У каждого имелся нож – главное развлечение середины 90. Правила игры бережно передавались из уст в уста, а новички сначала просто смотрели, тщательно наблюдаешь – потом воспроизводишь. Появилась радуга из пластиковых колец, что переливались при движении рук, как чаши весов. Все её захотели. Явились самолётики на верёвочках, крутишь вокруг на верёвке и он ещё вжжикает. Да, хотим самолётик.

Я любил в догонцы, самая простейшая и весёлая забава. Нужно было нагнать убегающего и коснуться его рукой. Он мается, превращается в зомбака, всё что угодно.

Я любил всех приводить в гости и мать кормила их. Ходить в гости в девяностых – просто сидеть в одном помещении и делать вид, что присутствуешь, ведь с собой у тебя ничего не было, ни в карманах, ни за душой.

Меня не интересовали ни девочки, ни мальчики. Всё, что мне хотелось – это игрушки, которыми можно было управлять и последовательно проводить над ними опыты. Роботики – разные головы зверей с телом человека были вышкой. Я капал из пузырька одеколон и надзирал, как деформируется от горения тело. И пока полыхал один, я поднимал его и капал на другого. У меня также имелась одна мягкая игрушка – это розовый мишка. Я разрезал его ножом и запихивал внутрь всё, что влезет, а потом снова зашивал. Красил красной акварелью будто это была настоящая кровь.

Я бегал в догонцы со сложностями – надо было использовать лазилки, они были архинебезопасные: неустойчивые, высокие, низ – жесточайший бетон с мелкой крошкой из острых камешков.

В ванне самой благоприятной температурой было на грани ожога, как в аду – поджариваешься, но никогда не умираешь.

Балаково локализовался на берегу реки. Мы жили в центре города на восьмом этаже. Я нанизывал соску на смеситель и заполнял её до самого предела и как же она красиво летела с высоты и оставляла после себя влажное кричащее пятно.

Пляж рукой подать, народу раз-два и обчёлся, катамаранов вообще одна штука. Много детей бросилось толкать надводный агрегат наподобие чилвелоканоэ. И я за компанию зацепился и стал увлекаемым где глубина ногами не встать. Встал выбор цепляться дальше или спрыгнуть. Над головой зиял сияющий столб смертоносной воды и вертикальные лучи солнца пробивали толщу. Я должен был умереть тогда, а может я это и сделал. Мужские ноги коснулись дна и бдительный ведь хозяин как-то заметил такую незначительную трагедию. Вскоре вместе с другим заплывшим за грань нет дна меня возвращала женщина, а взбешённый отец грозил с пляжа кулаком. Этот проблеск того, как можно заметить мельчайшее побудил меня тренировать наблюдение.

Первый опыт произошёл лёжа на паласе и в дерзких попытках посмотреть, что под юбкой молодой подруги матери у нас в гостях.

На первое сентября я пошёл в школу (изумительно). На втором сентября уже был урок литературы и все читали на скорость. Чем ближе ко мне пододвигало учительский учебник, тем ярче накручивало в животике. Я начал публично читать и по ходу обкакался и сразу привстал. Такой мелкий и понимал уже, что может просочиться, что тогда все обратят на меня жадное внимание. Я галантно и аккуратно, без дёрганий, стойко держал поднятой руку. Молодая учительница с такими добрыми глазами, я легонько выразил ей руками, что нужно склониться пониже, чтобы ухо её оказалось на уровне моего рта. Я сразу сказал, что обкакался и ничего лишнего. И она велела мне сложить портфель, одеть курточку с крючка и идти домой. Дома в ванне я смывал душем с себя всё.

В этот же судный день высохший и отдохнувший я ринулся беситься во дворе. На улице устроили догонцы. Я почти никогда не маялся, потому что быстро убегал от преследования и ловко лазил по лазилке как австралопитек. Ничего из момента падения не было запечатлено в моей дырявой памяти. Удивительно, что можно было так просто вырезать такие кусочки.

Я разинул глаза и наблюдал себя очень кратко качающимся в белой карете с крестом. Потом палата, набитая людьми. Все сразу спрашивали, кто меня это так, это кто. Единственным наблюдаемым мною состоянием была тошнота и когда в голове жутко мутит и штормит. Под койкой выручал железный таз. Я блевал, потому что так всё кружилось и вертелось, что дойти до туалета было невозможно. Это злачное место было перевалочным пунктом для первичной сортировки увечных, избиенных, сбитых машинами.

Лишь через три дня меня перевели в палату из двух людей, где я смог взглянуть на себя. Правая сторона лица с эпицентром в виске радиально накрывала чёрным пятном. Зачем-то кололи в жопу инъекции целый месяц при ушибе мозга. Как это могло помочь исправить сотрясение ума не приложить.

Родители спустили за тысячу рублей ценный земельный участок, подаренный с работы, где сажалась картошка и по мелочи. Всё ради того, чтобы потратить их мне на сладости и шоколадки, от которых мне явно не хорошело. Моему соседу раз в неделю привозили Арбуз и это было божественно. Один Арбуз затмевал собой весь ассортимент вкуснях из телека. Я бегал в туалет писить. Отец знал, что Арбуз промывал почки.

Чем больше уколов делали, тем больше хотелось плакать. На четвёртой неделе стационара уже заливался слезами в подушку пока вливали химический сок при сотрясении мозга. Какие могут быть уколы при сотрясении мозга. Препарат попадал в мышечную ткань, но мозг мой был не связан с мышцами, как у остальных.

Короткое как жизнь лето в России – ценный подарок. Мне удалось поймать прыткую ящерицу. У неё отвалился хвост. Обнажилась пугающая краснота на обрубке. Являлось вспышкобразное осознание что, всё что делается – правильно. А потом увлекало уже что-то другое. Фильм про металлический ёж в клетке, как визуальная головоломка. Страна детей и только один изгой знал, как вынуть ежа из клетки. Он кричал в конце, витая лестница.

На уроке труда я не мог вставить нить в игольное ушко, не мог просто сосредоточиться, даже как-то пожаловались родителям. Меня отметила учитель по французскому. 1 п класс.

Центр города. Лифт. Восьмой этаж. Новая школа перед домом. Живи не хочу, но воздух только казался чистым, много заводов грозили убить по словам знающих людей, коих всегда большинство.

Одними из последствий сотрясения ГМ стали укачивания в колёсном транспорте. Я зажимал голову между коленями, чтобы хоть как-то стабилизировать тряску, но это редко помогало. Я наблюдал, как люди, к которым кто рядом подсаживался вибрировали раздражением, как гидра из программы про животных – сжимается от тычка. В том же автобусе я смотрел на путь следования: я сидел, но продолжал двигаться. Сидеть и смотреть в окно и при этом ехать только вперёд. Иногда машина сдавала назад, но это в особо редких случаях, у назад нет пути. Я хотел, чтобы все знали кто о чём думает и так бы воцарился рай точно из тонких брошюр для самых маленьких свидетелей. Видеть они видели, а схватить не могли.

У всего двора были погоняла на весь сорт 90 х: скрудж, терминатор 10, подлиза из мишек гамми. У меня кликуха была Чикибряк. Почему Чикибряк. Я мастерски владел метанием ножа в землю и всегда побеждал в земличках. Когда стоишь в начерченных полукругах и отхватываешь территорию врага там, где нож воткнётся. Не втыкается – ходит другой.

Такая простая радость была когда раз в месяц доставляли новую порцию песка, ибо старый весь растащен и загажен кошарами. Я всегда строил сахарную ферму, когда в выкопанную яму струйкой падает речной минерал. Мне говорили, чтобы я перестал пристально смотреть на лица людей, особенно женские. Какая-то мамина подружка настоятельно порекомендовала ради интереса сводить меня к новенькому по нервам врачу. Я нормально ответил на все его заковыристые вопросы, а он всё время спрашивал понимаю ли я вопрос. Он, увидев мою жирнющую медкарту, перестал думать и дописал, что у меня обнаружена вялотекущая шизофрения. В школу я после выписки пошёл только через три месяца после третьего сентября. Меня долго отказывались брать в первый класс, потому что уже зима, холодно да и тупая травма головы была.

Уже не вписался в систему: вот надо во что бы то ни стало идти в первый класс на первое сентября, чуть позже – просто немного подожди год. Меня взяли и я не мог вдеть нить в ушко на трудах. Каждый грёбаный урок я промахивался и промахивался, пожаловались матери. Я просто не мог попасть в дырочку, маленькую и узенькую, не мог догадаться закрыть один глаз, чтобы прицелиться. Я просто наблюдал это и приходило что-то из тёмных глубин: зачем это делать, зачем что-то во что-то вставлять сорок минут.