Знаменательное событие не обошлось без косяков и шероховатостей. Выбравшись из утробы, я почти сразу же залепил ногой по склянке с раствором, которым новорожденным детям промывают глаза. Хулиганство было истолковано как демонстрация бойцовского характера, но в действительности речь шла о свойственной мне неуклюжести и криворукости (в данном случае, скорее, кривоногости). Дальнейшее мое пребывание в родильном доме прошло без существенных инцидентов, и, видимо, за это я удостоился единственного в моей жизни государственного отличия – памятной медали «Рожденному в Ленинграде».
Дальнейшие три года моей жизни я помню смутно, как в тумане. Известно, что в этот период я тяжело болел и лежал в больнице. Напоминанием об этом служит небольшой шрам у меня на голове. Как мне рассказывали родители, это был след от укола, мол, на макушке у младенца вены более заметны. Понятно, что это звучит утешительнее, чем «нянечка на пол головой уронила».
Мне кажется, что у меня сохранился образ высокой деревянной кровати-вольера, из которой я норовил вылезти при каждом удобном случае. Совершив этот трюк, я направлялся во вторую комнату, где спали бабушка и дедушка, и устраивался в постели между ними. Сегодня подобный фокус любит проделывать моя собачка, что наводит на мысль о близости между нами и братьями меньшими. Второе воспоминание связано с прогулками – я гуляю у ограды Шереметьевского дворца со стороны Фонтанки, играю в песочнице.
Почти все мое детство прошло на задворках знаменитого «Фонтанного дома», дворца графов Шереметьевых. Помимо самого особняка, выходящего на набережную Фонтанки, благородные вельможи возвели между рекой и Литейным проспектом множество различных построек – жилье для слуг, конюшни, театр, доходные дома. Здание, где проживали мои родители, считалось ведомственным домом Института Арктики и Антарктики, но первоначально оно предназначалось для дворовых. В XVIII и начале XIX века у благородных донов было принято набирать певчих из малороссийских владений, поэтому многие наши друзья и соседи по двору имели украинские фамилии – Искры, Стеценко и др. Но в детстве, я, конечно, этого не знал и ни задумывался о своеобразии дворовой этнографии.
Несмотря на то, что по мере укрепления «Открытого общества» большая часть ленинградских дворов обзавелась воротами и кодовыми замками, вы и сегодня можете посетить мою «малую родину». С Литейного проспекта нужно свернуть в арку с надписью «Театр на Литейном», откуда вы попадаете в небольшой дворик с двумя сквериками. Затем по узкому проходу можно перейти во второй, более крупный двор. Справа в здании можно увидеть встроенные гаражи, бывшие каретные. В одном из них некогда стояла наша машина. Слева в одноэтажной постройке были мастерские Арктического института. Прямо расположен небольшой садик, где в советские времена находилась типовая горка-слоник и качели, и по сей день сохранился какой-то вентиляционный выход. Жители окрестных домов называли его «Темным». Из него через железные решетчатые ворота есть проход к саду перед фасадом Шереметьевского дворца. И вот вы на Фонтанке.
Именно здесь я впервые погружался в купель весенних луж и трогал ладонями теплый асфальт летом. Смена листвы на кронах деревьев сада Шереметьевского дворца сообщала о наступлении нового времени года. Увести меня с прогулки было сложно. Когда же удавалось привести меня домой, я в знак протеста ложился в шубе и зимних сапогах на пол коридора, требуя продолжения банкета.
Взросление неизбежно связано с освоением пространства и постепенно передо мной открылись новые рубежи. Я вышел (разумеется, за руку) за пределы двора и, наверное, годам к пяти уже мог описать Ленинград моего детства. На юге он заканчивался Кузнечным рынком и станцией метро «Владимировская». Раз в неделю мы с бабушкой или мамой ходили на базар за покупками, приобретая там, как правило, творог, фрукты и кислую капусту. Дегустация капусты у различных продавцов была целым ритуалом и почему-то она мне очень хорошо запомнилась. Впрочем, на рынке можно было пробовать и все другие продукты, за исключением, наверное, только сырого мяса. «Владимировская» же была для нас ближайшей станцией метрополитена.
На востоке я редко заходил дальше улиц Некрасова и Жуковского. На Некрасова находился овощной магазин, где мы регулярно совершали покупки, театр Кукол, который я, наверное, посетил пару раз в жизни, и парикмахерская. Визит в последнюю был для меня в детстве сущим кошмаром, причем особый ужас вызвали фены-сушилки для волос, в которые надо было помещать всю голову. В их безопасность я не верил ни секунды, и один только вид фена, ассоциировавшегося с адской мясорубкой для мозгов, вызывал у меня истерику.
На Жуковского, почти напротив Мариинской больницы, рядом с некогда существовавшей булочной, располагался магазин марок. Значки и марки я собирал с самого нежного возраста, скорее всего, с подачи родителей, и к подростковому возрасту у меня уже был большой альбом. Профессиональным филателистом я, конечно, не был, поэтому при покупке марок отдавал предпочтение их внешнему виду и тематике. Неудивительно, что в альбоме преобладали вьетнамские, кубинские и мадагаскарские марки с самолетами, кораблями и автомобилями.
Северная граница города пролегала по улице Пестеля, а на западе двумя важнейшими ориентирами служили Манежная площадь и Михайловский сад. Вопреки заветам русской классики именно туда, а не в Летний сад, меня выводили для дальних прогулок. В то время Михайловский сад еще не был перепланирован. Лужайку перед дворцом украшал бюст скульптора Шубина, а детская площадка помещалась около нынешнего итальянского ресторана. Там я часто играл до темноты в кучах опавших листьев. Позднее, после прочтения рассказа Пантелеева «Честное слово», мне почему-то казалось, что несчастный маленький часовой стоял на своем посту именно в этом парке, где-нибудь у павильона Росси. Манежная площадь представляла для меня интерес детским кинотеатром «Родина» и Михайловским манежем, давно уже ставшим Зимним стадионом. В его фойе находились игровые автоматы, посещение которых было обязательным ритуалом при наличии лишних 15 копеек.
Иногда с мамой или бабушкой я предпринимал более дальние экспедиции. Большим праздником были поездки на 15-ом троллейбусе в Таврический сад, где некогда бродил летописец русской революции Суханов. «В Тав’ический, в Тав’ический!» – с энтузиазмом восклицал автор этих строк, не выговаривая букву «р». В «Тав’ическом» той поры было много замечательных объектов, не дошедших до наших дней. Небольшой луна-парк (сейчас на его месте фитнес), павильон с настольными играми, бетонный корабль на пруду, а также эстрада, которую, кстати, можно увидеть и сегодня. До 16 лет я считал себя непревзойденным артистом и оратором, поэтому без малейших комплексов принимал участие в выступлениях и конкурсах для «тех, кому до 12-ти». Позднее, примерно раз в год, меня возили в чешский Луна-парк у Парка Победы или в ЦПКиО на Елагином острове. Каждая такая поездка ассоциировалась у меня с солнечным днем, обязательной порцией мороженого или газировки и позитивным настроением на следующие 12 месяцев. Одним словом, все, как у Стивена Кинга, только без клоунов-убийц.
Регулярно меня брали в гости к родственникам, дабы продемонстрировать «городу и миру» хорошего, маленького мальчика. В основном мы ездили либо к сестре бабушки – тете Асе, либо к сестре дедушки – тете Ляле. Жили они близко друг от друга, одна на Пархоменко, другая на Мориса Тореза, в окрестностях площади Мужества. Тогда эти места получили в народе любовное название – «район еврейской бедноты», что, бесспорно, соответствовало позднесоветским реалиям.
На месте бывшего дачного пригорода Лесное выросли кооперативные и «академические» дома, где жили ученые, адвокаты и врачи, некоторые из которых принадлежали к лицам еврейской национальности. Поскольку моя бабушка по каким-то причинам не переносила метро, мы ездили туда на общественном транспорте: на троллейбусе или пересаживаясь с троллейбуса на трамвай. Дорого занимала почти час, и я воспринимал ее с тем же восторгом, что и воспитанники республики «ШКИД» поездку в Стрельну. Сидя у окна троллейбуса (другие места автор не признает и по сей день), я смотрел, как постепенно расступалась плотная застройка центра, а затем, за железнодорожным мостом, мы оказывались фактически в зеленой зоне. В гостях я, как правило, вел себя хорошо. Пил чай с печеньем, иногда читал стишок и не трогал вещей, стоявших на полках, хотя соблазн был велик. Квартира тети Аси была настоящим собранием антиквариата. Мое особое внимание привлекали часы с кукушкой и маленькая фарфоровая пагода, которая отлично подходила в качестве позиции для солдатиков.
