Непосредственно сразу после этого озарения мне пришлось за секунду принять решение в духе “Лучше сделать и жалеть”. Нарушить приказ, увести группу, не выполнив задания. Но я не пожалел. Плевать на Ненашева, зато ребята целы. Интуиция меня не подвела.

Я тогда сразу Бате позвонил. Да и теперь, хоть Батя уже три года как ушел из жизни, мысленно обращаюсь к нему в трудную минуту. А тогда Батя сначала художественно выматерился, а потом решительно приказал мне валить из страны, пока Ненашев еще и не посадил меня до кучи. А Ненашев, конечно, мог и, скорей всего, тем бы и кончилось. Собутыльник местного прокурора – это серьезно. Против лома нет приема.

Была только одна закавыка – мой статус невыездного на ближайшие пять лет. Загранпаспорт лежал у командира в сейфе, документы выдавались только на время командировок. Действовать требовалось быстро: хотя приказ о моем увольнении уже был подписан, но в стоп-лист фамилию “Голицын” еще наверняка не внесли. Батя дал мне запасные ключи от своего бывшего кабинета, объяснил:

– Там два сейфа, один опечатанный, где секретные доки хранят, а второй – обычный, для текучки, паспорта там лежат. Ключ от обычного тоже на связке. Видеонаблюдения там нет, кабинет опечатывают только вечером. Так что ты завтра же, когда Ненашев в столовку уйдет, паспорт аккуратно забери и делай ноги. Сразу он ничего не заметит, а потом поздно будет. И вот еще что, – Батя, покашливая, сходил в другую комнату, принес толстую пачку долларов, перетянутую аптекарской резинкой. – На первое время тебе, тут десять тысяч. Ты головой не крути и не возражай! Это я дачу летом продал, мне они пока ни к чему. А ты как обживешься – вернешь потихоньку. Не отнекивайся, говорю! Я лучше знаю, что тебе нужно. Я твой командир.

И я уехал. Запустил дурочку командиру, что запил и сижу дома. Сам улетел в Москву, оттуда – ночным автобусом до Минска, а уж там взял билет до Таиланда, благо тайскую визу можно купить и на месте по прилету. Вещей с собой – один рюкзак: две смены одежды, походная аптечка, фотография родителей.

Прощаться было особо не с кем. Ленка, любимая жена, еще в тот день, когда узнала об увольнении, собрала шмотки и дверью хлопнула: «Как был нищеброд, так им и остался, альтруист хренов!». Что ж, ее можно понять. Деньги я и правда не греб лопатой, да и дома, с моей-то службой, редко бывал. К тому же, существовал еще на свете и “эффективный менеджер” от армии, недавно появившийся в Ленкиной жизни. Ленка скрывала, но я все равно знал, конечно же. Правильно же говорил когда-то отец: «С нашей профессией волк-одиночка – самый подходящий статус, а таких терпеливых женщин как твоя мать – единицы, попробуй еще найди.»

Теперь вот и отца с мамой нет. А быть одиночкой оказалось не так и плохо. Держишь дистанцию и все прекрасно – никаких тебе разочарований и обид. Только иногда, очень редко, в паршивые минуты, в голове всплывала слышанная еще в детстве фразочка о том, что в старости некому будет воды подать, которую я моментально гнал подальше, зябко передергивая плечами. Да и внутренний ехидный голос сразу же добавлял, что до той старости еще дожить надо суметь и в этом я с ним полностью соглашался.

#

Так хочет Бог!

Акра 1291 год

Паутина перед выходом особо густо заплела просторный, выложенный камнем ход. Когда его проложили и когда последний раз здесь бывал человек? Тампль – кладезь секретов.

Отец…

Я снова обтер липкое лицо и в следующий миг увидел пологий подъем в свете факела. Наклонную крышку лаза пришлось прорезать по краям мечом, так она вросла в склон. Несколько пинков и крышка отворилась наружу, выпустив меня в колючий кустарник и весенний день. Все тот же день, что начался для меня так рано и уже теперь казался бесконечным, хотя солнце стояло всего лишь на полдне.

Я выдрался из колючек, оставив им клочья плаща, но сохранив в неприкосновенности мою ношу, захлопнул и присыпал землей крышку. Выход оказался на южном краю гавани, откуда доносились слившиеся в одну звенящую ноту звуки беды: крики, лязг, скрип. А над внутренним городом извивались черные, багровые понизу, языки пожаров.

Надо спешить.

Жадно вдыхая пропитанный гарью воздух, я добежал до порта, но дальше мое продвижение сильно замедлилось. Приходилось с бранью прокладывать себе дорогу в густой орущей толпе, уклоняться от летящей в лодки поклажи, не наступать на визжащих под ногами детей и при этом помнить о моем драгоценном мешке. Быстрый осмотр порта показал, что все стоящие корабли перегружены бегущими жителями, верхние палубы битком, но по трапам упорно все лезут и лезут новые, не обращая внимания на пинки и затрещины матросов, срываясь в воду, хватаясь за якорные цепи.

Ближняя к проходу в море, анжуйская галера на сотню гребцов, единственная из всех не подвергалась осаде и приблизившись, я понял почему – трап охранял десяток матросов с обнаженным оружием. Это могла быть только она, “Стрела” капитана Гийома.

– Гонец отца Раймунда, – сказал я матросам. Один из них хрипло окрикнул стоящего на галере капитана, указал на меня и получил знак подняться на борт. Пока я лез по занозистым доскам наверх, матросы внизу сдерживали и отшвыривали напирающих беженцев.

– Ave Maria! – приветствовал меня торговец Гийом, пристально сверля единственным глазом. Второй, в полной гармонии с черной бородой на поллица, прятался под черной же повязкой и наводил на мысль о корсарах.

– Deus Vult! – привычно отозвался я и оглянулся на взвизг мокрого дерева. Матросы втащили трап и галера уже споро отходила от берега. Капитана отвлекли и я оперся на борт, наблюдая как гребцы разом взмахивают веслами, лавируя к выходу из гавани среди десятков мелких посудин, перегруженных сверх всякой меры. Еще немного и на выходе образуется затор, но мы успеем…

На носу одной лодчонки, с которой мы поравнялись, я увидел отца Бертрана. Он вечно возился с городской чернью, найдя себя в таком служении. Эту чернь отец Бертран и пытался сейчас спасти. Наши весла почти задели головы набившихся к отцу оборванцев, те шарахнулись и хрупкое равновесие тяжело осевшей в воду лодки нарушилось. Лодка накренилась, черпнула бортом воду, на мгновение застыла и начала проседать. Оборванцы цеплялись за уходящие вглубь борта, а кто и плыл, в надежде ухватиться за соседнюю посудину, попадали под прицельные весельные удары и исчезали под черной водой. Отец Бертран молился, одной рукой держась за обломок скамьи, а другой творя крест.

Я заорал, требуя бросить канаты тонущим. Капитан Гийом бесшумно возник около меня и холодно вперился одиноким глазом.

– Господин так печётся о рвани?

– Там мой собрат!

– Я получил ясный приказ от отца Раймунда. Никаких посторонних на судне. Разве он не дал вам подобных указаний?

Я покрепче сжал зудевшие кулаки и смирил позыв раскрошить гнилые зубы этого нахала-простолюдина. Пригвоздил капитана многообещающим взглядом и сел на мокрые доски, привалившись спиной к борту. Лучше не смотреть вниз. У меня есть миссия, остальное неважно.

Принять крест…

Галера вырвалась на простор и расправила два латинских паруса. Как ни мало я понимал в мореходном деле, все же не мог не отметить стремительность и вооружение нашего судна, весьма схожего с корсарским, как и его капитан. От наблюдений меня отвлек матрос, поднесший кружку подогретого вина. Я взял и поставил ее на пол, не поддавшись соблазну. Один глоток – и вся усталость сегодняшнего дня свалит меня с ног.

Я обошел галеру, спустился в трюм и тут увидел ответ на вопрос, мучивший меня с того мига, как поднялся на это судно. Я все гадал, кем был мой отец Раймунд для морского бродяги Гийома, чем расплатился за мое путешествие. В богобоязненность этой пиратской рожи я не верил. Трюм до отказа был забит тюками шелка и мешками риса, которые могли попасть сюда из осажденной Акры только с помощью нашего ордена, а значит – моего отца. Я выбрался из трюма на палубу и бросил прощальный взгляд на исчезающую Акру.