– Обычная известь, – прокомментировал Джек. – Удобрение.

Он продолжал говорить о табачной индустрии, о том, что пристрастие к сигаретам ведет к никотиновой зависимости. А никотин – тот же наркотик, только канцерогенный, а значит, более опасный для здоровья, но на это никто не обращает внимания. Всем наплевать, а может быть, есть тайные правительственные соглашения на этот счет.

Не переставая говорить, он процедил содержимое котелка через кусок ткани. Серую жижу он стряхнул во второй котелок и снова поставил на огонь. А известна ли мне статистика смертей, наступивших в результате алкогольного отравления? А в результате насилия, тяжелых болезней или нарушения правил дорожного движения? Или вот взять социальные проблемы… Он плеснул в котелок какую-то жидкость.

– Концентрированный аммиак, – пояснил он, отметив, что в прошлом западным дельцам было выгодно сбывать опиум на Восток, чтобы регулировать платежный баланс. И спросил, знаю ли я, что значит карма.

Процедив раствор, он показал мне, что получилось в результате – горсть серых комочков.

– Морфин, – сказал он. – Весит на девяносто процентов меньше, чем исходный продукт. Удобен для контрабанды. Намного сильнее эффект. Вы хотели видеть лабораторию. Вот она – перед вашими глазами.

Закончив демонстрацию, он снова вернулся к идеям электрификации деревни. Затем добавил:

– Завтра я уезжаю. За главного остается Као. Шуток он не понимает. Ведите себя прилично.

Као сидел у окна в своей хижине и, с тех пор как мы с Джеком остались одни, глаз с меня не спускал.

Мы поговорили еще немного о детях. Я спросил Джека, знает ли он, отчего Чарли не хочет выходить на улицу?

– Боюсь, это серьезная проблема.

– И что же мне делать?

Он поднялся и смахнул пыль со штанов. Видимо, разговор его уже утомил.

– Помните Кьема?

– Почвоведа?

– Да. В вашу дочку вселились злые духи. Кьем единственный, кто сможет вам помочь.

На этом мы и распрощались. Когда я вернулся в нашу хижину, Чарли спала. А Мик не спал и выглядел значительно лучше. Я пересказал ему разговор с Джеком.

– Если он Робин Гуд, – сказал Мик, – тогда я Малютка Джон, а сынок твой – брат Тук.

Я не понял, какая роль при таком раскладе отводилась мне.

– Как Чарли? – спросил я.

– Недавно отключилась, – сказал Фил.

– Прямо как генератор, – добавил Мик.

На меня такая страшная усталость навалилась.

– Я ведь даже толком не знаю, куда я вас, дурней, завел.

Мик, похоже, уловил нотку отчаяния в моем голосе и потянулся за бутылкой.

– Давай по глоточку огненной воды, – предложил он. – Вот увидишь, тебе полегчает.

– С чего бы ему полегчало? – скривился Фил.

– Ас того, – сказал Мик. – Огненная вода душу греет. Потому ее так и называют.

Наутро Мик чувствовал себя совсем молодцом.

Он сказал, что еще слаб, конечно, но хотел бы размяться; и я согласился показать ему, как местные жители собирают опиум на полях.

После того как он побрился с холодной водой, мы посидели перед хижиной, обсуждая положение, в котором оказалась Чарли, и перекусили плодами хлебного дерева и папайей, которые оставила Набао.

Я намекнул, что, может, стоит дать Чарли обкуриться вволю и вынести ее в джунгли. Ведь когда она придет в себя, мы уже окажемся далеко от деревни, Фил напомнил мне, что, по словам Чарли, крестьяне уже предпринимали нечто подобное; она рассказала ему о панике, которая охватила ее при пробуждении и была настолько страшна, что она сразу же впала в беспамятство, длившееся три дня.

– Ты своими ломовыми приемами ничего не добьешься, – заметил Фил, нарезая папайю на ровные ломтики.

Его аккуратная манера резать фрукты вызывала у меня желание отвесить ему хорошую оплеуху. Было еще утро, а я уже истекал потом и зло поглядывал на своего сына. Разве это нормально?

– При чем здесь ломовые методы?

Он положил в рот кусочек папайи и тщательно прожевал.

– Когда человек увяз в трясине, ему руку протягивают, а не за волосы тянут.

Трясина? О чем он говорит? И вдруг у меня перед глазами возникла книжка с картинками, которую я обычно читал Филу на ночь. Давно, лет двадцать тому назад. Прелестный мальчик в пижамке, которая была ему велика, потому что куплена на вырост, крепко вцеплялся в мою руку, словно мы в действительности переживали опасные приключения, путешествуя по местам, изображенным на картинках. Книжкой этой был «Путь паломника» Джона Беньяна [35], в переложении для детей. Я выбрал ее из-за иллюстраций. Да, «Трясина уныния». А были еще другие картинки: «Ярмарка тщеславия», «Замок сомнения».

Так вот о чем он долдонил все это время! Оказывается, он приехал сюда ради духовных исканий, желая испытать себя в борьбе с трудностями и соблазнами. Для него это был отпуск в веригах, и никаких других целей он не преследовал, кроме спасения собственной души – в том смысле, в котором он это спасение понимал. «Путь паломника». Сколько лет прошло! И ведь помнит.

Протерев пот со лба, я вдруг и сам вспомнил о медвежонке Руперте, спрятанном у меня в рюкзаке на самом дне. Я пошел в хижину за рюкзаком. Я уже не мог заставить себя спокойно смотреть, как Фил режет папайю на ровные кубики. Захватить с собой в дорогу медвежонка Руперта придумала Шейла. Я тогда чуть не брякнул, что это глупости, но что-то заставило меня упаковать его вместе с другими вещами, и, когда мы покидали Чиангмай, я переложил его в рюкзак.

Чиангмай! Какой же это таинственный город, с его перламутрово-зеленой рекой и утренними туманами. Мне бы хотелось оказаться сейчас там, где есть напитки со льдом, тайский массаж и аэропорт. С этими мыслями я вытряхнул рюкзак и добрался до медвежонка.

Руперт, если пренебречь разницей в несколько месяцев, был ровесник Чарли. Сколько бы вы ни дарили ребенку мягких игрушек, все равно по совершенно необъяснимой причине одна из них становится самой любимой, обожаемой. Ребенок в ней души не чает, берет ее с собой в кроватку, ласкает, поверяет ей свои секреты и тайны. Так что вы можете многое узнать, поговорив с любимой игрушкой своего чада, в том случае, конечно, если она решит вам ответить.

Руперт много раз терялся, потом находился. Однажды я предпринял попытку подменить медвежонка на нового, только что из магазина. И что же из этого вышло? А ничего. Он оказался без запаха. Не пах ни молоком, ни мылом, ни фруктовым соком, ни пролитым «Калполом», ни шоколадом, ни яблоками, ни сказками, рассказанными на ночь, ни шепотом, ни поцелуем, ни высокой температурой, ни кашлем, ни приснившимся под утро кошмаром. Словом, в нем не было ничего из того, что способно превратить обычную плюшевую игрушку в живое существо из меха, опилок и картона.

Игрушка ведь сродни талисману. У Шейлы хватило чутья, чтобы положить мне в багаж этого медвежонка; человек более рациональный до такого бы не додумался.

– Что ты собираешься с ним делать? – засмеялся Мик.

– Отдам Чарли, – сказал я.

Руперт слегка вылинял, протерся, и ухо у него болталось, но, учитывая, что ему исполнилось двадцать лет, сохранился вполне прилично. Я вошел в хижину и положил Руперта на подушку к Чарли. Его можно было там и оставить, но вместо этого я решил подвесить медвежонка у нее над головой. Оказалось совсем нетрудно слегка раздвинуть бамбуковые жерди и закрепить его в щели между ними, чтобы он царил над ее опиумными грезами.

Вообще все, что касалось Руперта, было для меня загадкой. Медвежонок – это вам не Рэмбо и не Кольридж.

Куда им до него!

Позже, когда Мик, Фил и я сидели около нашей хижины, мы увидели бородача Као, шествующего по деревне в сопровождении еще четверых мужчин. Я не встречал их прежде, они все были одеты в поношенную армейскую форму. Проходя мимо, Као бросил в нашу сторону злобный взгляд. Мик не был бы Миком, если бы не ответил ему тем же. Они сверлили друг друга глазами, пока Као со спутниками не отошел достаточно далеко.