И принялся целовальник с королевной жить-поживать. Снова водочкой приторговывает, закусочкой. Музыкантами обзавёлся для ублажения эстетических вкусов. Кордебалета две штуки прикупил у заезжего француза. Вроде бы всё хорошо в жизни наладилось.

Бабе Яге подарочек прислал. Может, и не шибко дорогой, да ведь важен не подарок, а внимание.

Но вот однажды выходит он из кабака и видит, что у крыльца стоит седой-преседой старик. По сути говоря, старикашка.

– Откуда ты, дедушка, взялся у меня тута? – спрашивает. – Раньше тебя такого тута не было.

– Раньше не было, а теперь есть. – вдруг говорит старик, земно кланяясь. – Спасибо тебе, дитятко, ведь ты сюда на мне приехал.

– Как на тебе?

– А так. Похищен я был маленьким ребёночком в лесу этим подлюкой Лешим, оборотил он меня в коня, и всю жизнь я у него пробыл. Брёвна таскал по измороси, да овёс жрал. А вот пришёл ты, погубил Лешака, меня оседлал и сюда прискакал.

– Так чего ж ты сразу не сказал, что ты человек, а не конь? – спросил целовальник, а сам дивится такой ситуации, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

– Раньше не мог. – говорит старикашка. – Раньше я стеснялся такого чистосердечного признания. А теперича мне всё равно вдруг стало. Теперича мне всё равно помирать. Так лучше я старичком помру на законном основании, нежели каким-то лешачьим конём. Спасибо тебе, дитятко.

– Да пожалуйста. Ты помирать-то здесь вознамерился или поближе к родным местам двинешься?

– Поближе к родным. – говорит. – Там ведь и берёзка должна расти, которую я ещё малюткой посадил. Хочется глянуть.

– Ну, глянь.

Ещё раз подивился целовальник этой нешуточной истории, накормил-напоил старика, да и отпустил помирать с Богом. Дал в дорогу котомку с хлебом и напутствовал добрым словом. Все мы люди на земле, и все помогать друг другу должны кто чем может.

Королевна-то опосля этому целовальнику детишек нарожала много-много, все они потом в ейном королевстве принцами стали, а она не захотела своего возлюбленного покидать, так и прожила с ним бок о бок до скончания дней своих. Ну и он тоже, конечно, помер. А что с тем стариком сталось – я не знаю.

Досюль играл один молодец с девицей три года без малого, колечки ей на именины дарил и целоваться лез, да замуж так и не взял. «Я, – говорит. – экспансивно не постигаю этих ваших официальных штучек, я человек простой и необязательный.» И выдали эту девицу за другого молодца. Она жила с мужем три года, выла по ночам в платочек, сжатый в кулак, да делать нечего. Потом сделалась нездорова, стала у ней глотка больна. Потом её похоронили – поскольку она померла.

Все похоронные строгости справили по правилам, мужа от гроба еле оттащили, а детей у покойницы не было. Потом за столом погоревали малость и разошлись по домам – вроде в этом деле ничего интересного не намечалось. Вроде всё как обычно.

Вот она и жила в могилке шесть недель, каким-то неизъяснимым образом. Даже здоровьем поправилась и вылезла ночью наверх, чтоб глянуть, как да чего. Видит, что мир вокруг трепещет разными нарядами и кропотливой сущностью. И пошла к своему мужу.

А муж её из окошка увидел и не пустил в дом, говорит:

– Зачем же мне с тобой, покойницей, жить в супружеском согласии, если я пужлив чрезвычайно?.. Ступай-ка прочь.

Пришла она к родным отцу и матери, постучалась. А отец с матерью не поторопились её к себе запускать, в ночное время.

– Кто это там? – говорят. – Мы никого не звали.

– Да это дочка ваша, – говорит. – которая давеча померла. Вот, пришла в гости.

А эти спросонок не понимают ничего. Как же может дочка в гости проситься, ежели её гробик гвоздиками заколочен, а могилка аккуратно закопана?..

– Кто это? – спрашивают. – Не балуйте по ночам, девушка, а то милицию вызовем.

Пришла она сама к милиции, а та и вовсе в своём учреждении заперлась и видеть никого не желает.

– Чем поклянёшься, – говорит. – что ты та самая покойница, которую мы шесть недель назад хоронили?

– Зуб даю! – говорит.

– А здоровьем матери поклянёшься? – спрашивает.

– Чьей матери?

– Да твоей матери, той самой, к которой ты давеча в дверь постучала, а она не отперла.

– Ну, – говорит. – клянусь здоровьем своей матери.

– Даже если мы попросим поклясться, что у твоей матери голову отрежут, если ты поклянёшься и соврёшь, то ты и тогда поклянёшься?..

– Это, – говорит. – вы побаловаться со мной решили, а мне не до смеху.

Тут кто-то из милицейских мужичков чихнул, и сразу понятно стало, что покойница про себя правду сказала – завсегда милицейские товарищи чихают, когда люди правду говорят. Но одно дело, когда люди по ночам куролесят, а тут покойница. Страшное дело, надо сказать, когда граждане, опочившие в бозе, в милицию сами приходят. Затаились мужички за дверьми учреждения, дышать боятся.

И тут девица-покойница опомнилась. Прислушалась к зову сердца. «Пойду-ка я, – думает. – к старопрежнему молодцу, что колечки мне на именины дарил. Вот ежели он меня раньше любил крепко, то пускай теперь к себе домой приглашает поиграть.» И пришла она к этому самому молодцу, села против окошка, пригорюнилась.

А тот тоже сидит у себя, в избе, у окна, припозднился. Пишет какую-то свою писульку по необходимости, и вроде как ничего постороннего не замечает. Вроде как сильно занят делом.

Она и говорит:

– Хватит белиберду строчить, бумагу портить, давай-ка с мёртвой девкой в игры веселиться!!!

И прямо в окно к нему лезет.

– Э нет, девонька, так у нас с тобой игры не заладятся. – схватил молодец со стола ножичек и принялся им в покойницу тыкать со всей мочи, чтоб она в окно не лезла. А та лезет. И ножичком не протыкивается.

Он тогда работника разбудил, который в сенях на полатях спал, и рассказал, что тут творится немыслимое. И они похватали топоры и пошли покойницу убивать насовсем. Надо сказать, что очень сильно они этим убийственным делом занимались, очень старательно. Да только всё мимо промахивались. Работник, как догадался, что покойницу топором не прошибёшь, так зачурался во всю и побежал куда-то прятаться. Испугался. что покойница его съест. Мертвецы-то известные обжоры – завсегда на кладбищах подъедают всё, что плохо лежит.

А она говорит молодцу старопрежнему:

– Мой милый да любезный, сам теперь видишь, что со мной не справиться. Вот возьми меня и женись на мне, а я тебя не съем.

– Ну, поклянись, что не врёшь. – тот даже ружьё где-то добыл и на покойницу нацелил.

– Матерью клянусь. – говорит.

– Чьей матерью? – спрашивает.

– Давай, – говорит. – сперва своей матерью поклянусь, а потом, если захочешь, и твоей поклянусь.

Вот и ладно.

Он тогда её приобнял, чмокнул в щёчку, а она ему сказала:

– Ты меня гораздо не прижимай, мои косточки належались, не крепки ещё косточки. Потом как-нибудь наприжимаемся.

Он тогда работника прочь прогнал, а девицу взял в сою избу, замкнул в сенях на горнице и держал восемь недель, никому не показывая. И наигрались они за это время волю – само собой.

Потом пошли они в церковь, чтоб законным образом жениться, и чтоб всем добрым людям на глаза показываться без возражений. По округе-то разные слухи пошли, разные сплетни принялись ферментировать. У некоторых несознательных бабёнок языки этакую беспутную дребедень понесли, что у иного добропорядочного гражданина волосы дыбом вставали. Иные граждане, обозлившись на несознанку, вилы схватили и пообещали, что девицу забьют насмерть. Чтоб совсем ничего такого не было.

И милиция помалкивает. Только объявление у себя на дверях вывесила, дескать, пропала собака, а нашедшему обещано вознаграждение. Так чего её искать – собаку-то эту?.. Вон она у помойки шляется, хвостом вертит.

Вот этот молодец с девицей и пришли к самой церкви, оделись в подвенечные наряды. Смотрят: а всё вроде тут также, как раньше, а что-то вроде и не так. На самой паперти церковной не нищий калика перехожий руку тянет, а поп местный грязными патлами по ветру развевает и рваной рясой пыль столбом завивает.