В конце траурной улицы собрался народ, темнела сырой землей свежая могила. Писарь повел Ляха и Вальтера именно туда.

— Здесь наш Паша и упокоится, — сказал он. — Хорошая ему земля досталась. Сухая, с песочком. А вон и старые корешки толкутся, нас дожидаются.

В стороне от могил, прямо посреди газона, переходящего в пустырь, стояли накрытые столы. Все строго, без гастрономических излишеств и выкрутасов. Водка, кутья, блины, разумеется с икрой, другая закуска. Здесь собралась большая часть пришедших на похороны родского вора. Лях рассмотрел старых знакомых заслуженных воров — Калмыка, дядю Митю, Рыбака, Бивня и других. Все стояли с поднятыми стаканами.

— Что за дела? — возмутился Писарь. — А где же Паша? Они что, уже его закопали? И нас не дождались? Вот это кореша, чтоб вас разорвало!…

Он не договорил. Огромной силы взрыв поднял в воздух и разметал столы с закуской и выпивкой, а также расположившихся вокруг них людей. Писарь, Лях и Вальтер замерли.

— Оба-на! — выговорил наконец Вальтер. — Говорили же старые люди — не устраивай жрачку рядом с покойниками. Всех накрыло, бля буду!

С неба как в замедленной съемке падали комья земли и разорванных человеческих тел.

Вечером того же дня Лях сидел в небольшой квартирке Писаря. Менты и следаки из прокуратуры продержали их долго. Допрашивали, проверяли и перепроверяли алиби — в котором часу Лях вышел из тюрьмы и сколько времени они с Писарем потратили на дорогу до кладбища. Потом их отпустили. Сейчас они сидели на кухне. Перед каждым стоял наполовину налитый стакан водки. Третий стакан ждал Вальтера, который уже с час висел на телефоне в прихожей. Наконец он появился и прошел на свое место.

— Помянем братву, — Писарь взялся за свой "хрусталь".

Остальные последовали его примеру. Выпили. Писарь повернулся к своему помощнику.

— Ну что там? Кто погиб, кто живой?

— Многие погибли: Рыбак, дядя Митя, Калмык, Гулливер, Перо…

Вальтер перечислял имена погибших или попавших в реанимацию воров, а Писарь, полуприкрыв глаза, медленно кивал головой.

— Так я и думал, — проговорил он, когда Вальтер закончил перечислять свой скорбный список. — Почти все наши, староверы, кто новых порядков признавать не хотел. А что, из лаврушников никто не погиб?

— Нет, — ответил Вальтер. — Зверье пиковое сразу укатило, еще до взрыва. А с ними Фома и еще несколько воров из новых, переметнувшихся. И тут банк сорвали. В натуре, что ли, чутье у них звериное?

— Как думаешь, чьих рук дело?

— Кто их знает? Бомбу заложить и чеченцы могли, и из спортсменов отморозки. Эх, такие люди ушли, земля им пухом!

Вальтер опрокинул новую дозу водки и снова ушел звонить. Писарь печально посмотрел в глаза Ляху.

— Ну что, видал дела наши скорбные? Не пожалел, что на волю вышел? Приехали бы чуть пораньше, и нас бы там накрыло. В нашем шалмане нынче жизнь — копейка.

Лях тщательно пережевывал кусок копченой колбасы.

— А на зоне — медный грош, — отозвался он. — Так что шило на мыло махнуть — не велик убыток. Я вот только до сих пор не въеду — зачем меня с кичи вытащили?

Писарь вздохнул.

— Об этом мы с тобой после похорон базарить собирались. Да только базарить-то теперь, считай, не с кем. Ты да я остались, да и то случайно. И, может быть, ненадолго. Про эту хату мало кто знает, но и тут нам долго задерживаться не с руки. В покое нас они не оставят.

— Кто они?

— Эх, — усмехнулся Писарь. — Знал бы прикуп — жил бы в Сочи! Ты, Лях, слушай внимательно и запоминай. От хозяина тебя вытянули по общему решению. Так сходка постановила. Стало быть и отвечать тебе перед всем народом. Сам видишь, какой беспредел творится. Кончать с ним надо.

— За чем же дело стало?

— Люди, — а под "людьми" Писарь понимал исключительно представителей воровского сословия, — в разброде. Одни старых понятий придерживаются, другие в бизнес ударились, кто-то на барыг охраной работает за долю. "Крыша" называется. А то другая напасть — сопляки отмороженные, дембеля безбашенные, чеченцы дикие. Все с оружием и у всех в башке тараканы вместо масла. Сейчас-то немного утихло. Люберецких побили, Ореховские сами разбрелись, чеченцев война поела, а Коптевских менты проредили. Две банды остались особенно опасные: "Динамовцы", из спортсменов, и бывшие менты Гайдука.

— И в чем моя роль?

— Ты должен распоряжаться общаком. Это я говорю от имени всех, кто сегодня погиб на Ленинском. Вся козырная братва так порешила. А для поддержки тебе своя бригада нужна, иначе и двух дней не проживешь.

— А как же авторитет воровской? — прищурился Лях. — Или слово вора уже ничего не значит?

Писарь рассердился на непонятливость собеседника.

— Говорю же тебе — времена поменялись! На одном авторитете далеко не уедешь. Сила нужна.

— Я ведь вор и ничего кроме как воровать не умею. Вот ты мне предлагаешь бригаду собрать, а почему сам-то не соберешь? Авторитета для этого у тебя — на троих хватит.

— Я уже старик. Мне переучиваться поздно. И общак теперь не как раньше: "собрал — раскидал". Его в дело пускать нужно, иначе молодые на повороте обойдут. Нынче бабки — большая сила. Но и совесть надо иметь. Не забывать, что общак — благо общее, а не лично твое.

Лях встал и прошелся по комнате.

— Значит ты, Писарь, предлагаешь мне самому стать типа барыгой или бухгалтером при общаке? Нет, не пойдет такое дело. Я не против того чтобы отстегивать долю, это святое. Я даже согласен держать общак, получать с братвы что положено и отправлять грев на зоны. Но стать банкиром — никогда. Я для этого не гожусь. Не мое это.

Писарь покачал головой.

— Никогда не говори "никогда". Пойми, Лях, времена сильно изменились. По старому сейчас не проживешь. Барыги ушли под крыши. Если кого из них помоешь, то не с мусорами, а с бандитами разбираться придется. Да ты уже это знаешь. Так что все, на что ты можешь рассчитывать со своим талантом крадуна — это читать лекции в какой-нибудь шпионской школе о том как незаметно войти в закрытое помещение. Или на первом же скачке сгоришь.

— Ну это вряд ли, — усмехнулся Лях. — Я школу Призрака прошел, следов не оставляю.

— Не оставлять следов — уже след. По нему тебя и вычислят. А эти ребята не менты и не прокурор. Им доказательства собирать не надо, достаточно подозрения. Остальное ты им сам скажешь. Есть у них средства для освежения памяти — гестапо позавидует. И что дальше? А дальше закопают тебя в ближайшей лесопосадке со всем твоим авторитетом, если нет за тобой конкретных пацанов, которые в эту тему готовы вписаться и войну из-за тебя начать. Надежная братва за спиной — это сейчас единственная защита от беспредела.

— Видел я сегодня на кладбище, какая это защита. Хочешь сказать, за Калмыком и Дядей Митей никто из братвы не стоял? Только им теперь от этого не легче!

Писарь нахмурился.

— Здесь совсем другой базар. Боюсь, их для того и взорвали, чтобы войну начать. А сил у нас — один Чингиз со своими людьми. Остальные гроша ломаного не стоят. Всех забот — уколоться и забыться. Да, совсем братва испортилась.

— А ты не думаешь, что бомбу заложить мог кто-то из своих?

— Окстись, Лях! Что ты такое несешь? Чтобы честняк на своих руку поднял? Да на такое даже лаврушники не способны!

— Честняк не честняк, а только я думаю, что, может, и Пашу убили только для того, чтобы всех нас в одном месте собрать и вслед за Пашей "в Сочи" отправить.

Писарь совсем сник и только пробормотал в ответ:

— Ладно, время покажет, кто прав. А сейчас оставлю тебя в покое. Оглядись хорошенько. Сам поймешь — что к чему. Только бы поздно не было. На вот, возьми, — Писарь протянул Ляху завернутый в тряпку тяжелый предмет.

— Что это? — Лях принялся разворачивать сверток. — Волына?

Он не ошибся. Внутри свертка оказался блестящий хромом небольшой пистолет.

— Красивая игрушка, — покачал головой Лях. — Только мне ствол без надобности. Я вор, а не мокрушник.