Отработав это задание, Александр Андреевич обучает ночному освещению декорации, затем пасмурному или туманному. Для туманных съемок дымили в декорации. Так незаметно прошли десять дней, а положено было снимать в павильоне в учебное время всего три. Причем работа проходила в каникулярной тишине, обычно же ВГИК был переполнен студентами. Проделанная работа с мастером вселила в меня надежду, что я овладею профессией.
Поразительно, в памяти сохранились уроки актерского мастерства на курсе Александра Бибикова и Ольги Пыжовой, где мы снимали студенческие этюды уже на пленку. Здесь впервые почувствовал я природу передачи актером характера, написанного автором текста. Пыжова была педагогом от Бога. Она в общении с учениками не употребляла прилагательных, их заменяли длинные паузы.
Нам разрешали работать ночью в метро. Там со штативами мы снимали архитектуру. Тогда станции метрополитена казались дворцами, в которых мы могли бродить и выбирать композиции для съемок. Я всегда радовался производственной мозаике на Комсомольской при выходе на Ярославский вокзал, витражам Павла Корина на Комсомольской кольцевой или портрету Мичурину на станции Ботанической (сегодня она называется «Проспект мира»). Поднимаясь по эскалатору, всегда ждал встречи с ним. А сегодня портрета нет, сдолбили. Горько это вспоминать, также как видеть в теленовостях памятник маршалу Коневу с веревкой на шее, лежащим на площади в Чехии… Вот истинный факт: за добро плата неизмерима меньшая, чем за зло.
Мастер нашего курса Леонид Васильевич Косматов с добродушной улыбкой поглядывал на нас с Игорем Богдановым и молчал, углубляясь в себя. Сейчас-то я знаю, о чем он думал, а тогда мы ерзали, вслушиваясь в его молчание. Как-то мы ехали с В. Г. Распутиным в Театр на Таганке в час пик. Лента эскалатора полна народом. Он вдруг: «Знаешь, когда я привез свою бабушку из деревни в Иркутск, она, увидев на площади автовокзала народ, его было много меньше, чем в этой яме, воскликнула: «Господи, где их всех хоронить-то будут?». Что бы она сказала, увидев эти нитки эскалатора?!?» Почти также думал и наш мастер Леонид Васильевич: «Где эти гаврики работать будут, ведь у меня их 38 человек?!». Сам он работал во время нашей учебы с Г. Рошалем. Я все хочу пересмотреть «Вольницу», снятую Косматовым, сегодня на экране его уже не увидишь, а в окне телеящика широкий экран лучше и не смотреть.
Поскольку наш мастер был архизанят на производстве мосфильмовских лент, наш курс распределили на три группы. С каждой работал один из практикующих операторов-постановщиков: Игорь Шатров, только что закончивший фильм «Они были первыми» с Г. Юматовым, покорившим зрителей СССР; Михаил Николаевич Кириллов, штатный сотрудник студии им. Горького, заканчивающий фильм «Разные судьбы» с режиссером Луковым и Анатолий Дмитриевич Головня, зав. кафедрой операторского мастерства факультета и декан.
Оглядываясь на прожитое через полвека, понимаю, что божье провидение послало мне защитника в конкурентной борьбе в лице Анатолия Дмитриевича Головни. Видимо, мои работы ему пришлись по душе, поэтому-то он поддерживал меня во время тарификационных комиссий, где мне присвоили сначала первую категорию, а потом – высшую. Он же отстоял мое пребывание в штате «Мосфильма». О чем я узнал много позже. Сегодня понятно, что Головня был профессоналом высшей пробы. Пересмотрите фильмы, снятые Головней, в них столько выдумки, труда и таланта. Во всех них – «Мать», «Механика головного мозга», «Человек из ресторана», «Конец Санкт-Петербурга», «Потомок Чингизхана», «Стеклянный глаз», «Минин и Пожарский», «Суворов», «Адмирал Нахимов» – видно, что за камерой стоит оператор-трудоголик, продумывающий каждый кадр, создающий атмосферу эпизода. Вспоминаются его лекции, где он упоминал о своей работе с режиссером Всеволодом Пудовкиным. Этот темпераментный и взрывной человек был Головне очень близок мировоззренчески. Поэтому Анатолий Дмитриевич хорошо понимая Пудовкина, старался осуществить все его режиссерские фантазии.
Головня говорил, что если ты сошелся с режиссером-единомышленником, то ради результата можно пожертвовать многим, в том числе и семейной жизнью.
У Головни были недоброжелатели. Много раз я видел, как его побаивается и ненавидит – даже скрыть этого не может – всесильный во ВГИКе Сергей Аполлинарьевич Герасимов.
На закате жизни Анатолий Дмитриевич Головня пригласил меня в высотный дом у Красных ворот, где он жил. Доску позже ему никчемную повесили на другой стороне от его подъезда. Он достоин быть увековеченным более заметно.
Так вот, Анатолий Дмитриевич предложил мне подумать о преподавании. Я категорически отказался, объявив ему, что когда умер Михаил Ромм, курс его обратился к Шукшину, чтобы тот довел его студентов до диплома. Вася меня тогда вразумлял: «Ты тоже не берись, это надо бросать работу… Потом со студентами надо говорить честно, а среди них много штатных и добровольных стукачей, лучше уж в кино работать и пользоваться эзоповым языком».
Головня задумался, а потом говорит: «В 1968 году в Кремле было награждение кинематогрфистов. Среди них были Шукшин и Герасимов. Когда фотографировались для групповой фотографии, я взял за руку Васю и потянул к себе, а он, постояв со мной, увидев цепкий взгляд Герасимова, откочевал резко к нему. Мне стало неловко…». Я заступился за Шукшина: «Ну, он от Герасимова многое получил вначале. Тот приспосабливал его для себя, для своих лент, во-первых, как исполнителя, а главное – как умельца писать диалоги и целые эпизоды продумывать. Шукшин ведь после ВГИКа отправлен был на Свердловскую студию, оттуда через полгода сбежал и ночевал в общежитии ВГИКа в Ростокино. Днем расносил свои рассказы в толстые журналы и издательства. В ту пору Герасимова попросила член ЦК, председатель комитета Советских женщин Нина Попова помочь ее дочери – Рените Григорьевой – создать дипломный сценарий. Герасимов обратился к Шукшину. Макарыч попробовал, но вскоре понял, что просто так из этого дела не уйдешь, поэтому он срочно уехал сниматься в фильмах «Последний эшелон» и «Даурия». Герасимов все равно затянул его в киноленту «У озера» и включил в список на получение Госпремии. Тем самым надеясь, сделать Шукшина постоянным участником своих фильмов».
Сегодня, должность Анатолия Дмитриевича Головни занял оператор Михаил Агранович. К сожалению, современный ВГИК подобен ПТУ с киноуклоном. Слышны голоса либералов, о том, что «Головня был кгбешником, держимордой советского розлива». Переписыванием истории активно занимается Сергей Соловьев, «посадивший» Шукшина в позе бомжа на крыльцо перед парадной дверью легендарного института. Какие же вымыслы он несет по каналу «Культура», да не один вечер кряду!
Три года учебы пролетели. В это время я посещал Историческую библиотеку, потом «Ленинку». Сегодня в РГБ, как ее именуют приходящие, платишь сто рублей и получаешь билет на пять лет. В пятидесятых годах надо было получить ходатайство от организации, где ты учишься, через неделю тебе выдавали билет на год, но бесплатно, а продление – опять волокита. За время учебы в Москве посещал музеи, почитай все. После лекций Николая Николаевича Третьякова, так прикипел к нему лично, что поехал в его дачную деревню в Костромскую область, стоящую на берегу речки Идол. Николай Николаевич помог мне разглядеть суть и душу многих русских художников: Саврасова, Шишкина, Ф. Васильева, прожившего-то всего 23 года, Пластова. И глядя сегодня ретроспективную выставку Пластова в Академии акварели Андрияки, оживают речи Николая Николаевича в те далекие пятидесятые. Характеристики картин, им данные, не устарели и сегодня.
Никогда не наскучивало в ту пору запоминать: первая выставка рисунков Ильи Глазунова в ЦДРИ. Ожившие Неточка Незванова и князь Мышкин, под многими работами букетики ландышей… Перед окончанием института актриса Лариса Кадочникова пригласила в мастерскую Глазунова в двухэтажный барак напротив скульптуры В. Мухиной. Сейчас там многоэтажный дом на ногах. По рекомендации Ларисы, он предлагал мне, по окончании института, снимать в Ленинграде фильм про него. Он азартно объяснял: «Должны оживать картины, образы, одеянием на мосту будет веревка… Буквы, сначала «Ж», потом «О», потом осмысленное предложение. Надо создать, связать треугольник Достоевский, Маяковский и я – Илья». Меня, слава Богу, энтузиазм не увлек. Годы наблюдал, чем шире раскручивался «феномен» Ильи Глазунова по объему и тематике, тем очевиднее проявлялась плакатная составляющая его трудов. Очереди в Манеж на его вернисаж, сопровождаемые телепоказами, музей его имени, в короткое время остудили его претензии на исключительность. Сегодня в Музее Глазунова над его живописью возвысились утварь, оклады, сундуки, наличники, а его портреты и многолюдные полотна не могут соперничать ни с Суриковым, ни с Васнецовым, ни с Нестеровым.
