– Отпусти!

– Да что с тобой творится! Немедленно успокойся! Что за истерика?

– Мама! – рванулся Пашка.

И тут же увидел искры. Только не золотистые, а красные. Искры рассыпались у него перед глазами, а щека запылала, обожжённая болью.

– Мама, – прошептал он.

– Сам виноват, – огрызнулась мать. – Нечего было вырываться.

И тогда Пашка заплакал.

Через час у их дома остановилась машина Николая Петровича, зятя бабушки Сидорчухи. Следом за ним ехала ещё одна длинная машина, из которой вышел строгий человек в фуражке и рубашке с погонами.

Николай Петрович, отдуваясь и пыхтя, выбрался на дорогу. Остановился, утирая пот со лба огромным мятым платком.

– Вот это новости, вот это чудеса. Совсем люди одичали. Оставишь дом, запрёшь его на все замки. А тут какие-то дикари, какие-то цыгане-оборванцы. Обворовали, ограбили. Куда страна катится.

– Где она? – сурово спросил человек в фуражке.

– Мы её в доме Сидорчуков заперли, – ответила мама. – Не знали, что с ней делать.

– В доме? – охнул Николай Петрович. – Она же там всё разнесёт!

– Было бы что разносить, – ядовито ответила бабушка. – Половики и те сняли. Перину в город утащили.

– Не ваше дело! – огрызнулся Николай Петрович. – Ещё надо разобраться, кто её впустил. Может, вы заодно. Я ещё загляну к вам в сарай, проверю, как бы вы под шумок что-нибудь из наших вещичек не прихватили.

– Да чтоб тебя! – плюнула бабушка. – Дал Бог соседушку.

– Прекратите балаган, – отрезал человек в фуражке.

И все испуганно замерли, подчинившись его властному голосу.

– Пройдёмте, граждане. Посмотрим на подозреваемую.

В доме было пусто. Поблёскивал у печки потерянный медный напёрсток, застряла между досками пола белая пуговица. Сама же королева исчезла. Растворилась в летнем сумраке, словно и не было её. Словно в один миг перенеслась в мир эльфов, в золотой город волшебника Элиндиля.

Одно из окон в комнате было распахнуто настежь. Летний ветерок играл невесомым запыленным тюлем. Горшок с полузасохшей геранью был аккуратно отставлен в сторону.

– Понятно, – сказал человек в фуражке.

Поднял рацию.

– Семёнов!

– Гр-р-р-р, – ответила рация.

– Семёнов! Это Михайлов! Я на месте! Подозреваемая сбежала. Предположительно направляется в сторону электрички. Объявите там.

– Гр-р-р, – снова рявкнула рация.

И Пашка вдруг понял, что по ту сторону сидит в своей мрачной пещере страшный орк или тролль. Сидит, рычит в рацию. И на одном из рогов висит у него фуражка. Такая же, как у строгого Михайлова.

– Да кто её знает, – Михайлов пожал плечами, словно собеседник мог его увидеть, – дом давно заброшен. Может, и взяла чего. Если было что брать.

– Не заброшен, – запротестовал Николай Петрович. – Мы траву косили.

Человек в фуражке глянул на него как-то презрительно, развернулся и вышел. Взрослые потянулись за ним.

В пустой комнате Пашка остался один. Подошёл к окну, осторожно вернул герань на место. Потом подобрал напёрсток, сунул его в карман. Выковырял из щели пуговицу, отправил её вслед за напёрстком. Поправил тюль, прикрыл окно. И остановился, глядя через стекло на темнеющий лес. Лес замер, испуганный криками людей, их шумом и суматохой. Лес настороженно ждал. Он не верил людям, не любил их. Люди предавали его, ловили и прятали в страшные места под названием «дурка» его детей.

Пашка смотрел на лес сухими, словно повзрослевшими глазами. Но лес в ответ не смотрел на него. За слепыми стёклами полузаброшенного дома он не мог разглядеть мальчика, который ещё сегодня днём искал на его полянах волшебный замок Элиндиля.

В сумраке загорелась и тут же погасла золотая искра. То ли поднялся с листка потревоженный светлячок, то ли ушёл в другое измерение заколдованный замок.

Пашка отвернулся и пошёл к выходу. Ему пора было возвращаться в скучную и серую жизнь, в которой была мать, школа, новые друзья, редкие воскресные свидания с отцом. Жизнь, в которой не было места королеве Ангелине и её серебристому смеху.

В доме ещё витал её запах. Травяная подушка хранила очертания её затылка.

А на столе, словно оставленный на прощанье, лежал шикарный веер из павлиньих перьев – несколько сухих стебельков потрёпанного камыша.

В какой-то толстой солидной энциклопедии Сашка прочитал, что шестьдесят процентов населения планеты Земля живёт в полосе не более 50 километров от ближайшего водоёма. Озера, реки, а лучше моря. Особенные везунчики поселились неподалёку от океана. Выглядывают в окно, а там – огромные волны с барашками белой пены. Накатываются и накатываются на берег. Киты всякие плавают, дельфины, каракатицы с осьминогами. Огромные силуэты лайнеров и призрачные тени парусников. Но даже не в парусниках дело. Сашка был уверен, что все эти люди, живущие возле воды, ежедневно купаются, ныряют, в общем, наслаждаются жизнью как могут.

В пыльном и маленьком городе, который облюбовали для жизни его родители, из водоёмов имелся только старый и постоянно закрытый на ремонт бассейн. Сашке было лет шесть, когда из области приехал толстый чиновник. Торжественно, под оркестр и аплодисменты перерезал ленточку, открывая, увешанный лентами, сверкающий новенькой краской спортивный комплекс, погудел со скандалом в лучшем ресторане и уехал. В бассейн тут же выстроилась очередь из взрослых и детей. По слухам, кто-то даже успел туда сходить. Приобрести абонемент. На третий день в подвале бассейна прорвало какие-то трубы, на дверь повесили табличку «Временно закрыто». Через год табличка выгорела на солнце и её сняли. Чиновник больше не приезжал.

А Сашка больше всего на свете любил купаться, причём не просто в какой-то там ванной. Любил разогнаться, стремительно сигануть в прозрачную, прохладную воду, задохнуться и взвизгнуть от радости, от неожиданной прохлады. Выскочить на поверхность, размахивая руками. И плыть, плыть…

А ближайшее озеро в двадцати километрах от города. И родителей, как не уговаривай, вечером туда не затянешь. Однажды на выходных отец поддался уговорам, завёл машину, мама собрала бутерброды, свернула в тугие узлы покрывала, купальник. Поехали. Сашка сидел довольный на заднем сиденье, улыбался всему миру, предвкушая первый прыжок в озёрную воду.

За пять километров до озера асфальт закончился, машина застонала, затряслась. Ещё через километр старенький «форд» прочно застрял посреди огромной лужи. Отец часа два его выталкивал, измазался весь, поругался с мамой, с Сашкой, проклял все на свете озёра. Мимо ехал дядька на грузовике, зацепили, дёрнули, но разговоров про поездку на озеро больше не вели.

Поэтому весь год Сашка с нетерпением ждал лета. Как только заканчивались последние уроки, отец торжественно похлопывал его по плечу:

– Ну, Александр Игнатьич, собирайся.

Сашке и напоминать не надо было. Он ещё с марта готовился, на календаре дни отмечал красным фломастером. Укладывал в сумку несколько смен одежды, кеды-тапочки, немного игрушек-книжек. И на всё лето к бабушке в деревню.

Едут долго. Сначала по улицам города, и Сашка, прилипнув к окну, видит, как мельчают и стареют городские дома. Из новеньких девятиэтажек превращаются в хрущёвские панельки, в двухэтажные кирпичные здания с непонятными вывесками «Промбудпоставка», «Горэнергосбыт». Потом среди этих панелек начинают мелькать целые гнёзда обычных деревенских домов частного сектора, и вот уже вдоль дороги не город, а настоящая деревня. Из-за заборов заливаются лаем кудлатые псы, на газоне пасётся привязанная к светофору коза, из-под колёс машин с воплями разбегаются грязные куры. И деревня эта тоже заканчивается около высокого столба с табличкой. На табличке облупившейся краской выведено «Н…ск». Надпись перечёркнута красной линией. Город остаётся позади.

Потом почти час дорога петляет по полям и лесам. Между городом и бабушкой целых два леса. Один короткий, грустный какой-то, прорезанный просеками и небольшими деревеньками. Машина проскакивает его всего минут за десять. Зато второй солидный. Огромные сосны подступают к самой дороге, в лесной сумрак убегают тропинки, и через каждые полкилометра попадаются знаки с прыгающим оленем.