За ликвидацией НЭПа последовал массовый исход евреев из местечек и городков севера-запада в крупные индустриальные центры. Лишившись традиционных гешефтов, аиды решили использовать новые возможности, представляемые советской властью, и мои предки стали частью этого процесса. В Ленинграде Рыкманы поселились на Петроградской стороне, на Гатчинской улице. Вся семья, которая тогда была еще очень велика, обитала в одной большой коммунальной квартире, и это тоже было типично для той эпохи. Лазарь Рыкман, успешно вырвавшись из лап фининспекторов, пополнил ряды советских служащих, а его жена после нескольких лет мытарств на черных работах, устроилась смотрительницей в ТЮЗ, который тогда еще находился на Моховой. Там она тесно сошлась с одной из своих родственниц, которая после 1940-ого года переехала в Ленинград из Риги, и вместе с ней вела долгие беседы на родном немецком языке.

А между тем о себе уже готовилось заявить новое поколение. Старшая дочь Асне окончила университет с дипломом химика и вышла замуж за Бориса Аграната, с которым прожила долгую и счастливую жизнь, омраченную только одним – их единственный ребенок умер в дни блокады. В 1939 году Ася Агранат устроилась в Лесотехническую академию, где и проработала до пенсии. Ее брат Бенцион, Беня, после окончания учебы был призван в армию и с военной службы вернулся только в 1945 году. Сначала в составе войск химзащиты он прошел финскую компанию, а затем, не успев демобилизоваться, отправился на фронт Великой Отечественной войны. Что же касается моей бабушки, то к 1941 году она окончила школу и поступила в Герценовский институт. Именно тогда, за несколько месяцев до начала войны, она, видимо, познакомилась с моим дедом, Евгением Кирпиченком, но где и когда произошло их первое свидание, мы уже никогда не узнаем.

После начала войны пути членов семьи разошлись. Борис Агранат был призван в части ПВО, благополучно прошел всю войну и в 1943 году во время прорыва блокады Ленинграда совершенной случайно встретился с братом своей сестры, Беней. Последний дослужился до звания старшины, получил множество орденов и медалей, но категорически отверг неоднократные предложения пойти на офицерские курсы и остаться на сверхсрочную. Ася Агранат продолжила работу в лабораториях Лесотехнической академии и вместе со своим руководителем профессором Федром Солодком внесла заметный вклад в спасение жизни многих ленинградцев. По свидетельству фармакологического сайта «в 1939 году к профессору Солодкому присоединилась доктор Ася Лазаревна Агранат (1914-1992). Вместе они посвятили жизнь развитию лесной биохимии и создали выдающиеся биологически активные субстанции – биоэффективы. Первые значимые результаты их исследовательского партнерства были получены во время Второй мировой войны. Хлеб, который выдавали ленинградцам во время 900-дневной блокады, был изготовлен из опилок с добавлением особой пищевой целлюлозы и биоактивного экстракта хвои, производимого Солодким, Агранат и их командой. Дневной рацион горожан также включал стакан воды с добавлением экстракта. Сотни тысяч жителей блокадного Ленинграда избежали развития цинги с помощью этого живительного эликсира. Для лечения ожогов, обморожений и ускорения заживления ран после хирургических операций ученые использовали еще одно новое вещество, выделенное из хвойников, – хлорофилл-каротиновую пасту… Спасение Петербурга и сотен тысяч его жителей были должной наградой за работу Солодкого и Агранат».

Что же касается моей бабушки Розы, то сначала она была мобилизована на строительство укреплений к югу от Ленинграда, а затем поступила санитаркой в госпиталь, работавший при Лесотехнической академии. Зимой 1942 года бабушка вместе с Евгением Кирпиченком, ставшим к тому времени ее мужем, была вывезена по Дороге жизни из Ленинграда. В дальнейшем читатель поймет, почему дед не был призван в армию и не остался в городе. В эвакуации мои предки сначала оказались в Краснодарском крае, где богатство кубанских казаков действительно произвело на них впечатление. Затем, после летнего наступления вермахта, они были вынуждены бежать дальше на восток, в Нижний Тагил, но и там бабушка и дед не задержались. Условия в этом промышленном городе были чрезвычайно тяжелыми, в народе Тагил называли «Нижней Могилой». В итоге молодой паре удалось осесть в Омской области. В отличие от нынешних времен, ленинградцы в былые годы пользовались повсеместным почетом и уважением. Студент-первокурсник Кирпиченок сразу был назначен директором местной школы, а бабушка устроилась там учительницей немецкого языка. Именно там, в Сибири, 9 мая 1943 года родилась моя мама Тинаида.

Понятно, что мне, ребенку, историю бедствий военных лет рассказывали очень скупо и кратко. Бабушка упоминала, что во время постройки укреплений их бомбил немецкий самолет, который шел так низко, что можно было рассмотреть лицо летчика; как шедшая перед ними по Ладоге машина ушла под лед и про то, как она ездила по Сибири на лошади с ружьем в одной руке и с малолетней дочкой в другой. Среди сибирских знакомых моей бабушки была некая немецкая высланная старушка, которая верила, что Гитлер добрый и всех спасет. Все это были обыденные и даже в какой-то степени бытовые моменты того трагического времени. И лишь в зрелом возрасте, пересматривая семейные бумаги, я узнал, что мой прадед Лазарь умер в блокадном Ленинграде в марте 1942 года. Его могила стала первым захоронением на нашем участке Еврейского кладбища жертв 9 Января.

После снятия блокады семья моей бабушки вернулась в город. Дед закончил учебу на юридическом факультете и был распределен в Таганрог. Возможно, вы ожидаете в моем рассказе появления образа безжалостного Фуке-Тревилья или де Вильфора, сотнями отправляющего невинных жертв в мясорубку ГУЛАГА («и до сих пор в Таганроге матери пугают детей свирепым прокурором Кирпиченком»), но я буду придерживаться фактов. Не проработав и года на должности заместителя прокурора Таганрога по прокурорскому надзору и преподавателя юридической школы, мой дед Евгений Кирпиченок умер в возрасте 25 лет от туберкулеза. Памятью о нем в какой-то степени стали моя мать и я. Польско-белорусская кровь в нашем роду оказалась настолько сильнее еврейской, что по двору ходили слухи, будто мама была взята из приюта. Но гены, говорят, иногда проявляются через несколько поколений, и если у меня когда-нибудь родиться черноволосый и горбоносый ребенок, я не буду спрашивать жену, молилась ли она на ночь…

Для моей бабушки, ставшей в 22 года вдовой с ребенком на руках, смерть деда была настоящей катастрофой. Добавлю, что к тому времени начала разворачиваться кампания по борьбе с космополитизмом, что сильно осложнило трудоустройство для «лиц еврейской национальности». С большим трудом Роза Рыкман нашла работу под городом, в Ораниенбауме, и неизвестно как бы сложилась ее жизнь дальше, если бы ей не посчастливилось выйти замуж во второй раз.

…На Приморском шоссе, между Репино и Зеленогорском, в советское время был небольшой придорожный ресторан. Когда мы проезжали мимо него, я всегда уточнял у родителей: «Здесь ли дедушка должен плакать?» Ибо это было место, где познакомились Роза Рыкман и Калман Чернин.

Мой второй дед был родом из Харькова, хотя его имя и фамилия наводили на мысль о том, что семья Черниных происходила из Австро-Венгрии. Будучи ребенком, дедушка попал под трамвай и потерял обе ноги, после чего его мать, бывшая доселе безумной, внезапно сказала сама себе «хватит сходить с ума» и вернулась в здравый рассудок. Не знаю, ведает ли медицина о подобных прецедентах.

По образованию Калман Чернин был математиком. В годы войны он находился в эвакуации в Перьми, а после 1945 года стал работать в филиале Института математики РАН в Ленинграде. Ему светила блестящая академическая карьера, но на его продвижение печально отразилась борьба между еврейскими и русскими кланами математиков, сопровождавшая почти всю советскую эпоху. Якобы сам академик Иван Виноградов заявил, что «Чернин попадет в Академию наук только через мой труп!»