Когда собрание закончилось, он задержался у двери, сердце бешено колотилось о ребра. Он не мог позволить ей сбежать.

Она не пыталась, хотя ее шаг был неуверенным.

— Привет, — голова была склонена набок. Прядь волос убрана за ухо.

— Привет, — беспомощно повторил он.

— Ты похож на одного из тех африканских детей на листовках о голоде в мире.

— Да.

Каждый раз, когда она встречалась с ним взглядом, ему казалось, что нечто острое пронзает его легкие; все это время он только притворялся, что дышит.

Она рассмеялась. Это было болезненно, а Северус только усугублял ситуацию.

— Я не могу об этом говорить, — сказала она, не объясняя контекста. Он не нуждался в этом. — Я не могу… вообще не могу обсуждать это.

— Как дела? — вместо этого спросил он, отчаянно пытаясь удержать ее на месте.

— Ужасно, — фыркнула она, — Жизненной силы нет , лихорадка, спина болит, мочевой пузырь при родах сморщился. У Гарри режутся зубки. Джеймс остался с ним сегодня, слава Богу. Мы меняемся, так что каждый из нас выходит из дома примерно раз в месяц: разве это не здорово? Если Сам-Знаешь-Кто все равно убьет нас всех, я очень расстроюсь, что зря упустила столько хороших дней.

— Не надо, — предупредил он хриплым голосом.

— Да пошел ты, — сказала она, — Я могу шутить об этом сколько угодно.

Лицо Северуса скривилось в карикатурной улыбке. Старое, знакомое нетерпение поднялось на поверхность. Он увидел в ее глазах, что она это заметила, и нашла это забавным.

— Боже, это странно, — пожаловалась она.

— Не так странно, как Лили Эванс, ставшая матерью в двадцать лет, — ответил он. — Клянусь Мерлином, Лили, какого черта?

Он спросил только для того, чтобы получить возможность произнести ее имя вслух.

— Не знаю, — беспечно пожала плечами она, — Я не планировала. Не хотела этого. Но вот захотелось.

— Справедливый подход к принятию судьбоносных решений.

— Это мой стиль, — она на мгновение посмотрела на него, и ее взгляд стал суровым, — Ты думаешь, я сожалею об этом теперь. Я понимаю. Но я не знаю, как объяснить тебе. Ты не узнаешь, на что это похоже — пока не почувствуешь, я думаю. Это… — она замялась, подбирая слова; она всегда лучше умела быть быстрой, чем точной, — Это словно увидеть близкого человека, друга, брата или сестру, кого-то, кого ты любишь, снова увидеть его после долгой разлуки. Ты забыл, как он выглядит. Его образ размылся в твоих воспоминаниях. А потом вдруг он здесь, и все обостряется — как будто он реальнее, чем кто-либо другой. Весь остальной мир плоский, не считая той части, где этот твой человек, и ты удивляешься, почему все просто не бросают свои дела и не смотрят, потому что ты не можешь перестать пялиться — вот что я чувствую каждый раз, когда смотрю на него. Каждый чертов раз.

Он наблюдал за ней. Она фыркнула, выпрямилась, затем посмотрела в ответ: буря в ее глазах, вызов.

— Возможно… — он сглотнул, — Может быть, я смогу встретиться с ним однажды.

Лицо Лили застыло.

— Возможно, — вежливо сказала она, — Послушай, я не могу … ты только что… это все слишком ново. Я не… — она фыркнула, раздраженная собственной неуверенностью, — Я не доверю тебе это прямо сейчас. Я могу говорить с тобой пять минут о бессмысленной ерунде, и все. Сейчас. Мне просто нужно время. Хорошо?

Северус глухо кивнул.

— Конечно.

— Не делай этого. Видит Бог, у меня есть время подумать. Это все, что у меня есть, пока я застряла в этом доме. В следующий раз, когда я увижу тебя, мы поговорим снова, не так ли? Но сейчас я не могу… ты же не хочешь, чтобы я сказала то, о чем потом пожалею.

Северус задумался.

— В следующий раз, — сказал он, — мы будем говорить шесть минут.

Она улыбнулась.

— Конечно.

Северус не преградил ей дорогу, но все же отошел в сторону, склонив голову. Она заколебалась.

— Ещё кое-что, — пробормотала она вполголоса, — Я… я уже сказала кое-что, о чем сожалею. Наш последний год. Я тогда… я была глупа .Вроде того. Ты понимаешь, о чем я. Ты злишься на меня?

— Да, — сразу сказал он, — За все, что когда-либо шло не так в моей жизни.

Она рассмеялась. Но это была правда.

— Я думаю, тебе нужно добиться некоторой свободы, Северус.

Свобода никогда не была сильной стороной Северуса, и он сказал ей об этом.

Она улыбнулась ему в последний раз, встретив его взгляд. Они оба были весами, взвешивающими момент, качающимися в поисках баланса. Она неловко похлопала его по плечу.

— Ты ужасен, — сказала она ему. Затем она ушла.

На следующем собрании Ордена Поттер сидел там же, где и она, но это было нормально. Мучительно, но нормально: она сказала ему, что они поменялись местами. В следующий раз он был охвачен глупой надеждой и болезненным желанием, а затем снова показался Поттер, и Северусу захотелось убить его.

Он сказал себе, что никогда больше не заговорит с Джеймсом Поттером.

Никогда.

Он подошел к нему сразу после встречи.

— Где Лили? — Голос у него был странный, непохожий на него самого. Плечи поникли, словно он пытался сделать себя меньше. Снейп ненавидел этот старый трепет, жжение незаживающего стыда. Он был слишком застенчив, чтобы даже смотреть ему в глаза.

— О, у Гарри была плохая ночь. Сегодня она была с ним, так что… — он прочистил горло. Провёл пальцами по волосам снова и снова: он нервничал. Северус ненавидел это еще больше, — Я думаю, она будет здесь в следующий раз. Это… первое ноября, ведь так?

У Северуса было тошнотворное предчувствие, что Поттер точно знал, когда это будет. Меньше всего ему хотелось, чтобы Джеймс Поттер был умиротворяющим, примирительным, зрелым : не у всех была чертова роскошь двигаться дальше.

— Первое ноября, — тупо подтвердил он.

— Да, я так и думал. Тогда она будет здесь. Хорошо. В любом случае, увидимся.

За день до следующей встречи он не мог есть. Его первый хэллоуинский пир в качестве профессора Хогвартса, а он мечтал о ней, думая о том, что спросить, как спросить, когда отвлечь, а когда подтолкнуть. Сначала он расспросит о ее сыне, это казалось правильным. Что она читает. Цвет плитки в ванной. Гарри тоже был рыжим? Не было ничего, чего бы он не хотел знать, но после ему понадобится выпить. Его шесть минут, а потом семь, и десять, а потом и всю оставшуюся жизнь.

Поздно ночью его вытащили из сладкой, тревожной, ужасной бессонницы и вызвали в кабинет директора.

И это было все.

— Все?

Он забыл, что держит стакан. Покачал головой, потом кивнул.

— Она хочет большего, — перевела Лини, — Я тоже.

— Расскажи что-нибудь еще, — сказала Кауко. — Еще об этом или…

— Нет-нет.

— …о другом.

Сейчас этого было достаточно. Не было контекста. Кауко принесла нужную бутылку.

Северус уставился на плетеную корзину, стоящую на полу у ее ног, и перечислял названия цветов внутри, чтобы сдержать слезы. Безнадежно глупый и нелепый. У них двоих всегда была эта синхронность, понимание. Даже когда они ссорились, даже когда не видели друг друга, даже когда он понял, что это никогда не будет тем, чего он хотел — у них было это. Он нуждался в этом сейчас, чтобы спросить ее, что ему делать с Альбусом, с Гарри, с самим собой; она, вероятно, тоже не знала бы, но тогда это не имело бы значения…

Он был бы счастлив знать, что она где-то там, дышит и думает. Тогда он тоже мог бы дышать и думать. Он бы сейчас знал, к каким отношениям они могли бы прийти к настоящему времени. Северус вообразил себе другую жизнь, в которой она была там, на диване в другом конце комнаты, закинув ногу на ногу, с глазами ясными и задумчивыми. У него могла быть эта жизнь, и он чувствовал себя так, будто его ограбили.

Мужчина вытер щеку там, где потерпел неудачу. Хозяйки дома не заметили: они смотрели друг на друга.

— Спокойной ночи, — неловко сказал он и, пошатываясь, поднялся на ноги. Возможно, было безответственно пить так скоро после сотрясения мозга.

Гарри бы возмутился, если бы узнал.