— Иди в жопу, Пчёлкин, — Юля закончила описание. — Всю атмосферу сбил.
— Нет, а если серьёзно… Ты думала, что эти бумажки заменят мне тебя? Да в журналах тысяча таких есть. Разве я могу потрогать тебя, обнять, поцеловать через фотографии? Нет, конечно. Мне ничуть не стало легче, — расшатанные нервы опять поднялись. Он щёлкнул зажигалкой.
— Юль, ты молодец, мы тобой гордимся. Ты уже отдала свой журналистский долг, езжай домой. Я волнуюсь, — Пчёла подошёл к открытому окну, выдыхая табачный дым.
— Я же говорила, что со мной всё будет хорошо. Потерпи без меня какое-то время, ладно? Я думаю, что тебе стоит заняться делами бригады. Их накопилось немало, наверное. Вот и переключишься.
— Угу. Допустим. Юль, давно хотел тебе задать вопрос. Ты же Александровна, да?
Ещё во время той самой игры про строгую учительницу и лодыря-ученика, Пчёлкин, назвав Юлю по отчеству, задумался о том, кто её отец. Если она Александровна, то её отец… Неужели тот самый Александр Фролов?
— Да, а что?
— Просто задумался.
— Нет, не просто. У тебя, Витя, никогда ничего просто не бывает.
Неожиданно раздался вой сирен. Юля поняла, что пора возвращаться в номер.
— Ладно, потом поговорим. Я люблю тебя, пчёлка моя, — Юля быстрым шагом направилась домой.
— И я тебя, солнышко, — Пчёлкин вешает трубку и падает на диван, сражённый приступом любви. Мыслей невыносимо много: о Юле, о Чечне, о купле-продаже оружия. Не думать. Не думать. Пчёла идёт к шкафу, достаёт бутылку водки и глушит её в соло. Он уже не следит за тем, сколько он пьёт и в каких дозах. Лишь бы перестать думать.
Юля зашла в гостиницу и услышала громкие голоса своих коллег. Кто-то смеялся, кто-то рассказывал смешные истории из жизни. Юля поднялась в номер, где, предположительно, разворачивалось действо и открыла дверь. Взгляды присутствующих устремились на неё.
— Юлька, у нас тут сабантуй {?}[Народный татарский праздник, проводимый в поле. ] спонтанный. Решили расслабиться и гульнуть. Ты с нами? — в центре стола сидел Дима, который был уже под шафе, но старался держаться уверенно.
— Да, почему бы нет, — Юля пожала плечами, садясь на свободное место рядом с Димой. Тот заметно обрадовался присоединению Фроловой, и налил себе ещё рюмку.
— ... А потом я как прыгнул к нему! Хотел спасти, но… Не успел, — Дима с досадой ударил по столу рукой. На самом деле, как читатель может догадаться, эти истории были выдумкой: Дима врал безбожно, чтобы самоутвердиться среди гостей, в особенности женщин. Все с состраданием взглянули на Диму. Юля робко взяла со стола кусочек свежекопчёной колбасы.
— Юлька, — Дима взял в рот дольку ананаса и внезапно положил руку на внутреннюю сторону её бедра. — Ты не пьёшь, что ли? Ну выпей, хоть немного. За победу нашей армии! Или за чё хочешь, — Дима сжал бедро Юли, а потом начал гладить, заглядывая в глаза с хитростью.
«Ты готов взять меня прямо тут. Кретин»
Юля улыбнулась и дёрнула ногой, чтобы рука Димы упала с неё. Получилось.
— Что в бутылках? — она указала на пластиковые ёмкости.
— Вино, шампанское, — объяснил Дима, вновь начиная рассказывать великолепные, душераздирающие, но лживые истории из своего боевого прошлого. После бенефиса Димы гости, уже конкретно пьяные, начали вульгарные, пошлые разговоры, шутили глупые шутки, травили бессмысленные анекдоты. Юля вскоре заскучала. Она подпёрла голову ладонью, смотря куда-то в сторону. Юля понимала, почему в этом обществе она была как Болконский в салоне Анны Павловны Шерер {?}[Было скучно и неинтересно]: она не могла вот так веселиться и смеяться, потому что её настроение не позволяет. Она бы лучше уединилась в комнате с томиком Толстого, посидела бы в тишине, нежели поддерживать эти пустые разговоры. Юля выпила несколько бокалов шампанского, чтобы хоть немного соответствовать весёлой атмосфере, но не добилась этого. Только разум затуманился, а в теле появилась приятная истома {?}[Чувство приятной расслабленности]
Юлины размышления прервались, потому что она отчётливо почувствовала, как Димины руки заползают под свитер и лезут всё выше. Юля не могла дать должный отпор: от алкоголя она слабо соображала.
— Не надо… — пробормотала она. И тут произошло то, что Юля позже считала чудом: Дима отстал и извинился за своё поведение.
— У тебя что, кто-то есть на мирной земле? — спросил он с какой-то обидой в голосе.
— Есть. И у нас всё серьёзно. Мне не до романов сейчас, — фыркнула Юля, выпивая ещё бокал. От прикосновений постороннего мужчины было паршиво: хотелось пойти в душ и смывать это несколько часов мылом, как самую мерзкую на свете грязь.
«Поражаюсь людям! Мы живём в месте, где идёт война, а они спокойно пьют и веселятся!»
Юля поняла, что хочет уйти к себе с этой сомнительной тусовки. Но как?.. Они все пьяные, могут и не отпустить так просто.
— Ребят, у меня болит голова, я к себе пойду, наверное, — Юля встала из-за стола и, не дожидаясь ответа, ушла к себе в номер. В целом, она не соврала: голова и правда болела, но не так сильно, чтобы сбегать. Юля посмотрела в окно. Ночь стояла удивительно спокойная, безмятежная, но Юля знала, что утром всё пойдёт по-новой. На небе рассыпались яркие звёзды, образующие собой удивительные созвездия. За окном дул несильный ветер, покачивая тонкие деревья. Где-то вдалеке стрекотали сверчки. Было много мыслей и чувств, которыми срочно нужно было поделиться. Завести личный дневник? А может лучше…
Юля полезла в чемодан и достала оттуда тетрадку, открыла середину, вырвала двойной листочек, села за стол и щёлкнула ручкой. Потом ещё раз. Это занятие забавляло Юлю по-детски, но потом она прекратила, потому что нужно было писать в далёкую, но такую сейчас нужную Россию самому родному человеку. Юля не знала, с чего начать, и в углу написала первые две строчки из письма Татьяны Евгению Онегину:
Я к вам пишу: чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Юля погрызла ручку (дурная привычка, ещё со школьных времён: в моменты сильной задумчивости Юля грызла колпачки ручки. Один раз она так увлеклась этим, что чернила вылетели оттуда ей в рот, и она две недели ходила с синим языком) и начала писать:
«Привет, родной.
Очень давно с тобой не виделись. Для меня каждая секунда без тебя — это минута, каждая минута без тебя — час, а каждый час — надолго растянувшийся день.
Ну как ты там? Я надеюсь, что хорошо. Ты же не унываешь сильно без меня? Мне будет намного легче здесь быть, если я буду знать, что с тобой всё в порядке.
Со мной всё хорошо. Я жива и здорова (только вот насморк заработала, но это такая ерунда!). Первый день, признаюсь, было очень страшно, но сейчас я привыкла ко всем ужасам, происходящим здесь. Даже появился друг, с которым я неплохо общаюсь. Когда ты не один, преодолевать проблемы становится не так сложно. Уже сняли два репортажа с моим участием. Скоро ты их увидишь. Не буду писать, когда они выйдут, ибо не знаю, когда ты сможешь взять в руки это письмо. Мне не даёт опускать руки моя работа: её очень много в последнее время, так что не соскучишься. Но не по тебе.
Я очень часто вспоминаю нас. Вспоминаю каждое мгновение, которое мы проводили вместе, потому что оно наполнено яркими красками и исключительно положительными моментами. В минуту душевной невзгоды эти картинки в памяти согревают меня, это мой душевный огонёк. Я всегда ношу твоё фото в кармане, возле сердца, чтобы ты был всегда рядом со мной.
Мне иногда кажется, что я чувствую запах твоих духов, чувствую твои руки у себя на талии, которые бережно и аккуратно меня обнимают, будто что-то самое нежное и драгоценное. Мне не хватает звука твоего голоса и возможности разделять твою улыбку. Телефонные разговоры — так себе компенсация. То, как сильно я по тебе скучаю, как сильно меня тяготит наша разлука, невозможно описать: ни в одном языке мира нет нужных слов, которые смогли бы наиболее полно отобразить мои чувства. Я с нетерпением жду нашей встречи, когда вновь смогу тебя обнять и прижать к себе. Знаешь, наверное сейчас это моя самая заветная мечта. Я очень хочу домой, пройтись по своим родным улицам, по Арбату.
