Я был ярчайшим представителем низшей касты. Даже если моя собственная тень непредумышленно касалась другого, ему следовало немедленно совершить омовение.
В нашей академии имелась своя газета. Большевик всё время глумился над слащавыми хвалебными статьями, вся бумага была забита этим. Большевик написал текст про то, какие студенты были надувные свиньи: мусорили на лекциях, писали на партах и очень много критики разной всякой. Он отдал это взяточникам педагогам и настоятельно попросил опубликовать это в следующем номере. Эти трусы вызвали его к декану кафедры. Этот трусливый пёс преклонного возраста прочитал Большевику нравоучение в лучших традициях самого лучшего экономического вуза Поволжья. Я ещё больше прозрел насколько всё там было гнилое. Взяточники трусы и лжецы готовили себе единственно достойную замену. На лекциях большевик стал брать добрый пример с меня и тоже ничего не делал. Он постоянно рисовал комиксы, где нас троих всегда кто-то сношал, естественно мужского пола. Я постоянно пересматривал их и смеялся с его гомоэромании. Может, он был в меня влюблён.
Мы втроём поехали на Кирыч, чтобы прикупить насвай. Инициатива была Эдика, мы поддержали. Он сразу предупредил, что этот дурман производят из куриного дерьма и мочи Морарджи Десаи. Мы купили минеральной воды и сели во скотном дворе. Опытный в этих делах Эдик предупредил, чтобы не глотали, иначе будет тошнить. Ни с того, ни с сего большевик блеванул тугой струёй, брызги попали мне на штаны. Мы с Эдиком всегда ржали над ним. Всегда когда мы пили алкоголь большевик из-за незначительного роста и веса докатывался до многократной рвоты. Казалось, мы с Эдиком только ради этого и пили с ним, очень смешное незабываемое зрелище. Оказалось и я проглотил чуть-чуть насвая. Я не захотел, чтобы с меня так же смеялись и немедленно поспешил на маршрутку, чтобы успеть доехать до дома. Физические ощущения от этого насвая были просто отвратительными, слегка в голове что-то гудело и всё. От водки эффект был тот же, даже хуже, но я продолжал заглядывать в рюмочку раз в два – три месяца.
Когда проехал почти полпути жутко замутило внутри: то самое ни с чем не сравнимое чувство, что точно сейчас блеванёшь. Я снял шапку и вырвало в неё очень тихо, сначала в щёки потом просто сплюнул. Даже водила слева рядом на одном сидении ничего не заметил. Потом ещё раз стошнило. Я держал полную шапку двумя руками между ног ближе к полу. Избежав национального позора, я добрался до хаты и пал на кровать. На ужин была быстрорастворимая лапша, чёрный хлеб с копчёной колбасой, шоколадка, сладкий чай.
Я всё время сосал леденцы, самыми любимыми были дюшес. Дорогой интернет затягивал всё больше и больше, мне было мало компьютерных классов, я начал ходить на почту и платить там за доступ. Иногда писался с Урсулой из Татарстана, так же онанировал каждый вечер на всех кого можно и нельзя. Акне не утихомиривалось, вечная печаль росла. Нужно было что-то сделать крутое, чтобы частично компенсировать своё мнимое уродство. Я решил сделать наколку в области между пупком и пахом. Какую не знай, взял Эдика и мы поехали в тату-салон. Ритм-гитарист саратовской рок-группы Оргазм предложил перед визитом выпить по флакону сиропа от кашля. Эдик добавил, что должно накрыть…
Будто в скафандре я не мог ничего сказать тату-мастеру о том, что мне нужно было бить. Он помогал мне говорить, предложил вспомнить какой-нибудь хороший фильм. Я спонтанно сказал ворон и велел ему набросать символический рисунок самому. Было очень больно, будто тонким ножом резали и глубоко. Я легко наблюдал эту высокую боль и знал, что это займёт очень короткий промежуток момента. Получится пустой силуэт птицы с прерывистым орнаментом внутри. Подъехал Большевик и мы купили бутылку, пошли в местный чепок, сели за столик и заказали тарелку квашеной капусты, чтобы хотя бы так заплатить за столик, потому что мы никогда не закусывали.
Ближе к позднему вечеру посиделок я и Эдик, как более толерантные к огромному воздействию этила поняли, что нас хотят отпинать все соседние столики. Мы очень шумно себя вели, смеялись, были очень развязными. Нам удалось сбежать целыми и невредимыми. Большевика вырвало в трамвае и очень аккуратно, только я заметил, но очень обильно. Я пьяным никогда не попадался бабке и её глухонемому сыну, они всегда дрыхли, как убитые по ночам.
Воцарились вполне сносные цены на мобильный интернет за мегабайт. Я решил поставить аську, с неё всё у многих и начиналось. Было удивительно насколько продолжительными могли быть мгновенные переписки на расстоянии и с маленького устройства в руках. Чудо микропроцессорной техники. Урсула продолжала мне писать, я просто читал и не отвечал. Я не понимал зачем общаться с девушкой если ты никогда не займёшься с ней любовью. Если она не хотела с тобой заниматься любовью пусть тогда ищет того с кем захочет. А тары-бары-растабары за жизнь, для этого есть подружки и мамы. Лучше никогда не быть ни с одной из них, чем быть хоть для одной дружком. Кроме занятий любовью ещё можно иногда слушать, что они говорили, на этом всё. Что-то им вдалбливать, отвечать бесполезно, мамины папины духовные наставления ничем не выжечь. Всех учили, что получить надо всегда больше, чем отдать. И чем выше эго человека, чем больше ему говорили, какой он красивый, какой достопочтенный, тем больше ему хотелось получить от другого, у кого эго было чуть пониже, а также и вовсе начисто отсутствовало.
В глазах других эти так называемые святые были якобы образцом для жизни: откажись от этой жизни и взамен обретёшь другую. Вечный обет безбрачия, целомудрие, занятия любовью только в браке: всё это придумали несчастные монахи геи. Им не досталось женщины из-за их ничтожности и они встали на службе у царя небесного. Они изобрели брак, чтобы и женщинам также не доставался мужчина. Так из-за женитьбы, из-за свадьбы зародилась сладкозвучная для слуха гражданская проституция. А что, всё же просто было: крестцовые походы, награбили и до конца жизни хватало ходить к потаскухам.
Махавира говорил: любовь не базар, любовь не сделка с торгами и барышом. Свидетельствуйте любовь из себя, любовь не кто-то, любовь это вы сами. Любовь не объект, не количество, не сильно, не навсегда, не может быть измерена и поделена. Нет брака – нет нужды в других. Жизнь так коротка, а людей так очень много. Достаточно было просто послушать её ну и заниматься любовью. В глубине души каждый бы согласился со мной. Я люблю только тебя, слышишь. Я не мог одновременно общаться больше чем с одним человеком. Когда появлялся третий всё превращалось в эгоспектакль. Самое чистое и искреннее общение всегда происходило только один на один. Больше доверия, нет нехватки.
Самые яркие оргазмы выпадали когда я ни о чём не думал в конце. Вначале должен был быть объект для нарастания, а когда уже начало подливать – оп, пустой от мыслей головой. То есть оргазм не выплёскивался наружу на кого-то, выплёскивалась только сперма. Он сильно вибрировал в моей внутренней пустоте и так переживался достаточно насыщеннее. А когда я оргазмировал и думал о чём-то, оргазму негде было расплескаться – подлинный – очень приятный оргазм всегда переживался в опустошённом от дум мозге. Даже о девушке, в жопу которой я кончал. Не нужно размышлять и мысленно приумножать сексуальное наслаждение, так оно стиралось или становилось грязным. Мне нравилось экспериментально наблюдать за шизофреническими реакциями моего тела, как внутри так и внешне, как на внутреннее, так и на внешнее. Случайный свидетель становился всё чище и чище, пыли оседало всё меньше и меньше.
Время всегда оставалось на одном месте, это люди приходили и уходили. Время никогда никуда не текло, оно всегда стояло, это люди подёргивались. Душа человека тоже являлась временем, всегда всегдашним, всегда одного вкуса в любой части океана. Тело всё больше стремилась за душой, становилось всё более центробежным, более расслабленным, более спокойным, тихим. Время стояло, душа стояла, а тело подстраивалось. Тело было даром животного, душа – Бога, в центре ты и я, одно целое. И над всем этим возвышался Свидетель. Свидетель начинал наблюдение, когда болезнь исцелялась: гнилое, ветхое прошлое улетучивалось даже из периферии. Старые предрассудки, сотни мёртвых и абсолютно не актуальных к реалиям обыдённой жизни верования: Свидетель не знал всего этого, Свидетель не знал ничего, он просто смотрел. В смерти никогда ничего не менялось, это было всегда одним и тем же.
