Николай II «благодарил Коковцова на первом докладе после Совета Министров за то, что, несмотря на его молодые годы, у него такие устойчивые убеждения. Коковцов очень хвалится этим»[127]. Государственный секретарь А. А. Половцов совершенно откровенно заявил, что В. Н. Коковцов – “ярый чиновник с ограниченными способностями, но искусно достигающий личных своих целей при помощи неумолкаемой болтовни, испещренной громкими, закругленными фразами. В бытность его в прошлом году в Москве на съезде заводчиков, он получил от них прозвище «граммофон»[128].
П. Н. Милюков называл В. Н. Коковцова «испуганным бюрократом»[129], но многие, в том числе и он, находили и за что уважать В. Н. Коковцова: «это был странный человек, этот министр финансов, попавший потом в премьеры за то же свое качество: аккуратность и добросовестность в рамках принятого на себя служения. Там он охранял казенный сундук от посторонних покушений, – в т. ч. и царских. И все мы соглашались с его репутацией «честного бухгалтера». Здесь он охраняет вверенные ему интересы патрона, – не считая и сам себя ни в коей мере «политиком», а только верным слугой престола»[130]. В характере В. Н. Коковцова, уточнял Милюков, была черта внутреннего самоуважения и требования признания его от других, которая давала основания шутить над его суетностью и тщеславием. «Я этого суждения, довольно общего, не разделял… То обстоятельство, что В. Н. Коковцов шел на явный неуспех, оставаясь верен себе и своей роли, не могло не вызвать уважения к нему, особенно в связи с его пониманием этой роли»[131].
А. П. Извольский писал, что В. Н. Коковцов – «одаренный исключительными способностями и всесторонне образованный, он прошел по всем ступеням чиновничьей иерархии и приобрел большой опыт не только в финансовых делах, но и в различных областях административной деятельности»[132].
Чиновники министерства финансов отмечали такие качества Коковцова как работоспособность, строгость и требовательность к себе, «сердечное отношение к нуждам чинов ведомства, на какой бы иерархичной ступени они не стояли, во всех житейских невзгодах, обрушивавшихся на них», что породило у лиц, работавших под его руководством «глубокое уважение и искреннюю преданность»[133].
Можно выделить нечто общее во всех этих характеристиках, несмотря на то, что давали их люди, состоявшие в разных отношениях с Владимиром Николаевичем: кто-то восхищался педантичностью и профессионализмом Коковцова, кто-то называл это «формализмом». Тем не менее не оставляет сомнения факт наличия у него собственной позиции, иногда даже слишком конфликтной. Современники отмечали такие качества В. Н. Коковцова, как умение вникать в детали обсуждаемой проблемы, знание законодательства, педантизм, дипломатичность и красноречие.
Развитие таких качеств предполагало работоспособность. Вхождение во все детали делопроизводства требовало времени, не считая обсуждения. А у В. Н. Коковцова вообще это занимало очень много сил и энергии. Например, прошение царю на двух страницах он составлял три дня[134].
Это характеризует индивидуальный стиль деятельности человека и помогает понять, что, очевидно, В. Н. Коковцов не принадлежал к типу реформаторов – разработка программы реформ, возможно, была для него непосильным делом, хотя в бытность его министром финансов он постоянно стремился к сокращению документооборота по ведомству[135].
Таким образом, загруженность текущими делами не предрасполагала В. Н. Коковцова к размышлениям по проблемам переустройства, а собственно выработанная или какая-нибудь заимствованная политическая программа как таковая у него отсутствовала. Возможно, что личные особенности характера В. Н. Коковцова в сочетании с недостатком времени не способствовали ее разработке.
Вместе с тем, исследователи замечают, что В. Н. Коковцов был человеком, который привык много работать[136], поэтому при желании он все же мог уделить время ее выработке. Именно с этой точки зрения, на наш взгляд, стоит посмотреть на его повседневные дела[137]. Большая часть из них была неотъемлемой частью, продолжением его обязанностей как чиновника высокого ранга. Например, В. Н. Коковцов был посетителем светского салона генеральши А. В. Богданович, которая вела дневник, позволяющий нам констатировать этот факт. Её салон был известен своей правоконсервативной ориентацией. С другой стороны, исследователями было замечено, что «у супругов Богдановичей собиралась разношерстная аудитория, объединенная не только приверженностью к стародворянским монархическим идеалам, но и отсутствием каких-либо притязаний на политическую самостоятельность, в равной степени свойственных как правому, так и либеральному дворянству»[138]. Из дальнейшего изложения станет вполне очевидно, что В. Н. Коковцов вполне подходил под это описание. М. Палеолог в дневнике в записи от 22 сентября 1916 г. сообщил, что «обедал сегодня в ресторане «Донон» с Коковцовым и Путиловым. Бывший председатель Совета Министров и богатейший банкир соперничают друг с другом в пессимизме, один превосходит другого» и при этом В. Н. Коковцов заявил, что «мы идем к революции»[139].
Современные оценки чиновничества и его отдельных представителей требуют анализа социокультурной и политической ситуации, в которой действовал человек. При характеристике чиновничества ранее в историографии привлекался не слишком широкий круг источников. Как правило, опора делалась на воспоминания и Табель о рангах. Этот законодательный акт Петра I 1722 года, устанавливающий 14 классных чинов, определил доминирующее значение высшего чиновничества в России. Этот же документ определил, что производство в следующий чин не являлось выборным, в то время как на Западе уже давно существовала конкурсная система. В России такую мысль пробовал провести Сперанский в 1834 году, но указ утвержден не был.
В последнее время круг тем при изучении социальной группы высшего чиновничества значительно расширился.
Большой интерес на данном этапе представляет исследование повседневной жизни, самосознания чиновничества, его политических идеалов, мотивации. Это связано с тем, что во многом чиновничество представляло собой «скелет» государственной структуры. М. Палеолог так выразил эту мысль: «Следуя своим принципам и своему строю, царизм вынужден быть безгрешным, никогда не ошибающимся и совершенным. Никакому другому правительству не нужны в такой степени интеллигентность, честность, мудрость, дух порядка, предвидение, талант; дело в том, что вне царского строя, то есть вне его административной олигархии, ничего нет: ни контролирующего механизма, ни автономных ячеек, ни прочно установленных партий, ни социальных группировок, никакой легальной или бытовой организации общественной воли. Поэтому если при этом строе случается ошибка, то ее замечают слишком поздно и некому ее исправить»[140].
С. Ю. Витте в брошюре «Самодержавие и земство» также выражает взгляд на чиновничество как на становой «хребет» государства[141], а вместе с тем политическая окраска этого «станового хребта» являлась неоднородной[142].
