С первым классом было связано еще одно поворотное событие моей жизни – я стал носить очки. Еще за пару лет до школы родители обратили внимание на мою близорукость. Когда меня наконец-то повели к окулисту, я был на седьмом небе, воображая, что стекляшки на глазах сделают меня очень умным. В последующие годы близорукость только прогрессировала и с минус 1 дошла до минус 11. Но никаких комплексов по поводу очков я не испытывал, они были важным элементом моего имиджа «хорошего мальчика». В оптике на Мойке я был постоянным клиентом – очки у меня бились и ломались по два-три раза в год, к тому же я обожал грызть их душки.
Начиная со второго класса, все изучаемые предметы я поделил на две группы. В одной были преимущественно гуманитарные и естественные науки, которые я знал назубок. Я читал учебники по истории и географии для 4-ого, 5-ого и 6-ого класса для своего удовольствия. Добром это, конечно, не кончилось. В учебнике географии за 3-ий класс на одной из последних страниц было помещено изображение скелета. Я с таким энтузиазмом рассматривал схему человеческих костей, что в одну далеко не прекрасную ночь мне приснились идущий за мной скелет, и мама, почему-то протягивающая меня этому монстру. Последующие 20 лет я спал только лицом к стене. На уроках литературы я с выражением и пафосом декларировал зазубренные стихи и поэтому считал себя знатоком словесности. А вот с математикой и русским языком все обстояло куда сложнее. Математику я просто недолюбливал, но признаться в этом мне, сыну и внуку математиков и программистов, было довольно сложно где-то до седьмого класса. Еще хуже дело обстояло с русским языком. Несмотря на все усилия, у меня никак не получалось писать без ошибок. Классные диктанты и сочинения были настоящим кошмаром, и до появления персональных компьютеров написание любого текста больше шести строк было для меня физической пыткой. Все же до шестого класса я вел упорную борьбу с целью выбиться в «хорошисты» и завершить четверть без троек.
Отношения с одноклассниками также были далеки от идиллии. Герои моих любимых книг не сносили оскорблений, и я старался следовать их примеру. Из-за раздутого самомнения я, видимо, пропускал многие подколы, но на прямые вызовы следовала немедленно силовая реакция. Поэтому зачастую я возвращался домой в измазанных мастикой брюках и в дурном настроении.
Довольно рано я пал жертвой неудовлетворенных амбиций и столкновения между нереализованными желаниями и суровой советской действительностью 1980-хх годов. Я мечтал лететь в космос, сражаться с американцами или, по крайней мере, сниматься в кино, но почему-то меня не приглашали даже на киносъемки (а мне, конечно, не приходило в голову пойти на «Ленфильм» и отнести свою фотографию в актерскую базу).
Реальные отношения между школьниками мало напоминали идеальные классы из советских детских кинофильмов, что причиняло мне серьезные нравственные страдания. Иногда я ловлю себя на мысли, что подобные настроения привели бы меня к недовольству существующей действительностью, чтению Солженицына, диссидентским настроениям, высылке из СССР и превращению в безумного персонажа с «Радио Свободы». Но, с другой стороны, мне также не были чужды конформизм, карьеризм и элементарный здравый смысл, которые, в конечном итоге, спасли бы меня от печальной участи диссидента.
В 1982 году я разделил вместе с советским народом тяжелую утрату. В лучший мир отошел «дорогой Леонид Ильич Брежнев». Эта печальная новость застигла меня в лечебном диспансере на Фонтанке, где я посещал оздоровительный бассейн. О смерти Брежнева мне сказал другой мальчик, и я сперва не поверил скорбной вести. Под отеческой дланью тирана на тот момент прошла вся моя сознательная жизнь. Но, к сожалению, факты подтвердились. На день похорон вождя занятия в школе были отменены и полдня я провел перед телевизором, наблюдая, как советский народ прощался с Леонидом Ильичом. От речей членов политбюро и руководителей советского государства клонило в сон, но самое действо с перевозкой тела на лафете и орудийными салютами производило большое впечатление.
В первые школьные годы за счет доступа к фондам школьной библиотеки мой круг чтения несколько расширился. Я продолжал любить сказки и книги про космос, но теперь передо мной открылись новые миры. Если средневековые подростки зачитывались житиями святых, то я любил небольшие издания, посвященные пионерам-героям, национально-освободительным движениям и крестьянским восстаниям. Про Дольчино я узнал задолго до прочтения романа Умберто Эко. Не исключено, что фантазии об истязаемых патриотах в живописных лохмотьях, сквозь которые просматривалось обнаженное тело, пробуждали мою детскую сексуальность.
По окончании первого класса я впервые поехал с мамой на Черное море. Так получилось, что моим первым курортом стала Одесса. Из известных достопримечательностей знаменитого города мне запомнился оперный театр и знаменитая одесская лестница. Но гораздо большее впечатление на меня произвел музей обороны Одессы с выставленной под открытым небом военной техникой и катакомбы, где в годы оккупации скрывались партизаны. Здесь, как всегда, дал о себе знать мой латентный милитаризм. Также в этой Одессе со мной впервые заговорили не по-русски (а по-украински), что вызвало у меня небольшой культурный шок.
В последующие годы каникулы на юге стали нашим регулярным ритуалом. Обычно мы проводили там около месяца, а стоимость поездки на двоих составляла около 600 рублей. После Одессы мы с мамой поехали в Крым, где остановились у наших друзей в Севастополе. Нельзя назвать эту поездку удачной. Хотя я смог посмотреть знаменитую панораму Рубо и получил массу удовольствия от плавания через севастопольскую бухту на катере, в итоге меня настигла простуда. К этому времени мы уже не могли дольше оставаться в гостях и сняли комнату. Для жителей юга сдача помещения отдыхающим всегда была важным приработком. В итоге мы нашли жуткую коморку-«пенал», устроенную на приусадебном участке предприимчивого севастопольца. По соседству с нами было еще несколько аналогичных «номеров». Болеть в таких условиях было тяжело и неприятно.
Когда я оправился, мы из Симферополя полетели в Винницу. После Севастополя этот зеленый город на Буге показался мне раем. Мы арендовали лодку и часами плавали по реке. Именно там, в Виннице, я овладел искусством плавания.
Август наша семья проводила на даче. Около трех лет мы снимали большой старый дом в Рощино. Каждый год дачная жизнь шла по накатанной колее. В теплые дни мы ходили купаться на озера, катались на велосипеде, играли в бадминтон, а когда небо хмурилось, направлялись мимо многочисленных пионерских лагерей в лес – собирать грибы и ягоды. По выходным в поселковом кинотеатре шли фильмы, и если речь шла о премьере вроде «Пиратов ХХ века» перед входом выстраивалась многочасовая очередь. Иногда мы на машине ездили на Голубые озера, расположенные в сосновых лесах вблизи нынешней трассы «Скандинавия». К сожалению, прокладка данного шоссе плохо отразилась на экологии, и читатели данного текста уже не могут полюбоваться сквозь идеально прозрачную воду камнями, лежащими на глубине нескольких метров.
В последние дни августа мы возвращались в город. Знаком окончания лета был день рождения моего друга и соседа по двору, Мишы Искры, которое справляли 31 августа. На этом празднике я, как правило, ел первые арбузы и изумительно вкусные пироги, которые пекла Марья Петровна, бабушка изменника.
А следующий день – первое сентября – всегда ассоциировался у меня с дождем. В первый школьный день учителя обычно не мучили маленьких детей, и занятия ограничивались «уроком мира», на котором звучали общие слова о негативном влиянии ядерной войны на судьбы человечества, и походом в кино на детский фильм. В те первые дни после каникул я давал себе мысленный обет быть хорошим, прилежным, аккуратно делать домашние задания и прилежно усваивать материал, который дают учителя. Но затем наступал новый день, а за ним еще один, и еще один, и я снова с тоской глядел на медленно ползущую стрелку часов на стене класса или грустно грыз авторучку, делая домашнее задание до восьми часов вечера.
