— Ну так это же хорошо? Вы можете вернуться обратно к своим друзьям…

— Они мне не друзья.

— Почему? Что случилось?

— Ничего. Я просто констатирую факт. Я не умею иметь друзей. Все люди, которых я так называю, для меня не более чем полезные инструменты и источник развлечений. Я могу притворятся их другом, могу делать вид, что они мне симпатичны, но, как только они пропадают из поля зрения — все. Ни переживаний, ни тоски, ни воспоминаний.

— Печально… — Ливия села рядом и жестом попросила сигарету, — Всегда хотела попробовать. Подозреваю, что мне не понравится, но попробовать надо.

— У тебя, теперь, начинается новая жизнь. Решила пустится во все тяжкие? Алкоголь, табак, беспорядочные связи?

— И не надейтесь.

— Я тебе так не нравлюсь?

— Не то, что бы, просто есть ощущение, что вы — не тот человек, с которого стоит начинать «взрослую жизнь».

— Почему?

— Вы сами сказали, что у вас проблема с привязанностями. Хотя это и раньше чувствовалось. А я, ввиду воспитания и особенностей прошлой жизни, тоже тот еще эмоциональный кастрат…

— «Эмоциональный кастрат»!? Мне нравится — надо запомнить, — Старпом покосился, глядя как Ливия старается не закашляться, — Вдыхай носом. Разбавь дым до приемлемой концентрации.

— Господи… Так вот как вы это делаете?! А что касается связей… Подозреваю, чувственная сторона отношений будет даваться мне очень тяжело. И лучше иметь рядом человека, который способен поддержать и понять, нежели циника вроде вас. Без обид.

— Ясно… Но можно, хотя бы, перестать обращаться ко мне на «вы»?

— Нет — это способ держать дистанцию.

— То есть, я тебе, все таки, нравлюсь?

— В вас есть некая животная притягательность и мне приходится прикладывать определенные усилия, чтобы ей сопротивляться. Но, если вы думаете, что надо просто надавить еще немного, то не старайтесь. Я, все таки, бывшая монашка и нас учили сопротивляться мирским соблазнам.

— А зачем сопротивляться?

— Затем, что человек тем и отличается от животного, что животное сосредоточено на удовлетворении своих желаний.

— А человек?

— Истинный человек — не по виду, а по духу, тем и отличается от животного, что способен подняться над своими желаниями и обуздать их во имя высоких целей.

— И ради чего ты обуздываешь свои?

— Ради новой жизни. Спать с человеком, которому я безразлична, я могла и в Ордене. Вы не хуже меня знаете скрытые от посторонних церковные порядки. И начинать её с этого? Нет. Я слишком уважаю себя.

— Понятно…

— А мне вот, не очень. Признайте — вы не любите людей, которые уподобляются животным. И караете их с особым удовольствием. Они вам омерзительны.

— Но сам, в то же время, с удовольствием предаюсь плотским наслаждениям?

— Дело не в этом. Я хочу сказать, что вы сами прекрасно понимаете эту концепцию. Понимаете, что быть человеком, значит переступать через себя ради чего-то большего. Идей, друзей, близких.

— И?

— Так шагните дальше. Перейдите от понимания к действию. Да, возможно вы социопат или как там это называется, но это, всего лишь, значит, что вы лишены внутренних подсказок. У вас не болит душа от разлуки, нет отвращения перед убийством… И что? Я знала сотни абсолютно обычных, по началу, людей, которых эти подсказки не удержали от превращения в чудовищ.

— Считаете, что может быть и наоборот?

— Почему нет. Подсказки — это всего лишь подсказки. Как знаки на дороге. Если вы знаете путь, то можете обойтись и без них.

— А если нет?

— Тогда используйте свой ум, чтобы найти его. Вы же так гордитесь своим интеллектом — пустите в ход его, тем более, что понять что правильно, а что нет, не так уж сложно…

— Вы так и сделали?

— Да. Я не отрекалась от тех идеалов, в которых была воспитана. Они навсегда в моем сердце. Но разум указал на то, что путь, которым меня направляют, неверен. Что те, кому я служу, много говоря про движение к ним, сами следуют совсем не туда и мне с ними не по пути. А с кем по пути вам?

— Вот, как раз, об этом и размышляю… Как вам мозаика, кстати?

— Я не очень разбираюсь в искусстве не вписывающемся в церковные каноны, так что, лучше выслушаю вашу версию.

— Думаете я могу сказать больше? Я в таком же тупике. С одной стороны, цвета, образы линии… Похоже на наскальные рисунки каких-то дикарей. А с другой — именно этим она и подкупает. Меня до скрежета зубовного бесят богемные снобы, готовые часами обсуждать «Что же хотел сказать художник этими красными ставнями?»

— Учитывая, что часть этих художников вы, наверняка, знали лично…

— Да! Да, сестра, вот именно! И ставни красные, не потому, что этот вот красавчик пойдет на войну и там словит зубами мушкетную пулю, а выглядывающая из них девица наложит на себя руки с горя, а потому, что это бордель, девушка в окне — одна из работниц донны Галанты. И на картину это все попало, потому, что находилось напротив любимой траттории старины Пикколо где он, лакая вино, любил делать зарисовки. Я с ним сидел в этой траттории и платил за его вино, после чего этот хитрый пьянчуга, чтобы не отдавать долг, предложил нарисовать на этой картине и меня.

— То есть, всадник на картине «Марш городского ополчения»— вы?

— Да. И, несмотря на то, что, с тех пор, пару-тройку десятков раз, таки, умудрился сдохнуть, мушкет там и близко не фигурировал.

— Вы им так и сказали?

— Ну, не то чтобы настолько прямо, однако позволил себе не согласится. Знали бы вы, с каким видом эта шайка жертв инцеста объясняла мне, что я нихера не понимаю ни в творчестве Пикколо Паккарди, ни в его биографии..?

— Понимаю. То есть это мозаика вам нравится тем, что не вызывает разночтений?

— Да. Автор не пытается делать сложное лицо. Не прячет смысл, чтобы выдать его только избранным. Он щедр и этим подкупает. Его искусство не элитарно, а скорее, утилитарно.

— И что в этом хорошего?

— Это не хорошо и не плохо. Это вопрос аудитории. Для кого старается художник? Если для людей, то вот, пожалуйста. Данное произведение увидит на порядок больше народа чем те, что спрятаны по галереям и частным коллекциям. Увидит и, главное, поймет и оценит. Хотя-бы потому, что вместо унылой стены у нас тут красивая мозаика.

— Вы так думаете?

— Да. И в этом смысле, данная мозаика великолепно выполняет свою роль. Она украшает, делает жизнь людей ярче, доносит до них простые истины. Художник творит потому, что считает, что ему есть, что сказать людям. Автор этого произведения не шепчет келейно, а выходит на улицу обращаясь к толпе. И выбирает для этого образы понятные каждому… К слову об образах. Я смотрю, ты принарядилась? Неплохо выглядишь для человека, который всю жизнь носил бесформенную хламиду.

— Пытаюсь. Это Мария дала.

— Мария? Хозяйка того дома где нас разместили? Она кажется из Аламенко?

— Нет — родилась уже в Залесье. Но язык знает. Её родители, насколько я поняла, были профсоюзными активистами, получили здесь убежище.

— Она работает на ГБ?

— Скорее — помогает тем, кто на него работает. Или работал. Таким как я, в общем. Освоится, выучить язык, получить крышу над головой на первое время.

— Тогда понятно, откуда у неё такие наряды.

— Она говорит, что многие, съезжая, оставляют разные вещи для тех кто, как я, сумел прихватить только то, что было на себе. А вы где взяли такое пальто?

— Это шинель. Я просто спорол блестящие пуговицы. Не люблю бросаться в глаза. Она в шкафу висела. Видимо тоже хозяйка оставила.

— Наверное. Она расспрашивала про вас.

— Что именно?

— Хотела знать, не аламенец ли вы? Я сказала, что фессалиец.

— А она?

— Спросила, когда ждать вашу маму.

— Люблю стереотипы — они очень упрощают мою жизнь.

— Чем?

— Легко заставить людей думать в нужном ключе. Спорим, что на ужин будут спагетти?

— Бросьте — Мария милая. У неё остановились двое фессалийцев — естественно она приготовит что-то такое, чтобы нас порадовать.