а через три дня действительно пришла телеграмма с известием, что он выиграл, – я не могу отвергнуть это как выдумку, или как желание верить, или что-либо в таком роде. Когда отец сказал, что Хаим Эйнбиндер выиграет в лотерею, розыгрыш еще не состоялся. Шансы Хаима на победу были примерно один к ста тысячам. А мой отец даже билета не покупал. Это доказывает только одно: так или иначе, уже было предопределено, что выпадет номер Хаима Эйнбиндера. И что некая сила передала эту информацию моему отцу. Сей факт опровергает все материалистические теории. Если он истинен, то Дарвин, и Карл Маркс, и Гегель – да и Эйнштейн – попросту топчутся в темноте. Заодно хочу сказать вам, господа, что это не единичный факт. Подобные вещи случались тысячами, миллионами. Достаточно прочитать отчеты ученых-парапсихологов. Они – подлинные искатели Бога в наше время…

– Я знал Хаима Эйнбиндера, и он вправду выиграл в лотерею! – воскликнул Моррис Калишер. – Как сейчас помню.

Альберт Крупп поднял палец:

– Можно спросить вас кое о чем, доктор Минскер?

– Можно.

– Кто присутствовал, когда ваш отец, да почиет он с миром, сказал про выигрыш?

– Я сам слышал, собственными ушами.

– А кто еще?

– Один я. Но, возможно, и кто-то еще, я не помню.

– Доктор Минскер, я очень вас уважаю, – сказал Альберт Крупп, – однако коль скоро вы не позволяете себе верить в священные книги, в совокупный опыт, накопленный за четыре тысячи лет, и говорите, что все это, вероятно, выдумка, то почему я должен верить в вашу историю? Не поймите меня превратно, я верю, но по сугубо личным причинам. Так сказать, из почтения к вашему отцу. Но почему вам должны верить другие? Их отцы ничего не предсказывали. Я вот не припомню, чтобы мой отец, да почиет он с миром, делал предсказания. Даже если он желал кому-то неудачи, поскольку тот был соперником, случилось прямо противоположное: этот другой стал миллионером и…

– Вы не обязаны мне верить.

– На чем же мне тогда основывать свои убеждения?

– Я не единственный. По этому вопросу существует обширная литература. Вы когда-нибудь читали Фламмариона? Слышали об Эдмунде Гурнее[9]? Известно ли вам, что в Англии существует общество, которое уже без малого шесть десятков лет занимается такими исследованиями? Год за годом ломая голову над этой темой, приходишь к определенным выводам. Суды приговаривают людей к смерти на основе показаний одного-единственного свидетеля, или полусвидетеля, или даже на основании заключения эксперта. Скажем, Бруно Гауптмана[10] не так давно отправили на электрический стул, оттого что древесина приставной лестницы совпала с той, что нашли у него на чердаке.

Минна рассмеялась:

– У него и чувство юмора есть!

– Погодите-погодите, дослушайте меня, – воскликнул Альберт Крупп. – Допустим на минуту, что все рассказанное вами чистая правда. Ваш отец предсказал выигрыш. И Хаим Эйнбиндер выиграл. Допустим, сотня людей, подобно вашему отцу, сделала такое предсказание, и сотня Эйнбиндеров выиграла. Означает ли это, что в Шаббат нельзя носить с собой деньги или что не нужно надевать филактерии и ритуальные повязки?

– Я такого не говорил.

Аарон Дейхес неожиданно встал.

– В моей жизни было нечто подобное.

– Что же?

– Случившееся настолько фантастично, что мне даже рассказывать неловко. Вы ведь подумаете, будто…

– Знаю, знаю, история с подсвечниками на Хануку. Расскажите. Им стоит послушать, – сказал Минскер.

Все придвинулись поближе. Женщины и те заинтересовались. Аарон Дейхес не лгун. Он откашлялся, прочистил горло. Достал платок, утер рот. Застенчиво улыбнулся, словно сожалея, что сам поставил себя в затруднительное положение и должен теперь рассказать свою историю.

Пользуясь молчанием, Зейнвел Амстердам хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Ну-ну, вечер чудес!

– Зейнвеле, успокойся! – сказал Моррис Калишер. – Всякий день полон чудес, всякий час, всякая минута.

– Почему же Бог не сотворит чудо в Польше?

– Нет, ну как вам нравится? Отныне Бог пойдет на выучку к Зейнвелу Амстердаму.

– Это было не чудо, вовсе не чудо, – сказал Аарон Дейхес. – Где люди вроде нас видят чудеса? Тем не менее история странная. Здесь я должен упомянуть кое-что личное. Когда-то я любил одну женщину. Не ту, на которой женился, другую. Почему я не женился на ней, не знаю. Возможно, как раз потому, что очень ее любил. Закон физики гласит, что на всякое действие есть противодействие. Это приложимо и к психологии. Когда любишь кого-нибудь, то испытываешь к нему и изрядную неприязнь, и вскоре злость становится почти столь же велика, как любовь, и даже больше. К тому времени, когда, набравшись ума, видишь правду, уже слишком поздно. Она вдруг захворала и умерла. Какое-то извращенное стечение обстоятельств, и только. А происходило все в Мюнхене. Почему-то женщины там на похороны не ходят. За гробом шли трое мужчин, в том числе я. Зимний день выдался холодный, первый день Хануки. Я знал, что началась Ханука, потому что несколькими неделями раньше кто-то подарил мне ханукальную менору[11]. В этом году я собирался зажечь свечи, не по причине религиозности, но просто так. Раз у меня есть менора, надо ее использовать. К тому же я не лишен сентиментальности. Свечи я припас заранее и поставил в канделябр восемь свечей поменьше и одну побольше, как шаммаш[12].