Эти режимы не получали никакой поддержки со стороны народа. Профессор говорит, что им не хватало легитимности и что получить ее возможно было только через оказание поддержки палестинскому национализму и расцветающему исламизму.

– Военные режимы были тоталитарными и имели исламистскую окраску. Это привело к тому, что христиане начали покидать свои территории.

Ваил Хаир одет в синий хлопчатобумажный кардиган, ворот бледно-желтой рубашки стягивает желто-синий галстук. На запястье большие позолоченные часы. Ему около шестидесяти. Лицо с усами, поверх лба – высокая залысина, низко опущенные веки. Этот человек полон достоинства и уверенности в себе и своих правах.

В Европе редко встретишь правозащитника, который бы был настолько консервативно одет, а уж тем более такого, который обладал бы таким христианским и критическим по отношению к исламу духом. Пока он сравнивает идеологии Запада и Востока, я начинаю понимать, как же часто то, на что опирается Хаир, подвергаются осуждению либо пренебрегается европейскими журналистами и правозащитниками. Он тоже так считает.

Мой друг Раймонд нередко сетует на то, что Запад чаще оказывается на стороне палестинцев или израильтян, чем на стороне ливанцев. «Почему палестинский или израильский национализм стоит того, чтобы за него бороться, а ливанский – нет?» – спрашивает он.

На вопрос, почему так мало написано книг об арабских христианах, несмотря на то что они скоро совсем покинут колыбель христианства, Ваил Хаир отвечает:

– Западный мир больше не христианский, поэтому христианами не интересуется. Запад секулярен и частично даже враждебен церкви.

Оказываясь на Западе, арабские христиане-переселенцы зачастую оказываются деморализованы. Они переживают кризис идентичности и теряют корни. Мучимые ностальгией, стремясь как-то восстановить утраченное, они примыкают к своим землякам-мигрантам, представителям других конфессий.

– Более двухсот лет европейцы выкорчевывали из своей жизни религию, – говорит Хаир. – Но несмотря на разочарование, арабские христиане продолжают оставаться на Западе, потому что там к ним относятся как к людям.

Читая этот краткий курс истории западного прогресса, профессор не преследует цели подкинуть дров в костер европейского самодовольства. По его мнению, отступление от религии на Западе привело к проигрышу.

– Наконец-то вы начинаете приходить к пониманию того, что религия – часть человеческой природы. Вы считали, что человека можно сформировать с помощью образования. Но если это так, почему тогда распался Советский Союз? Почему русская церковь оказалась намного важнее коммунизма?

– Презрение к религии нас, европейцев, настолько поглотило, что в значительной степени повлияло на то, как мы воспринимаем Ближний Восток.

– Как только при обсуждении начинают приводить религиозные аргументы, его тут же закрывают, – замечает профессор. – Именно поэтому вам сложно увидеть христиан Ближнего Востока именно как христиан. Ведь запрещается иметь дело с определенной религиозной группой, в особенности если это христиане. Однако любые другие аргументы здесь будут к месту. Так как вы не имеете ничего против национальных или этнических признаков, ваше внимание вполне могут занять такие группы, как «сирийцы», «палестинцы», «курды», «израильтяне» и так далее.

Ближневосточные христиане в их число не входят.

Мы прощаемся и выходим под беспощадный бейрутский дождь. Прежде чем разойтись в разные стороны, я в последний раз гляжу на него, как он орудует своим зонтиком, словно тростью. Сам я спускаюсь вниз по улице Сидани, проходя мимо гиперреалистической картины на фронтоне дома: на ней изображен лысый человек с полными губами и пронзительным добрым взглядом – невозможно разобрать, женщина это или мужчина, черный или белый.

Меня задело странное обвинение Ваила Хаира против европейцев: оно словно высвечивает слепое пятно в анализе христиан арабских стран. Это верно, они не принадлежат к какой-либо определенной этнической группе и не имеют общей национальности. Внешне они похожи на мусульман, живут в их среде, едят ту же самую пищу и говорят на одном и том же языке. Единственное отличие – религия: церковь, литургия, Новый Завет. Все, что так ненавидит «постхристианская» Европа, как ее величает Хаир.

Если задуматься о том, как после чудовищного европейского краха во время Второй мировой на протяжении десятков лет там воспринимали дремучую заразу национализма, то сложно не заметить лицемерие, присущее менталитету современных жителей северного полушария: национализм считают опасным для Европы, но не для Ближнего Востока.

Хаир описывает двойные стандарты религиозной критики, которая в Европе появилась одновременно с борьбой за права человека. Эта критика направлена только на христианство, не на религию как таковую. Европейские правозащитники никогда не обращали строгого, осуждающего взгляда на ислам. Как кажется, это сродни презрению: остракизму подвергаются только христианские деноминации. Мусульмане же полностью от него защищены.

Видимо, этой снисходительностью объясняется и то, что серьезные, крупные правозащитные организации, такие как Amnesty International и Human Rights Watch, до недавнего времени предпочитали не обращать внимания на жертв исламистов, равно как и на жертв арабского национализма, включавших в себя мусульман, христиан и многочисленные меньшинства, которые пострадали от обеих ближневосточных абсолютистских идеологий[199]. Похоже, нарушение прав человека здесь встретило поддержку со стороны Запада. Быть палачами могут только западники. Причины крайне жестокого обращения правительств арабских стран с собственными гражданами можно отыскать в ранней эпохе западного колониализма и других формах современной западной эксплуатации. Их лишили ответственности, превратив тем самым в неполноценных индивидуумов.

«Наша ненависть к себе гораздо больше любви к ближнему», – сказал однажды французский писатель Паскаль Брюкнер. Присущее Западу культурное высокомерие, сопровождающее ненависть к себе, отнюдь не то свойство, которым нам следует гордиться.

Промокнув до нитки, я наконец добираюсь до своей гостиницы.

В это воскресное утро Раймонд везет меня в горы, чтобы показать место, где он провел детство. Он хочет, чтобы я увидел его квартиру и большой дом, принадлежащий его дяде, после чего, накормив постхристианского европейца завтраком, отвести в церковь. Проехав через весь город, мы резко поднимаемся на Шуфский хребет. Раймонд не расстается со своей вечной сигаретой; шея обмотана плотным желтым шарфом, свисающим поверх клетчатого костюма; перед выездом из столицы мы захватили с собой горячий кофе – и вот уже под нашими ногами виднеется Бейрут, который выглядит так, словно вот-вот с головой готов погрузиться в Средиземное море.

Население Шуфского хребта составляют друзы и марониты, которые живут здесь на протяжении 400 лет. Мы мчимся мимо самых настоящих горных поселений друзов, где можно встретить стариков в фесках[200] и мешковатых брюках, а затем направляемся в маронитские деревни.

Раймонд просит меня обращать внимание на все попадающиеся нам на пути дома, в том числе на многочисленные незаконченные конструкции с торчащей арматурой и неживыми фасадами. На месте этих бетонных скелетов чуть более 30 лет назад стояли старые известняковые строения, которым была не одна сотня лет. Раньше эта территория была постоянным местом проживания маронитов. Сегодня они живут в Бейруте. Однако земля так и осталась за ними, и они хотят, чтобы их бывшие дома так и продолжали стоять здесь, несмотря на то что у них уже нет ни средств, ни времени, чтобы отстроить их заново, не говоря уже о том, чтобы в них поселиться.

Мы делаем остановку у друзского мясника, у которого Раймонд обычно делает воскресные закупки. На витринах рядом с сосисками и субпродуктами висят наборы бараньей вырезки. Раймонд покупает печень ягненка и нежнейший кусок, который молодой обритый наголо мясник отделяет от верхней части передней ноги ягненка, а затем режет на части. Он ловко управляется ножом, быстро удаляет сухожилия, оставляя на мясе небольшое количество жира. Позади мясника висит картина, на которой изображен шейх друзов из стародавних времен – с торчащими ушами и белоснежной бородой до пояса. Рядом с картиной – икона святого Георгия, который, сидя верхом на коне, пронзает копьем драконье брюхо.