– Видите ли, дорогой мистер Халл, мы имеем полное право не выводить свои войска с этой территории. Извольте взглянуть вот на этот документ. Обратите внимание на дату и подпись. С 22 июня 1941 года мы находимся в состоянии войны с Датским королевством. Мирный договор пока не подписан, именно из-за этой подписи мы не вернем власть человеку, объявившему нам войну. Добровольческий корпус SS „Дания“ был вооружен и укомплектован самим датским коллаборационным правительством из арсеналов датской армии. Но следует отметить, однако, что в ходе нашей высадки и наземного наступления части датской армии сопротивления не оказывали. Просто сдавались в плен. Чего не скажешь о корпусе SS, который был разгромлен в составе группы армий „Север“. А этот договор: о присоединении к странам Оси. Так что наши войска не освобождали, а захватывали территорию Дании. Это официальные документы. Ваша страна участия в той войне не принимала. Поэтому не вправе находиться на ее территории. К самим исландцам у нас никаких претензий нет, их правительство придерживалось нейтралитета в течение всей войны. Правительство так называемой „Республики Исландия“ мы не признаем, о чем я уведомил так называемого „президента“ и его премьер-министра. И мы не требуем вывода с острова британского контингента, который в фарсе референдума участия не принимал. А вот эти снимки передайте, пожалуйста, генералу Доновану, чтобы он знал, где и с кем можно шутить.

Я приподнял шляпу, прощаясь с госсекретарем, который исподлобья смотрел на меня, пытаясь понять, зачем ему передали снимки двух кораблей: большого и поменьше, в окружении нескольких кораблей охранения.

Я попрощался и поднялся на борт самолета, вслед за мной по трапу вошел Громыко.

– А что вы ему передали?

– Фотографию с ходовых испытаний „Советского Союза“, он 7 ноября наконец-то сдан на Госиспытания, а маневрирует он с тяжелым ракетным крейсером „Михаил Фрунзе“, в сопровождении двух артиллерийских крейсеров и четырех эсминцев.

– Ну, так у них-то кораблей много, разве их этим удивишь?

Я улыбнулся, залез в портфель и вытащил один из таких снимков.

– Ну, посмотрите.

Андрей Громыко внимательно посмотрел на снимок. Корабли шли на скорости, это было видно по усам. Один из крейсеров даже накренился, и окатывался волной.

– А почему два первых не дымят?

– А им нечем дымить… У обоих – ядерные реакторы. У большого – 210 тысяч лошадиных сил, а у второго – девяносто.

Пока я читал заготовленную ноту, а самолет заправлялся, на борту появился мистер Хопкинс. Он жил в Белом доме, а тут совсем рядом. Официально его должность была министр внешней торговли США. А неофициально он являлся самой настоящей правой рукой президента. „Нас приглашают в Голливуд!“ Точнее, на ужин к господину Рузвельту. Оперативно сработано! Ну, видимо, кое-какие сведения все-таки утекают из СССР. Найти бы этот источник! Нет, про „Фрунзе“ они ничего не знали, а то, что „Советский Союз“ достраивался по измененному проекту, они каким-то образом узнали. А ведь мы сами дураки! Точно сами! Котлы! Они как стояли неподалеку от линкора, так и продолжают стоять. А англичане дважды заходили в Ленинград с визитами. Приходил „Георг V“, стоял у моста Лейтенанта Шмидта. В прошлом ноябре, на седьмое, и в этом году, летом. А котлы-то английские, они-то их как родных знают, хоть и поставлялись через швейцарскую фирму. Вот лопухнулись! Вот у нас всегда так! Все хорошо-хорошо. И тут: бац!

Впрочем, шила в мешке не утаишь, так что деваться некуда, исландскую базу обещают до конца года убрать, дескать, не вопрос, просто немного забыли о ней. И вы вопрос не поднимали, и англичане – тоже, вот мы и думали, что всех всё устраивает. Идею встретиться со Сталиным Рузвельт оставлять не хочет.

– Товарищ Сталин не любит летать, тем более что больших летающих лодок у нас нет, и так, как это делаете вы, мы сделать не можем. Есть предложение, мы это обсуждали, встретиться на нейтральной территории, допустим в Ницце. Атлантика в декабре – не самое лучшее место на Земле, даже на крупном корабле.

На том и договорились. После этого только президент задал вопрос о „Фрунзе“, что это за корабль и откуда появился.

– Это старый линкор типа „Севастополь“, он был сильно поврежден пожаром в годы революции. Было несколько проектов его восстановить, затем решили отработать на нем несколько новых систем вооружения. Так что опытовый корабль, прообраз кораблей будущего. Окончательное назначение сложилось только сейчас: тяжелый атомный ракетный крейсер. Переделывать „Советский Союз“ было невыгодно, он остался линкором. Еще один будет линкором тоже. У остальных готовность небольшая, они будут достраиваться по совершенно другому проекту. Установленные нормы мы превышать не собираемся. Линкор, кроме силовой установки, полностью подпадает под Лондонские соглашения, хотя мы их и не подписывали.

– А подписать готовы?

– Особых возражений у нас нет. Они касаются тяжелых артиллерийских кораблей, которые мы строить более не собираемся.

– Вот и отлично, а то наши адмиралы начали говорить, что русские имеют преимущество, так как не ограничены в Лондоне и Вашингтоне по калибру. Плюс намекают, что вы совершили рывок в области систем наведения. Я, в свою очередь, заветировал решение конгресса не признавать патентное право СССР и не делать исключения для периода с 1917 года по настоящее время, когда наши патентные организации не имели возможности совместно работать. Инициаторами рассмотрения в конгрессе выступили несколько конгрессменов, связанных с машиностроительной отраслью. У них были претензии к СССР, но поданный ими иск остался без рассмотрения. Мистер Литвинов тогда отказался даже обсуждать что-либо, сказал, что СССР не имеет ничего общего с господином Лещенко, аферистом и изменником Родины. Что касается допуска в воздушное пространство страны самолетов, имеющих сертификаты допуска, выданные в СССР, то дополнительно рассмотрев вопрос, учитывая, что ваша страна является членом ИКАО и одним из лидеров в области самолетостроения, на ближайшей сессии нашего авиационного комитета будет рассмотрен и этот вопрос, господин Никифоров. Нам бы хотелось восстановить былые связи между авиапромышленностью наших стран. В прошлом десятилетии это направление развивалось весьма успешно.

О целях встречи со Сталиным не было произнесено ни слова. Речь шла почти исключительно о бизнесе и преодолении взаимного недоверия. Лишь в самом конце разговора он спросил, что за активность наблюдается на верфях Японии?

– Мы решили разместить заказы на гражданские суда увеличенного тоннажа для снабжения нашего Дальнего Востока. Плюс Япония испытывает недостаток водного транспорта, потерянного во время войны. И мы решили откликнуться на их просьбу. Безработица в Японии достигла 27 процентов. Это серьезная цифра, с которой приходится считаться.

– Когда вы будете в Москве?

– Завтра с утра у меня одна запланированная встреча, и вылетаю в Лондон, оттуда – в Москву.

Через 15–20 минут ланч был завершен, нас с Андреем Андреевичем проводили до главного входа. У ворот Белого дома толпа журналистов и фотографов. Так долго у президента советский посол и спецпредставитель никогда не задерживались. Всех интересовали подробности, но давать свои комментарии мы отказались.

– Ужин прошел в дружеской и деловой атмосфере, обсуждались детали встречи в верхах. Все вопросы к представителю администрации Президента. Спокойной ночи! Бай!

Я переночевал в посольстве, утром должна была состояться моя встреча с бывшим академиком, с бывшим генерал-лейтенантом царской армии, с бывшим гражданином СССР, „невозвращенцем“ из загранкомандировки в Германию Ипатьевым, куда он выехал с разрешением ЦИК и Академии Наук задержаться там на лечение. Ему диагностировали рак горла. Уехал он не один, вместе с ним выехал в Германию и США еще один человек, тоже академик, Павел Петрович Гензель, ученый-экономист, который выехал читать лекции в Германию и не вернулся. Сейчас оба работают в Северо-Западном университете в Чикаго. Второго я не вызывал: сразу после того, как он перебрался в США, он активно подключился к дискредитации Советского Союза в научных и околонаучных кругах. Все его публикации были посвящены критике экономического устройства СССР. Первую книгу он опубликовал в 1930 году, в период первой пятилетки, детально рассмотрев экономику России до и после октябрьской революции 1917 года, и показал несоответствие между новой ценовой политикой и политикой в области заработной платы, отметив, что средняя заработная плата рабочих и служащих стала ниже прожиточного уровня. А то, что страна была разорена восьмилетней войной и только начала исполнять первый пятилетний план развития народного хозяйства, он предпочел не заметить. „Россия, которую мы потеряли“ – этот скорбный плач мы слышали, знаем.