«Меченый» помолчал.
– Что еще вас удивило?
– Да многое. Тебе не приходилось, подполковник, стрелять когда-либо из ПЗРК «Стрела» или «Игла»?
– Не довелось.
– Мне тоже. Но видел, как это делается – выезжал радистом во время службы в армии с нашими зенитчиками на ладожский полигон, где они тренировались в сбивании реактивных снарядов, выпущенных из «Катюш». Очень непростое это дело – сбить быстролетящую цель, да еще и на малой высоте. Сноровка немалая нужна, навыки, опыт – а в советские времена чеченцев, наряду с другими нацменами, которые служили в армии, на пушечный выстрел не подпускали к секретным вооружениям, каковыми были и ПЗРК. То есть, каждый сбитый сейчас боевиками самолет – это такое событие, о котором через два-три дня без всякого телефона будет знать вся Чечня, от мала до велика. И я интересовался во всех населенных пунктах республики – там, где со мной начинали разговаривать – сколько же штурмовиков и бомбардировщиков было сбито здесь за две прошедшие войны? Цифра в ответах колебалась незначительно – 25–28. А министр обороны Грачев в 96-м, не моргнув глазом, заявил по общероссийскому телевидению, что в ходе чеченской кампании – первой, подполковник, только первой! – боевиками было сбито двести самолетов. Двести! Как говорится, примерно три авиаполка штурмовой авиации корова языком слизнула. Такая же ситуация наверняка и с бронетехникой – только разница в цифрах в несколько раз больше и реально уничтожается старье выпуска 50-х – 60-х годов, которое – не исключено – уже нигде не числится, а в отчетах о боевых потерях – новые танки. Которые вслед за якобы сбитыми в Чечне самолетами наверняка отправляются в так называемые «дружественные» страны, степень дружественности к которым напрямую зависит от уровня их платежеспособности. Следом налаженными маршрутами уплывают за кордон десятки, сотни и тысячи тонн обычных боеприпасов всех видов, от патронов и противопехотных мин до реактивных снарядов и осколочных бомб, реальный расход которых здесь, в Чечне, никто должным образом не контролирует и которые, к тому же, «уничтожаются» в результате прямо-таки регулярных пожаров на воинских складах по всей стране. А еще чистейшая, без парафинов и прочих примесей, чеченская нефть, которая еженощно сотнями, если не тысячами тонн вывозится за пределы республики железнодорожными эшелонами и колоннами большегрузных «наливников», и пункт назначения у них в большинстве случаев наверняка один – новороссийский порт. Плюс куски и крохи, которые удается урвать от золотого денежного «пирога», направляемого в республику из федерального бюджета на так называемое «восстановление Чечни» и прочие мирные цели. Да манна небесная кое для кого и для очень многих эта война и так называемая «контртеррористическая операция номер два», Клондайк золотоносный, Ниагара долларовая, в бесконечности ниспадания которой не у чеченцев, а у наших шакалов в форме и без нее заинтересованность намного больше, чем такая «мелочь», как человеческая жизнь – и жильцов взорванных домов в Москве и Волгодонске, и мирных жителей республики, стариков, женщин, детей, и солдатиков наших, и офицеров. И моя, и твоя, подполковник, жизнь – тоже, поскольку мы оба также здесь и сейчас. И такое впечатление, что твоя Контора, подполковник, подобные проблемы никоим образом не соотносит с задачами национальной безопасности страны – ни с первоочередными, ни вообще, и вопросы по этому поводу хочешь – не хочешь, а возникают соответствующие…
«Меченый» помолчал, затем спросил, уходя в сторону'.
– Как там Сергей Владимирович?
– Который? – сказал «Седой». – В моей жизни их два.
– Зять ваш.
– Был с ним знаком?
– Пересекались иногда, – сказал «Меченый». – Зачастую на «вздрючках» у начальства. Он в основном по северным районам работал, а я – в предгорьях.
– Мы с ним тоже иногда пересекались во время его работы здесь, – сказал Шавинский. – И только у меня дома, в Ставрополе. Сначала вдохновлен он был этой командировкой – а месяца через три, приехав домой на пару дней отдышаться от Чечни, выпил, расслабился – и заплакал: «Да я, дядь Леша, уже во много раз негатива больше знаю, чем ты! Что творится, что творится!». А сейчас… Сейчас запил Серега. И сильно. Он ведь ставропольский, обычаи и нравы народов Северного Кавказа знает с детства и надеялся, что после года службы в Чечне его оставят служить где-то в этих краях – а его за то, что взяток с родственников задержанных боевиков не брал и, соответственно, не делился наваром с начальством, отправили даже не на Алтай, откуда его направляли в Чечню, а в Красноярский край, в дивизию РВСН, где он начинал лейтенантом после ставропольского училища связи ракетных войск. Дочка вся в слезах чуть ли не каждый день маме звонит – вопрос уже вроде бы стоит о его дальнейшем пребывании в органах, а у них жилье только служебное, на нормальную военную пенсию, если его выгонят за пьянку, рассчитывать тоже не приходится, и как жить дальше с двумя малолетними детьми?
«Меченый» помолчал. Он хорошо помнил коллегу, его деловую хватку, принципиальность и врожденное неумение подлаживаться под начальство – его отец, капитан запаса, два года прослуживший в Афганистане авианаводчиком, воспитал сына должным образом. И никак не мог представить его плачущим. И крайне любопытной была информация о причине ссылки майора Сапунова в приенисейские земли – половину срока непосредственным начальством у него в Чечне был полковник Орлик, тот еще хитрован с манерами и внешностью деревенского простака, а внешне обаятельнейшим надзирателем за соблюдением законности со стороны военной прокуратуры – опять же на вторую половину чеченского срока Сапунова – чаще всего оказывался непотопляемый бурдюк юстиции подполковник Вербный. Ни тот, ни другой к нему лично с подобными предложениями ни разу не обращались, даже намеков не делали…
– Веселенькая у вас жизнь, Алексей Валентинович…
– Я бы сказал, что нескучная. И вспомнить есть о чем.
– А в свободное время чем занимаетесь?
– Только не «литерболом». Не радует меня спиртное, и давно уже – хотя срывы и случались ранее на день-два.
– Историей? Если исходить из вашего интереса к Древней Индии?
– Сейчас уже нет. Написанная история ведь не так уж редко не меньшая шлюха, чем журналистика – все зависит от личности того, кто ее пишет, для кого и по какому поводу. Уже в Евангелиях – в том виде, в каком они дошли до нас усилиями и пишущих, и переписчиков, и толмачей-переводчиков с арамейского, греческого, латинского и церковно-славянского – сказано примерно так об апостолах: «И каждый писал, как умел». То есть, вполне можно добавить: «И как хотел» – и сам пишущий, и тот, кто стоял над ним. И недаром ведь среди криминалистов бытует выражение «Врет, как очевидец». Что уж тогда говорить, к примеру, о евангелисте Луке, которого не было и быть не могло среди двенадцати учеников Христа, поскольку жил он как минимум полвека позже описываемых событий и был грамотным рабом у римского патриция? В итоге Иисус странствует у Луки по древней Палестине по типу «Из Киева в Москву через Воркуту». И какую историю напишет о событиях в Чечне, с одной стороны, именитый столичный историк, постоянно озирающийся на Кремль, Генштаб и Лубянку, имеющий в своем распоряжении всего лишь официоз властных структур, отцензуренные газетные публикации да устные рассказы и письменные мемуары штабных военачальников, но понятия не имеющий, к примеру, по какому берегу реки, левому или правому, идет дорога на горный Шатой и каким это чудесным образом весной 95-го туда без единого выстрела и подрыва на фугасах вошла наша мотострелковая бригада? И что обо всем этом напишет менее именитый историк – да еще и чеченец по национальности – из Грозненского университета, уцелевший в двух бойнях контртеррористических операций, но не имеющий доступа ко многим документам, зачастую засекреченным? И что об этом в угоду своим хозяевам напишут россиеведы из Мюнхена, Лондона и Нью-Йорка, для которых непременной изюминкой писанины о России являются матрешки, балалайки и дикие медведи, разгуливающие по улицам городов и селений с бутылкой водки в передней левой лапе и с дымящей «Беломориной» в оскаленной пасти? И чья точка зрения в итоге возобладает, став официальной историей для последующих поколений?
