– Кто, – говорит. – тут есть убийца и душегуб, на того мистическая сила укажет. А мы его вмиг заарестуем.

Ну, и тут такое началось!.. Один гражданин зайца кушает – и ему всё ничего, только слегка икается да прикосорыливается. Другой беличью лапку глодает – ажно за ушами пищит от удовольствия. Чувствует, как настроение в неограниченные сферы приподымается. Даже ноги кренделями костромскими заплетаются, а ручонки за всяческих девок цепляются. Третий кушает – вроде как и дохнет сперва, но вскоре оживает, зацветает пуще прежнего. Глазёнками забавно помаргивает, улыбочкой задорно шалапутит, языком дразнится. Балясник этакий.

Но вот пришла очередь и девочке гробовщика снадобье отведать. А она мудрит чего-то, хмурится всё неприглядно, ручонкой-то от снадобья отмахивается, говорит, что, дескать, на диете сидит!.. Не надо, мол, спасибо.

Тут все стали подозревать что-то неладное, ворчать. А гробовщик говорит ей строго-настрого:

– Девочка, а девочка! ну-тка кушай быстрей, что дают, не кочевряжься!

Девочка и принялась есть снадобье. Одну ложку съела – сидит как ни в чём не бывало, на белый свет с невинностью таращится. Другую ложку съела – слегка с оказией поперхнулась, но сплёвывать не стала, а продолжила сидеть да улыбаться. Дылдой этакой дурковатой. А вот когда третью ложку съела, тогда мозгами заколобродила, всем телом затряслась, а из внутренних кишок визглявым голосом запричитала: не смейте бедную девочку забижать! не смейте ребёночка охаивать!.. Но тут страшный гром загремел и земля затряслась, тьма сгустилась непроглядным образом, а все покойники из гробов повылезали и принялись на площади собираться. Собираются и в девочку пальцами тычут: вот, дескать, душегубка самая настоящая! такая маленькая, а уже по ней тюрьма плачет!..

Тут девочка во всём и призналась. Как морячка потопила в реке, как дровосеку голову топориком срубила, как прочих несчастных граждан в потёмках подкарауливала и безжалостно на тот свет отправляла. Во всём призналась и папеньке в ножки поклонилась: прости, дескать, батюшка!.. я ведь не за ради удовольствия грехи на душу брала, а за ради того, чтоб у тебя завсегда работёнка была!.. А гробовщик тут на попятную попёр: не дочка ты мне, говорит, не бывало ещё такого, чтоб душегубка моею доченькой была!..

А затем встал в позу высочайшего смирения и сказал всем людям, что на площади собрались, и всем покойникам, которые в могилках своих не усидели, и старушке тоже сказал:

– Ежели мы это дьяволово отродье (дочурку-то мою) до полуночи казнить успеем, то тогда с миром и разойдёмся по домам. А ежели иначе случится, то тогда нам всем не жить!.. В ейном теле непременно бес обретается, и он нас всех тут укокошит.

Все сразу гробовщику и поверили, девочку повязали крепкими верёвками и поволокли к городской виселице. Там уж старушка петельку смастерила, девочке на шею накинула и говорит:

– Молись давай скоренько, а то до полуночи четверть часа осталась.

Девочка, конечно, быстренько помолилась, всем горожанам в ноженьки поклонилась, у папеньки ещё раз прощения попросила, и казнь смертную безропотно приняла. Да только никто её не простил, и даже хоронить никто не захотел.

Бросили тело где-то от города неподалёку, вроде и до сих пор косточки валяются – их и собаки не грызут. Ох уж эти легкомысленные девочки!..

А старушка погостила в городе ещё чуток, поразмыслила о том да о сём.

– Дорогие граждане. – говорит. – Напрасно я колдовать взялась, нету с этого никакого проку. Теперь я перешепчу все свои заклинания назад, и наступит у вас жизнь такой же, какой была прежде. Будете рождаться и помирать, как все добрые люди на земле. Супротив божеского замысла, – говорит. – переть неразумно.

Так ведь тебя, дуру старую, об этом предупреждали ещё тридцать лет назад. Когда ты в губернской тюрьме сидела. За бродяжничество и ведовство срок мотала. Старушка ты этакая!..

На природу нечего сетовать, хотя и всякая дрянь в мире встречается, а тем более в сельской местности. В иных дремучих краях от нечистой силы спасения нет для простого человека. То гукнется в лесу, то в бору аукнется, а то молодые девки зачнут пропадать на овинах. Домой-то после ворочаются чуть свет, а от них и путного слова не добьёшься: всё только стыдливо хихикают!.. Смешно им.

А вот однажды один Леший целое стадо проигранных крыс гнал по большой дороге, и вот подогнал к кабаку (а лешие на крыс и зайцев играют в карты, всё равно как мы на деньги играем). Подогнал и кричит целовальнику:

– Отпирай, подай вина!

Тот сперва не дал, потому как у него поздняя ночь была, и для посетителей проходу не имелось. Наши целовальники по ночам либо гидролизный спирт бодяжат, либо самогон перегоняют, а затем в бутылки с коньячишкой подливают.

– Ступай-ка ты прочь. – говорит целовальник Лешему. – А не то собак спущу!..

Леший обиделся, взялся за угол кабака и чуток приподнял над землёй, кричит:

– Давай мне цетверть водки!

Тот сразу испугался, поставил ему четверть водки. Леший одним духом выпил, денег не отдал, кабак с ног на голову перевернул и погнал крыс дальше.

– В следуций-то раз, – говорит. – буду забижать тоби, презрев всяцескую добродетель. А сицас мне некогда.

И захотелось этому целовальнику отомстить Лешему за обиду. По сусалам надавать или даже смертоубийство сотворить с печальным концом – короче говоря, этакое дело сотворить, чтоб знал нечистый, кому на Руси жить хорошо.

Вот он собрался скоренько в дорогу, кабак досочками заколотил. Все бутылки с пойлом вдребезги перебил – чтоб народ злополучным лакомством напрасно не смущать. Табличку повесил. Дескать, ушёл на базу. А сам отправился лешего отыскивать.

Шёл, шёл, приходит в лес. Видит, в лесу стоит избушка на курьих ножках: в лес лицом, а сюды к нему воронцом. Целовальник и говорит: «Избушка, избушка, будь добра, повернись сюды ко мне лицом, а туды от меня воронцом.» Избушка вдруг и повернулась. Не всякий день ей хорошего человека привечать доводится, зачастую такие охламоны по лесу шастают – водку жрут да на гитарах тренькают.

Целовальник заходит в избушку и видит: сидит Баба Яга, лён прядёт, а титьки на воронцы держит. Осинкой чахоточной трясётся. Пожилая женщина вроде как.

Ну, она ему и говорит без лишних предисловий:

– Куды, добрый человек, идёшь?

Вроде того, что на задушевный разговор претензии имеет.

– Я иду, – говорит тот. – по оченно важным делам. И по всей видимости, – говорит. – иду туда, не знаю куда.

Ну, Баба Яга титьками слегка бултыхнула, вроде как закокетничала дамским манером.

– Вот ежели, – говорит. – выкрутасы твои маловразумительны, то залезай ко мне под бочок, прямо на печь. Отдохни со мной рядышком, пока то да сё.

– Отдыхать, – он её говорит. – после будем. Сперва дело надо делать.

– А какое-такое у тебя дело? – Баба Яга спрашивает. Да заодно в избушке успела прибраться, стол накрыть. Хлебушек нарезала. Сальца шмоток.

– Это, – говорит целовальник. – вопрос психологического свойства, его в пять минут не растолкуешь. Процесс моих намерений, – говорит. – во многом состоит из риторического плана, а потому моё дело не только от меня зависит. Тут целый абзац из непредвиденных обстоятельств.

– Чавось??

– Вот тебе и «чавось».

И рассказал ей про обиды свои на Лешего, про то, как по сусалам ему надавать следует. Ежели что и приврал на Лешего, так исключительно для красоты эффекта. Глубокого и афористичного.

А Баба-то Яга в ту пору с Лешим не дружила и зуб на него точила. Как раз сегодня в полночь точилка поломалась, и Яга в растерянность житейскую угодила, а тут целовальник со своей обидой ей в самый раз пришёлся!..

– Ты бы, бабушка, – он ей говорит. – посоветовала мне, эким манером Лешего до цугундера довести. А то тебя в народе всё старой хрычовкой величают, а я вижу, что ты бабуля вполне себе ничего, и панталончики кружевные.