Совесть Парнишка домой возвращался, Да только за мальчиком вслед Котёнок, пища, увязался — Бродяжка, худой, как скелет. Отчаянно в гости просился, Согреться мечтал и поесть, Но мальчик зашёл и закрылся, Сиротку пихнув: мол, не лезь. А дальше, раздевшись небрежно, Спеша, разогрел суп-харчо И сел за тарелкой безбрежной, Макнувши в солонку лучок. И тут про котёнка припомнил, И стыд охватил паренька! Себя ощутив тварью подлой, Лук бросив, плеснул молока! Вмиг дверь отворил нараспашку! На улицу выбежал, звал, Да сгинул голодный бродяжка — Везде понапрасну искал. Не встретил уже больше кроху, Обшарив за двориком двор, Но совесть, не ведая срока, Его навещала с тех пор. Нещадно его обжигала! Из прошлого скорбный привет. …Недавно тому мальчугану Исполнилось семьдесят лет. Он тыщи бездомных спас кошек, Построил кошачий приют. Он дедушка очень хороший — Внучата к нему так и льнут. Жена золотая, конечно, Три дочки – супруге под стать. Курить даже бросил успешно, А гири не бросил тягать. Но пусто на сердце бывает И плачет парнишка седой, И в мыслях опять открывает Мвльцу дверь домой! Дверь домой… Серая мышка
Смеялись над новенькой – серая мышка! Теряясь, стесняется слово сказать! Над ней потешались девчонки, мальчишки, Ей корчили рожицы прямо в глаза! А главное, был телефон у девчушки Настолько дешёвый, настолько простой! Такие имеют лишь старые клюшки! И не телефон, а полнейший отстой! Три дня у ребят продолжалась потеха, Но вот наступил и четвёртый денёк, Где встретили тоже девчушку со смехом — Затем начался рисованья урок. Котов рисовали весёлые дети — Искристые, яркие вышли коты: Забавные воспоминанья о лете, Точь-в-точь не коты, а с хвостами цветы! И только у новенькой взгляд был печален… Последней девчушка работу сдала. Учитель застыл потрясённый вначале, А после сказал тихо: «Ну и дела!» По классу рисунок пустил, мол, смотрите, И каждый мгновенно проникся котом! Заплакал бесчувственный двоечник Витя — Чай всё-таки сердце в груди, не бетон! Глядел, как живой, котофей на детишек И взором щемящим до слёз поражал! Зверь был настоящим, причём даже слишком! В зрачках огонёк светлой грусти дрожал. Звонок прозвенел, но остались ребята — Учитель молчал, изумлён всей душой. «Кот был для меня десять лет старшим братом, — Вздохнула девчушка. – Недавно ушёл…» Весь класс, как один человек онемевший, Растроганный дивным портретом кота, Глазел на неё, как богиню узревший, Чьё имя на веки веков – КРАСОТА. Золотые времена Ему опять был сон хороший Про золотые времена, В которых нет бездомных кошек, Ведь жизнь добром изменена. Ведь каждый, кто вчера бродяжил, Забыл былое без труда, Став чьим-то баловнем домашним Определённо навсегда. Приютов больше нет кошачьих — Они закрылись, ведь пусты. Нет безразличья в настоящем Из-за всеобщей доброты. Но если где-то вдруг случайно Кота ничейного найдут, Его отмоют поначалу И корма вкусного дадут. Подлечат, коли будет хворый, И в пять минут отыщут дом… Никто не сгинет под забором Своим убогим чередом. Он пробудился, убеждённый, Что эти времена грядут, Невероятно окрылённый В две тыщи нынешнем году. Умывшись, подкрепившись малость, Заторопился по делам. Его захлёстывала радость — Заветным будущим пылал! Мечте внимая бесконечно, Вкушая светлые лета, Шёл, проглядев опять беспечно Глаза голодного кота. Глаза усталого бродяги, Чья жизнь – трущобная беда, Где постоянны передряги И очень редко есть еда. Но угостил беднягу вскоре Дедок, что был весьма суров, Но замечал чужое горе, Хоть про котов не видел снов… Ночь на вокзале в Можайске Раз я спьяну заснул в электричке И приехал в Можайск ненароком. Словно к чёрту попал на кулички: Скоро ночь, хлещет ливень жестоко. А обратно теперь не добраться — Только утром домой возвратиться. Что же делать? Куда же податься? На себя смысла нет материться. И тогда, безнадёжно промокнув, На вокзал я отправился местный. О, заветные тусклые окна! Не с чем сравнивать свет ваш чудесный… А внутри много разного люда: И бомжи, и старухи с мешками, Древний дед, ждущий поезд, как чуда, И помятая тётка с венками. Полусонный народ не тревожа И маленько стесняясь костюма, Я подсел к мужику, что, скукожась, То ли в дрёму ушёл, то ли в думы. На вокзале теплей, чем снаружи, — Я согрелся и приободрился. Кто-то поздний дожёвывал ужин, Кто, бубня, на правительство злился. Мой сосед, затрясясь, пробудился, Поздоровался, пристально щурясь, И спросил: «Как ты здесь очутился?» Отвечаю: мол, пьяная дурость. Он поддакнул с ухмылочкой хитрой И внезапно из сумки бездонной Ловко вынул бутыль на три литра — Резануло вокруг самогоном. «Силь ву пле! Маханём понемножку?» Я, конечно, не смог отказаться. Получив помидор из лукошка, Начал я с мужиком похмеляться! Стало весело, стало прекрасно! Зал расцвёл, зал дворцом рассверкался! А сосед всё рассказывал страстно, Как сто лет пред женой пресмыкался! А потом к нам народ потянулся, И на всех самогона хватало. И того, кто уныло замкнулся, Непременно бутыль оживляла. К трём часам я надрался изрядно, И стихи почитать захотелось, Так, чтоб каждому было понятно, Так, чтоб душ умягчить огрубелость! Отошёл я, качаясь, в сторонку И, маша непочатым стаканом, Грустный стих свой прочёл о котёнке, То волнуясь ручьём, то вулканом… Говорил о зиме летней ночью, О душе, не обретшей приюта! Люди слушали хмуро и молча, Словно трезвыми став за минуту. Завершив, я увидел, что плачут И бомжи, и старухи с мешками! За живое задел – не иначе. Значит, правда, что сердце не камень… И точь-в-точь как растерянный мальчик, Замер я на Можайском вокзале, Уронив опустевший стаканчик, Бессловесность прервать не дерзая! Но, осколки собрав торопливо, Ошарашенный, будто с приветом, Я себя ощутил вдруг счастливым! Настоящим счастливым поэтом… |
