Никто никогда не мог меня не то что сокрушить, а даже прогнуть маленько. Они всеми силами пытались дотронуться до меня, но ничего не выходило, хотя кто знает, что у таких разрастается на уме. Такими были эти братья, они временно перестали выпендриваться передо мной выясняя свои никому не нужные отношения, как фуфлыжники и чмохи. Я стал их основною лёгкою мишенью. Они подозревали, что со мной что-то не в алфавитном порядке и изводили меня, не прям изуверски, но очень ощутимо на периферии, на самых волосках. Они сжирали еду, которую мне накладывала мать, откровенно признавались в этом и ходили хихикали. Дошло до того, что к нам заселилась аж их мать. Эта колхозница торчала перед телеком всю ночь, пока я напрасно пытался уснуть под одним одеялом с двумя умеренно агрессивными зверьми.
Они полагали, что я их дружбан на веки вечные. Самое интересное Федя и Петя поступили тоже через взятки и на бюджет. Они были настолько необратимо деградированными персонажами, что на семинарах, сидя рядом мне было стыдно, что такие люди вообще способны уживаться в цивилизационном обществе. Им бы не помешало носить красную шляпу с мишенью посреди лба, чтобы какой-нибудь умный чувак засадил туда пулю, чтобы таких кретинов не было.
Старший Петя на вопрос преподавателя всегда отвечал, что не готов. Федя начинал пороть такую ахинею, что мне хотелось вышвырнуть его из помещения и не отравлять жизнь других его наличием. Мне нравился только предмет Римское право и учитель попросил Федю прочесть несколько элементарных предложений из учебника. Оказалось, что этот глиняный болван ещё и читал по коротким слогам. Таких, как они любит полицейское государство. Нестерпимо выдерживать человеческую тупизну, в любые эпохи, в любом обществе.
Как в школе, так и на первом курсе я явно выглядел как бедняк и подзаборник. Я не знал, что официально существовала достаточно качественная одежда с разными размерами. Мой рост составлял 183 (6) сантиметра. Я покупал тряпьё на рынках у нерусских. Я не знал, что такое стиль, сочетание цветов, сезонность. Продавцы бежали за мной через весь базар и нередко добивались моего согласия. Они до такой степени желали сбыть мне всё то, о чём я всего лишь спросил. Так подбирался несуразный гардероб, но по одежде человека судили в основном только девушки. У меня были криво мелированные волосы будто на голову просто вылили ведро с краской. Худоба, болезненное отёкшее лицо с неопределёнными кругами под глазами. Хроническая астма немного утихомирилась, а проблемы с почками внезапно исчезли совсем.
Большую часть студенчества академии составлял женский пол. Очень много удивительно красивых, холёных девочек, детки элиты и я – погано одетый инвалид из захолустья твёрдо занял собой чьё-то место. Из вкрадчивых разговоров я узнал, что нельзя просто так встречаться с девушкой, нужно им всегда что-то покупать, а какая могла быть от меня сиюминутная выгода. Всё уходило на проезд и еду. Чем интереснее дева, чем выше её чувство собственной важности, тем больше нужно затратить денег, чтобы фиктивная сделка состоялась. Я не был Кришной, кто просто схватывал себе любую жену, которая была красивой. Ещё и возраст не позволял. Моя мать разрезала ладони тяжёлыми сумками на грязной и нервной работе, чтобы меня выучить, а я буду бегать за девушками, чтобы после растрат моя кандидатура заслуженно победила и своевременно получила добро на занятие любовью.
Я ел быстрорастворимую лапшу и заедал хлебом с копчёной колбасой. Из-за излишка соли постоянно хотелось пить крепкий чай с тремя ложками сахара. Часто случался понос, раздражённый кишечник по-прежнему остро реагировал на всякие сомнительные миксы вроде молочного с фруктами. Из-за повреждённой тоннами лекарств нормальной микрофлоры и такого скверного питания я ещё беспрестанно пердел. На перемене я уходил куда-то в край и пускал по ветру сернистые газы, чтобы никто не отравился. В компании я мог серануть и было слабо заметно что кто-то учуял, но я не признавался. Эдик знал, что у меня метероизм, но он держался очень достойно и никогда не попрекнул в этом.
В академии существовали компьютерные классы с доступом в интернет для учёбы. После занятий я посетил один из таких и впервые окунулся в было бесконечность информации. Я растерялся и не знал куда заходить, за всеми компами следили. Одногруппник до этого говорил, что зарегистрировался в каком-то новом контакте для всех российских студентов, но мне это было неинтересно, и я читал про скудный набор рок-групп, которые я знал только по песням. Теперь можно было узнать историю создания, биографии участников, увидеть неизвестные плакаты. Мне не нравилось когда в музыкальном коллективе выделяли и всегда акцентировались только на вокалисте. Раз он пел, значит он лидер, на плакатах в центре, в клипах большая часть времени только ему. Таковы были химы. Международным эталоном справедливости являлись раммштайны. Даже на обложках альбома можно было увидеть только одного ударника или бас-гитариста, на фото вокалист вставал с самого краю. В Пласебо было всего 3 человека, мой проигрыватель на несколько сотен мегабайт был забит всеми их альбомами. Как только я зашёл на их сайт меня обнаружили и сделали замечание. Я не стал пререкаться. Не зная, что ещё интересного есть в интернете я покинул класс.
Эдик очень любил группу Нирвана, но мне она показалась безвкусной, грубой и немелодичной. Нас, как инвалидов определили в специальную группу для занятий физкультурой. Мы ходили в парк Гагарина и там просто делали круг вокруг и возвращались. Я узнал про секцию баскетбола, а в школе я занимался этим видом спорта углублённо вечером с тренером. В академии же в первые пять минут, увидев мой уровень подготовки, меня немедленно попросили покинуть спортзал и больше никогда не приходить.
Учиться было гораздо легче, чем в школе, главное – ежедневно посещать семинары и лекции, где отмечают присутствие.
Моих сожителей я больше не мог выносить. С матерью они стали ещё смелее и психологическое давление на меня резко увеличилось. Она устроилась работать в ночь на завод по производству мороженого. Я также вместе с этими болванами подыскивал себе, где можно было заработать. На хате появилась гитара и пока тепло мы выходили поздно вечером на улицу. Я пел на весь двор популярные песни вроде зверей, сплинов, бидва, классику по типу Цоя и Бутусова. Всегда исполнял с напечатанных листов, я никогда не запоминал слова песен и аккорды.
Коммунист оказался очень начитанным и славным парнем. На лекциях он присоединялся ко мне и Эдику. Он постоянно всё едко высмеивал и ловко подмечал детали, не уловимые взору большинства. Я восторгался его изощрённой иронией и сарказмом. Когда коммунист находился с нами мы как правило хранили безмолвие и любезно предоставляли ему полную волю решительно высказываться обо всём, что он только пожелает, включая нас самих. Он любил нас за это. Коммунист докатился до того, что приклеил моё вырезанное фотолицо к порнодевушке на чёрно-белом напечатанном снимке. В её тело входили трое мужчин, двое сзади и один спереди – по одному на каждое отверстие. Испытав мою световую реакцию на это оригами, он чуть не упал передо мной на колени. А я всего лишь молча улыбнулся и похлопал его по плечу. Ни с того ни с сего мы с Эдиком нарекли его по-новому: Большевик.
Так уморительно: чем дальше, тем яснее проглядывается то, что верно сейчас через пять минут уже неверно. Всё потаённо или явно менялось, всё всегда стремилось к смерти, даже дерево когда-нибудь умирало, даже металл. Я никогда не бывал серьёзным, чтобы так упорно держаться с невозмутимым видом. Чем серьёзней я выглядел, тем серьёзней смеялся.
Двадцать четыре великих мастера отреклись от своих царств. Махавира стал последним двадцать пятым великим мастером джайнов.
А я разъезжал на электре. Там часто убегал от контроллеров, перемётываясь из одного вагона в другой. Хотя студак давал скидку полтос процентов за билет, я просто всегда хотел нарушать общеобязательные правила, хотя бы такие невинные и легчайшей степени тяжести. Были контроллеры, что настигали, но я наблюдал каждую индивидуально неповторимую ситуацию жизни. Я вручал им всенародно любимую всеми нашими взяточку. Я угощал тётенек монетой, а они делали вид, что запомнили меня и пробивали самый дешёвый билет на одну остановку. Числовая разница между взяткой и билетом проваливалась в отдельный кармашек на форме.
