Он вновь пожелал прильнуть к ней, вернуться в то мгновение, когда они мирно лежали на подушках. Она позволила. Он лёг на бок, с ней рядом, уложил голову ей на грудь, просунул предплечье под талию и закрыл глаза. Ладонь легла ей на живот — кажется, он сделал это почти неосознанно. Он повернулся лицом к её груди и поцеловал через ткань, прямо над сердцем.

Рука её вернулась ему в волосы, пальцы возобновили свою ленивую игру с локонами, массируя подушечками кожу головы.

Это убаюкало его, и он благополучно уснул у неё на груди.

*

В последующие недели в их распорядке дня совершенно ничего не поменялось. Всё было как всегда. Однажды после ужина она готовилась принять ванну. Хотелось погрузиться в горячую воду, скользнуть под её гладь и просто забыть обо всём хотя бы на время. Сделать передышку от этого безумия. От ванны поднимались завихрения пара, и она опустила руку под отражение комнаты в ней — проверить, насколько тепла вода.

Вдруг ни с того ни с сего на неё накатила волна дурноты. Галадриэль поднялась с табурета рядом с ванной и положила руку на живот.

И в мгновение ока рухнула на колени, исторгая из себя съеденное за ужином.

Началось с губ, а затем всё её тело яростно затряслось. Она оторопело уставилась на беспорядок на полу перед собой, и тут её наконец осенило. Годы. Потребовались годы, но в конце концов это всё-таки случилось. Сперва она испытала радость, чистое ликование, а затем пришёл страх, который тотчас же сменился всепоглощающим отчаянием. Теперь, когда дело было сделано, она всем своим существом осознала, как же она этого не хочет. Она поднялась, кое-как вышла из умывальной, и тут её вновь затошнило и заставило ещё раз схватиться за живот.

Ноги пронесли её через весь дом, и спустя пару мгновений она уже шарила по ящикам — так шумно, что шум этот эхом понёсся по коридорам. Наконец она остановилась; её глаза зажглись светом, когда взгляд упал на предмет, всё же найденный. Она схватила его — одинокий нож с изящной, увитой лиственным орнаментом рукоятью. Сделанный из чистого серебра.

За поступком не было конкретных мыслей. Она направила клинок на себя, остриём к животу, сжала рукоять. Руки жестоко тряслись.

— Нет!

Она оцепенела от его вскрика, не в силах пошевелиться. Он врезался в неё, одной рукой выхватил нож, другой обнял за талию и притянул к себе. Клинок звонко ударился об пол, и Халбранд отшвырнул его ногой прочь. Она услышала, как тот врезался в стену на другом краю комнаты, а после обе его руки оказались на ней, и он крепко её обнял. Запустил ладонь в волосы на её затылке, погладил, баюкая. Будто сквозь пелену в сознании Галадриэль ощутила, что его колотит дрожью так же, как её.

Перед глазами всё расплывалось, и она ощутила, как он стал успокаивающе гладить её по волосам. Так она поняла, что плачет.

— Тише, — пробормотал он, гладя её по голове, снова и снова. — Я с тобой, Galadriel. — Он произнёс её имя нежно и по-эльфийски. — Nanyë nyérinqua, nîn meleth (Прости меня, любовь моя), — прошептал он потом. — Amin mela lle. Amin mela lle… (Я люблю тебя. Я люблю тебя…)

От сказанного она затряслась сильнее и заплакала пуще прежнего, поднимая руки и вцепляясь в его одежды, яростно сминая ткань в кулаках. Никогда ещё за годы, что провели они вместе в этом зловещем сне, не говорил он ей этих слов. Не то, чтобы она хотела их услышать, потому что чувства были взаимными. И не то, чтобы они могли успокоить её и принести хоть какое-то утешение. Ничего из этого.

— Nanyë nyérinqua, nîn meleth (Прости меня, любовь моя), — повторил Халбранд тихим шёпотом, затем наклонил голову и запечатлел на её лбу долгий поцелуй. — Namárië. Hara máriessë. Amin mela lle. (Приди к благодати. Будь счастлива. Я люблю тебя.)

Галадриэль склонила голову ему на грудь и зарыдала ещё горше.

*

В последующие дни Халбранд обыскал дом снизу доверху и избавился от всех предметов, что Галадриэль могла бы использовать как орудие, чтобы нанести вред себе или ребёнку, которого ждала. Ещё он не спускал с неё глаз, никогда не оставлял одну надолго. Задерживался в дверных проёмах. Настаивал на том, чтобы помогать ей с тем, с чем помощь совершенно не требовалась. Будь то умывание, одевание или подъём и спуск по лестнице — везде и во всём он навязывал ей себя. Всё что угодно — лишь бы она не перенапрягалась. Всё, чтобы предотвратить несчастье, которое могло постигнуть дитя, что носила она под сердцем.

Где дни — там недели, где недели — там месяцы. Эльфы поздравляли её и подбадривали, с тех пор как стало заметно, что она в положении, и за совсем короткий срок об этом узнали все вокруг. Принимая их добрые пожелания и подарки, ей приходилось улыбаться. Приходилось держать его за руку при посторонних. А по ночам, ложась с ней в постель, он часто клал голову на округлость её живота и слушал, как шевелилось и толкалось в ней дитя. Ладонью, ласковой, как летний ветерок, он гладил чувствительную кожу поверх тонкой ткани её ночной сорочки. Иногда он так и засыпал. Иногда он целовал её живот — нежнее нежного, в самую его верхушку, — а затем возвращался в её объятия, чтобы крепко прижать к себе, убаюкать.

Как-то вечером Галадриэль осмелилась задать вопрос, который мучил её с тех самых пор, как она узнала, что внутри неё зародилась жизнь.

— Ты заберёшь у меня ребёнка? — прозвучал вопрос, и она неосознанно обхватила живот руками в защитном жесте.

Халбранд замер в другом конце комнаты, где прибирался; он взял на себя многие обязанности по дому — по своему желанию, и не жаловался. В конце концов, всё складывалось так, как затеял он.

Медленно, он оставил то, чем занимался. Подошёл к кровати, на которой она отдыхала полулёжа. Срок был уже большой; теперь недолго оставалось.

Он сел на край кровати, не очень далеко от Галадриэль. Хотя он на неё не смотрел. И не делал попыток к ней прикоснуться.

— Хочешь его оставить? — спросил он вдруг, по-прежнему предпочитая смотреть не на неё, а в стену перед собой.

Она опустила взгляд на живот. На руки, что обхватили его, будто силясь уберечь. Ныне, когда время почти вышло, мысль, что он отнимет у неё малыша, возьмёт себе, казалась невыносимой. Она была уверенна, что именно так он и замышлял изначально. А иначе в чём смысл всего этого? Сделать ей ребёнка, а потом бросить их обоих? Это направление мыслей вело в тупик, одно не вязалось с другим. Наверняка он хотел забрать у неё своё чадо и взрастить его сам, сломить и извратить его, ввергнуть во тьму — воспитать по своему подобию.

Она не отвечала, и он продолжил говорить.

— Однажды ты попыталась… — напомнил он, хотя произносил слова медленно и осторожно, — …покончить с его жизнью, как и со своей. — Повисла короткая пауза. — Теперь ты хочешь его оставить?

Она сглотнула ком в горле. Погладила живот, ощутив, как ворохнулось внутри дитя. Глаза защипало. Она не отвечала ему долго. Она до безумия боялась, что он обернёт её ответ себе на пользу и сделает что-то, что больно её ранит. Но солги она — и рано или поздно он всё равно узнает правду. Солги она — это не изменит конца.

— Да, — шепнула она в ответ и моргнула. Слёзы потекли по щекам. — Я бы хотела его оставить.

Халбранд сидел неподвижно. Наконец, спустя, казалось, вечность, он забрался глубже на кровать и прилёг рядом. И молча обнял.

— Ná, nîn meleth (Да будет так, любовь моя), — проговорил он тихо и поцеловал в макушку.

*

Роды были мучительными, но длились недолго. На свет появилась девочка. Когда всё было позади, и новорождённую помыли и передали ей в свёртке цвета слоновой кости, Галадриэль взяла её и вдруг поняла, что улыбается, и даже ухмыляется. Наконец она тихонько рассмеялась. Безграничная радость этого мгновения затмила всю боль, которую ей только что пришлось вытерпеть, и Галадриэль нежно погладила пальцами крошечные розовые щёчки, с восхищением глядя на создание у неё в руках.

Все служанки и помощницы не спеша покинули спальню, давая им уединиться. Галадриэль едва это замечала, совершенно очарованная малюткой в своих объятиях.