Я должен был утонуть тогда, когда мелким прыгнул с катамарана. Дотронулся ногами до дна реки человеческой скудости. И меня вытащил бдительный мужик, он не хотел садиться из-за меня в тюрячку. А угроза была. Для подготовки к концерту мне выделили индивидуального тренера по вокалу Галю. Эта была на пару лет серьёзнее меня девица с огромнейшим эгом. С насколько заумным видом она наставляла меня как стоять, как дышать, как то, как сё. Я хотел всегда петь на свой изысканный манер, я никогда не понимал почему вечно надо петь так, как задумано изначально. От этой Гали я только ещё больше занимался, педагог из неё так себе. Я даже позвал её куда подальше, но чтобы серьёзно было, как на настоящем свидании. Валя мне решительно отказала. Она говорила, что у меня хороший голос, но так и не поставила его, как надо.

Режиссёр представления являлся каким-то левым кочевым монголом, я его ни разу не видел в стенах храма экономических знаний. Наверно проплачивал всё: уж вид у него был холёный. Во время моей игры на гитаре с завязанными глазами этот кретин общался за столом с несколькими людьми. Это было по сценарию, якобы мы в кафе, а я там работал музыкантом. Неужели они не могли осознать, что не нужно было трепаться когда я исполнял вальс. С четвёртого курса отплясывала балерина, и у неё дурно пахло изо рта. Я вообще ни с кем не общался из наших выступающих, очень редко. Я легко наблюдал, как они все уже посчитали меня изгоем. Они смутно чувствовали, что я был полым бамбуком через которое просто распространялось сущее. Им это было не нужно, им не до этого, им нужно было подумать о тысяче и одной вещи.

На генеральной репетиции никто не выразил мне ни слова поддержки во время пения я люблю тебя это здорово. Я ярко ощущал, как им не нравилось, что я пел эту песню каждый раз по-разному, не попадал точно в ноту, чтобы была мини-копия Носкова. Этот бездарный режиссёр естественно был и в главной роли. Я в школе сценки стряпал лучше, чем вот эти платные студенты вокруг и это были будущие выдающиеся юристы – железобетонная опора государства. Уже по эдакому безобразному сценарию можно было понять какое таких людей и государство поджидало будущее. Одна мужа отравила, а потом её саму забили до смерти, да, эта девушка якобы училась со мной в одной группе и появлялась только на первом сентября, чтобы сфотографироваться на память. Больше её никто не видел, но она числилась с нами до самого конца. Каждое занятие преподаватели отмечали присутствие. Только в одной нашей группе никогда не появлялось человек десять. Я бы не удивился если они уже и диплом купили заранее.

Я был зависим от своего расширенного оргазма и часто мастурбировал: старался раз в день в ванне или лёжа на давно убитой скрипящей койке. Я приобрёл телефон понавороченнее и загрузил себе на трубку несколько видосов сомнительного содержания, безусловно, там горячо любили девчонку в попу. Мне всегда было противно смотреть на традиционный половой акт. Я был рад, что не надо больше образно представлять девушку в голове, можно просто наблюдать как это делают с другой. Страстно полюбить её пару минут и забыть до следующего раза. С девушкой мужчина переживал оргазм только два раза: когда кончал в неё и когда запирал за ней дверь. Я даже руки не мыл, стряхивал сперму прямо на пол с пальцев. Иногда ходил, полоскал пузо, чтобы не стекло на трусы или штаны. Я был прыщавый, маниакально-больной, дохлый хронический онанист. Но мне так постоянно хотелось изобразить свою особенность и необыкновенность, чтобы никто не смог разглядеть мою ничтожность, мою ординарность.

Подоспел судный день концерта. Немалый актовый зал нашего самого престижного экономического вуза Поволжья был только-только с реставрационного ремонта: очень приятный красивый дизайн кресел, деревянная сцена, довольно качественный свет и мониторы, чтобы себя слышать. Это мучительно-сладкое чувство, когда на меня все таращили глаза…

Я встал пораньше, чтобы навести макияж из одного косметического средства: замазка для угрей. Нужно было найти золотую середину. Очень намазал: видно след карандаша, слегка: видно прыщ. Я хотел, чтобы всё выглядело будто у меня здоровая кожа. Вдруг какая-нибудь девушка увидит. Спустя час кропотливой работы моё сонное лицо стало сносным. Учебные занятия были пропущены, ещё бы: генеральная репетиция. Мне не хватило времени даже спеть, какие-то отсталые десять раз переповторяли свой номер. Во время премьеры зал был забит до отказа, мини наш дом культуры Октябрьский. Люди сидели на лестнице. Я очень психовал, и от этого жутко трещала поясница тупой болью.

Наступил мой номер незрячего музыканта. Я прошёл и сел с краю, на другом краю сцены сидели за столиком болтающие. С моих пальцев текло, и они дрожали, струны стали чужими, столько глаз смотрело на меня, такая толпа. Такая же толпа внутри меня одновременно пребывала в мистическом экстазе, такое излишнее внимание. Я всё таки был благодарен режиссёру за их заглушающий трёп во время моей игры, потому что ошибка за ошибкой, прерывание, ещё что-то незапланированное. После меня ждал сплошной кошмар. Я переоделся из уличной одежды в классические брюки, но не нашёл рубашку. Пришлось с голым торсом бегать за кулисами и нелепо спрашивать, где моя рубашка. Я чудом нашёл какую-то чужую рубаху на плечиках, нахлобучил её и пока застёгивал пуговицы заиграло вступление песни я люблю тебя это здорово. На этот раз весь свет падал на центр, а всё остальное утопнуло во тьме.

Я вбежал в этот центр и начал куплет. Люди так тихо сидели, почти неподвижно, все смотрели на моё лицо, обычно ожидали, что я обязательно должен петь один в один, как у Носкова. Я очень боялся забыть слова, потому что не помнил ни одной песни. Эту пришлось зубрить днём и ночью и всё равно забывалось. Последний куплет был самым страшным, потому что я всех лучше помнил начало песни, всех хуже – её конец. В завершении несколько раз не попал в ноту. Сразу же как улетучилась музыка я вежливо попросил в микрофон поднять руку тем девушкам, кто хотел плотно заняться со мной любовью. И вместо ответа они встали и начали рукоплескать. Они подумали, это вопрос был частью номера, но он оказался частью меня. После этого я хотел бы сразу попросить поднять руку тем, кто испытывает зависть. И если бы хоть один бы поднял, то я бы отказался от дальнейшего знакомства с теми, кто ответили первыми.

Я так и не нашёл своей смирительной рубашки. Оделся полностью и покинул этих людей, не дождавшись обвинительного вердикта компетентного жюри. На следующий день я узнал, что оценка была очень плохая. Я долго смеялся про себя, когда мне передали, что меня искал кто-то из судей долго, чтобы насладиться моей реакцией. Эти добропорядочные и уважаемые люди знали, как надо правильно. Я и так прекрасно знал, где я слажал и обделался, не надо было мне это повторять. Первоначально ожидалось, что ко мне будет повышенный женский интерес, но ничего такого не было. Я израсходовал столько психической энергии, столько волнения угробил, а взамен ничего. Тогда я понял, что сцена – это не самый надёжный путь под женское бельё, тем более в задницу. Если я спел соло такую очевидно сложную в исполнении песню, в брючках и рубашечке, хороший такой и ничего, значит и рок-группа тоже ничего, ещё хуже. Девушек было очень много в академии, намного больше, чем парней. Должна же была быть какая-то отдача, я душу им высказал. Должно же и у девушек быть плотское вожделение к мальчикам. Они не могли увидеть издалека, что я в угрях. Они чуяли насколько я был беден во всех направлениях, с больным телом и больным духом. Вялотекущая шизофрения, вот она какая была красивая. Галя там тоже была среди зрителей. Значит правильно было, что она со мной не согласилась встретиться ни до, ни после весны. Во время одной из перемен ко мне подошла девушка с первого курса моего факультета. Я был на втором. Она не выступала, просто тусовалась со всеми на репетициях. Я с ней общался пару раз мельком. Она приблизилась и сказала, Саш я тебя люблю. Я не отреагировал, продолжал рассказывать о политике. Она была не очень на вид, а девственнику надо, чтобы первая была красавица. Та девушка больше ко мне не подходила.