— Нет, отцу не станет лучше, Райли, — выпалила она однажды ночью, когда ему по-настоящему нездоровилось. — Ему нужно прекратить забивать тебе голову сказками вроде истории о драконах.

— Я облажался, Ри, — говорит Томми, возвращая меня в настоящее.

Живот скручивает еще сильнее. Я поворачиваюсь, чтобы узнать, насколько сильно Томми влип в этот раз и вижу, что он смотрит прямо, его лицо напряжено, взгляд пуст.

— Насколько плохо? — вынуждена спросить, потому что, судя по его выражению, можно предположить, что очень плохо.

— Хуже некуда. — Он кусает внутреннюю сторону щеки. — Я должен денег.

«…Я не герой, это и так понятно. Я могу предложить тебе все, что купил, помимо грязного капота. С шансом сделать что-нибудь хорошее. Эй, что мы будем делать теперь, кроме того, что мы смотрим в окно? Позволь ветру откидывать твои волосы. Эта ночь для нас как будто новая…»

Слова Брюса просачиваются в мои мысли и, оставшись незамеченными, уносятся ветром. Даже Брюс не может ослабить напряжение, нарастающее в джипе. На грудь опускается тяжесть. Я едва могу дышать, выдавливая слова.

— Сколько? — Еще минуту стоит тишина, моя тревога возрастает. — Сколько, Ти?

— Это была игра в покер… Гребанная подстава…

Джип въезжает на мост Верразано-Нэрроуз, шум мощных колес по металлической решетке и ветер практически заставляют кричать.

— Сколько?

Он устало выдыхает.

— Тридцать.

Тридцать. Тридцать тысяч долларов. Эта ноша давит на грудь, желчь подступает к горлу.

— Тормози, — хриплю я, как только мы оказываемся на другой стороне. Когда он медлит, паника выходит из-под контроля. — Я сказала, тормози!

Он резко останавливается в темном пустынном переулке между двумя кирпичными зданиями. Выпрыгиваю из машины и хожу кругами, стараясь не делать слишком глубоких вдохов: в воздухе висит запах машинного масла и мусора. Что угодно, лишь бы предотвратить надвигающийся фонтан из рвоты.

— Ты в порядке?

— Нет! Не в порядке!

Сцепив руки за спиной, он с поверженным видом смотрит в ночное небо, я разрываюсь между желанием придушить его. пока он спит. и чувством жалости к нему. Вот как в двух словах можно описать наши отношения.

— Тридцать тысяч… — Это до сих пор не укладывается в голове. — Что с тобой не так, черт возьми? — Он даже не пытается защититься, просто стоит с жалким видом. — Кому ты должен?

— Ивану ДелоРуссо.

Иван — местный мафиози. Он в основном занимается азартными играми, но это не тот человек, кому вы захотите перейти дорогу.

— Черт.

— Прости.

У меня есть пять отложенных тысяч для страхования предпринимательских рисков. Если ваши облигации не обеспечены, вы вряд ли найдете работу в сфере домашнего ремонта. Это карьерное самоубийство, но выбора нет. Это Томми. Мы всегда прикрываем друг друга. Даже сейчас, смотря на него, я вижу только мальчика с неизменным синяком под глазом.

После смерти отца мама неделями лежала в кровати рыдая и горюя, совсем не заботясь о двенадцатилетней дочери. Это значило, что лето я проводила сидя на крыльце, наблюдая, как жизнь проходит мимо, и гадая, когда же все наладится и мама станет прежней. Внимание, спойлер — никогда.

Все было не так уж и плохо. К нам заглядывали люди. Проявляли доброту и оказывали помощь. Община выказывала сплоченность. Они приносили нам еду, сидели с ней. Все в округе знали, что происходит с Бонни Джеймс, но силы были на пределе. Мы не единственные, кто страдал. Семьи других сотрудников экстренных служб столкнулись с похожими испытаниями.

Через дорогу от нас снимал дом мужчина. Холостой, около пятидесяти пяти лет. Его звали Марвин Стиллс и он всегда был к нам добр. Мы знали его много лет. Он махал нам, когда возвращался с работы, спрашивал у нас, не нужно ли нам чего-нибудь. Ставил пустые мусорные баки возле гаража, когда это забывала делать мама, (что случалось часто).

Однажды днем, когда я смотрела, как он стрижет лужайку перед домом, он остановился и спросил, не хочу ли я посмотреть на его кроликов. Он держал клетку на заднем дворе рядом с отдельно стоящим гаражом. Я пошла за ним, горя желанием заняться чем угодно, кроме наблюдения за жизнью других людей или возвращения домой, чтобы слушать, как плачет мама.

Я часто думаю о том моменте. Что, если бы я сказала нет? Что, если бы я вернулась домой и включила телевизор? Сейчас я бы жила по-другому?

Повинуясь порыву, Марвин не терял времени даром. По прошествии лет можно предположить, что он планировал это какое-то время, выжидая, как любой опытный хищник. Как только он провел меня на задний двор, подальше от улицы и гаража, он толкнул меня на землю и закрыл рот грязной ладонью. От него несло запахом пота, машинным маслом и стриженной травой. По сей день ненавижу запах свежескошенной травы. Я не понимала, что происходит, пока не оказалась на спине, а он не начал срывать с меня розовые махровые шорты.

Поначалу я была в полном шоке, оцепеневшая, — не столько из-за страха, сколько из-за того, что мозг не мог достаточно быстро разобраться что к чему. Такое ощущение отстраненности, будто ты не связан с ужасным инцидентом, который не можешь контролировать. Потом с меня стащили нижнее белье, и запустился механизм, какой-то накопленный запас энергии.

Я начала кричать, пытаясь оттолкнуть его. Но я была двенадцатилетней девочкой, а он — взрослым мужиком. Он возился со своими штанами, когда внезапно его тело исчезло. В одну минуту на меня давит тяжелый, сокрушительный вес, душащий до смерти, а в следующую его уже нет.

Схватив с земли шорты, я вскочила на ноги и повернулась спиной к происходящему, а там определенно что-то происходило. Если вы когда-нибудь слышали, как плоть сталкивается с плотью, как под воздействием безжалостной силы ломаются кости, вы знаете, что никогда не забудете эти звуки.

Дрожа, я натянула шорты и, обернувшись, обнаружила, что пятнадцатилетний Томми Марсден сидит сверху на лежащем ничком Стиллсе, истязая его окровавленное лицо, превращая его во что-то неузнаваемое, нечеловеческое. Томми был не в себе, избивал Стиллса, будто пытаясь наверстать упущенное, отплатить за каждую несправедливость, совершенную в мире. Я до сих пор ясно вижу, как дергается тело мужчины, когда кулак Томми касается его лица.

Все, что я тогда знала о Томми, это то, что он жил через две двери от нас и что его отец, когда выпивал, любил использовать его, как боксерскую грушу. Я редко видела его на районе без синяка под глазом.

Томми, видимо, почувствовал, что я наблюдаю за ним, потому что перестал бить Стиллса и, едва сдерживая гнев, посмотрел на меня. Он был похож на дикого зверя.

— Иди домой. Никому не говори о том, что случилось, — сказал он. Тогда он заговорил со мной впервые. Когда я не пошевелилась, он добавил: — С тобой все хорошо, так ведь?

Это прозвучало скорее, как утверждение, а не вопрос. Сейчас я понимаю, как он выжил в том аду, коим являлось его детство: он убедил себя, что у него все в порядке. Что все замечательно. Но тогда я восприняла это как приказ и, наверное, это к лучшему. Я не была готова осознать и осмыслить то, что произошло.

Между нами возникло понимание, кивнув, я ушла, вытирая с лица свидетельства случившегося: слезы и грязь. Больше Стиллс не попадался мне на глаза. На следующий день его машина исчезла, как и его кролики. Мы с Томми никогда не обсуждали случившееся в тот день. Но тот день все изменил.

— Когда он хочет их получить?

Пауза.

— В скором времени… Прямо сейчас, наверное.

— Дай поразмыслить. Я что-нибудь придумаю. — Когда он не отвечает на мой приказ, в голове раздается еще один сигнал тревоги. — Томми, не делай глупостей. Никаких. Слышишь меня? Я что-нибудь придумаю.

Он кивает, и мы забираемся в джип. Остаток пути проходит в тишине. Даже Брюс не смог спасти ситуацию.

***

Детектив Доминик Вега возвращался домой с ночной смены в местном участке, когда в трех кварталах от жилья решил заскочить в «Севен-Элевен» за чашкой кофе. Он вошел внутрь и приметил девчонку, — шестнадцатилетнюю, если быть точной, — которая запихивала в мешковатую черную куртку мини-пончики, посыпанные сахарной пудрой. Проследил, как она прошла к стеллажу с охлажденными напитками, где стащила банку «Доктора Пеппера», и сунула ее в другой карман. Детектив Вега быстро расплатился на кассе. Последовав за малолетней преступницей на парковку, зачитал ей ее права.