Потом камера словно исчезла и душа полетела над полями. Он очутился в деревне.

Штольман увидел маленького кудрявого мальчика на руках прекрасной голубоглазой девушки в светлом кружевном платье. Они стояли у окна.

Это была Анна. Она показывала мальчику запряженный экипаж и тройку лошадей.

Он бесконечно долго смотрел на нее.

Эту картину душа Якова тоже созерцала с равнодушием пассивного наблюдателя, но он знал, что Анна в этот момент счастливо замужем, и у нее все в порядке.

Картина неожиданно исчезла, и с нею пропало все остальное. В том числе, Штольман потерял свое телесное “я”. Он потерял все свои ориентиры.

Долго ли продолжалось оцепенение, Яков не знал.

- Яков! Пожалуйста! Очнись, любимый! - кричал голос Анны из темноты. Он шел на него, словно слепой щенок.

Сначала он не мог вымолвить ни слова. Проклятое косноязычие преследовало его даже здесь.

Наконец, он собрался с силами и крикнул:

- Аня!

В себя Штольман пришел уже другим человеком. Он обрел способность, когда совсем невмоготу, развоплощаться, покидая тело. Однако Яков больше не рисковал и оставлял свое душевное “я” рядом с телесной оболочкой.

Тюремщик, который наблюдал за ним за дверною прорезью, заметил продолжительные припадки оцепенения. Однажды Яков опять находился в таком состоянии.

Он увидел, что дверь открылась и жандарм в сопровождении двух солдат и военного врача подошли к кровати. Яков услышал, как доктор окликнул его по имени. Потом и все присутствующие начали звать арестанта Штольмана, щупали у него пульс, осматривали зрачки.

Душа Якова фиксировала все эти манипуляции совершенно безучастно.

- Инъекцию камфоры ему! - наконец сказал доктор.

Ему сделали укол, и Яков почувствовал, как тело пробудилось.

Врач посчитал это болезненное состояние арестанта началом психической болезни.

Для поддержания здоровья Якову Платоновичу Штольману были предписаны ежедневные получасовые прогулки и жаркая баня с последующим холодным душем.

***

Жандармский полковник внимательно и задумчиво смотрел в окно на прогуливающегося по внутреннему дворику опального надворного советника.

- Пожалуй, он дошел до нужного состояния, - сказал он собеседнику, - с завтрашнего дня начнем допрос.

Я, однажды, истаю, исчезну бесследно, покину

Светлый, радужный мир, познавая великий покой.

Свод небес оставляя, паду в мировую пучину,

Лишней каплей вливаясь в ленивый, усталый прибой.

Буду облаком плыть над широким, безбрежным простором

Над утесом взметнусь пламенеющей искрой зари.

Разобьюсь на осколки игривым, лучистым узором

Чтобы светлой любовью твой мир навсегда одарить.

Стану ветром горячим, пески поднимая в пустыне

Или льдинкой усталой застыну в арктической мгле.

Я прошу, вспоминай мое грешное имя,

Позволяя к тебе прикоснуться, хотя бы, во сне

Лилия Савельева

========== Сражение и победа ==========

К весне и без консультации доктора, все догадки относительно беременности окончательно подтвердились. Тут уже не нужно было быть семи пядей во лбу. Анна уже точно знала, что у нее и Якова Платоновича будет ребенок. К ней вернулся хороший аппетит, а маленький холмик под пупком стал стремительно расти. Беременность очень волновала и радовала Анну, обнажила душу, давала силы жить, и не просто жить, а светиться от потаенного счастья.

Вскоре стало очевидно, что с отъездом ей и Петру Ивановичу стоит поторопиться. Разоблачить Анну могли многие - от вездесущей внимательной мамы до закройщика одежды, к которому все та же мама настаивала немедленно сходить, ведь летний гардероб все еще не пошит.

- Что скажут люди! Аннушка, у тебя нет ни одного нового платья к сезону! - волновалась Мария Тимофеевна.

Анна упрямо молчала.

Утягивать живот корсетом совершенно не хотелось. Как можно! Малышу должно быть комфортно и безопасно. К тому же к концу апреля девушка стала ощущать первые робкие, почти невесомые толчки. Ее малыш стал шевелиться.

В Петербург дядя и племянница уехали в начале мая. Родители Ани восприняли их отъезд несколько недоуменно. Виданное ли дело - учиться барышне на акушерских курсах.

- Курица - не птица, акушерка - не девица! - ляпнул дядюшка столичную шутку, за что Мария Тимофеевна сердито употребила на его бедную голову все колкости, какие только могла себе позволить почтенная мать семейства.

Материнское сердце чуяло подвох, к госпоже Мироновой пришла растерянность и неспособность понять, что же происходит в собственном доме.

В Петербурге у Миронова-младшего была замечательная квартира на улице Сергиевской.

Она располагалась в большом доходном доме, который принадлежал известному купцу I гильдии. Квартира была огромная, с пятиметровыми потолками и изящной лепниной на стенах. Петр Иванович никогда в ней не жил. Обычно Миронов сдавал апартаменты, изображая из себя рантье затонского разлива, а на вырученные деньги много путешествовал, удовлетворяя свою вечную тягу к новым впечатлениям.

В этот раз путешествие пришлось отложить. Да что там поездки, к чему они, если его Аннет так нужна помощь.

Квартиранты заранее были извещены о том, что аренда заканчивается. Видный петербуржский адвокат и его супруга выразили большое сожаление, но уступили квартиру владельцу, и вот дядя с племянницей были готовы к скорейшему переезду в столицу.

Деньги Петр Иванович копить умел и даже скапливал немалые суммы, особенно если задавался целью, не проигрывал баснословные суммы в карты и не шиковал, ухаживая за очередной прелестницей.

Миронов-младший был готов ко всему, денег в любом случае должно хватить надолго. Никак нельзя было допустить, чтобы Анна осталась без поддержки. Как и его племянница, Петр Иванович интуитивно в столь деликатном вопросе не очень доверял брату. Он опасался скандала и ультимативных решений, призванных защитить честь семьи.

Жили они Анной на редкость дружно. Дядя и племянница всегда хотели вместе поехать в столицу, побродить, не спеша по улочкам, и вот выдалась такая замечательная возможность… Они ходили в парки, музеи, посещали выставки. Иногда Анна становилась задумчивой и немного грустила. Петр Иванович изо всех сил тормошил ее. Он нашел Анне хорошего доктора, самого лучшего.

Как бы племянница не отпиралась, он уговорил ее сходить.

Аня была скромна до такой степени, и так привыкла скрываться, что на приеме у седого степенного профессора расплакалась и не знала, что сказать.

- Голубушка, ну что же Вы? - увещевал доктор. - Срок приличный, я провожу исключительно наружные исследования. Мне нужно посмотреть расположение и примерный размер плода, ширину бедренных костей.

Аня расслабилась и позволила аккуратному ласковому профессору сделать все, что нужно.

- Вот, господин Миронов, Ваша супруга, насколько можно судить по сегодняшнему осмотру, полностью здорова, плод развивается по сроку. Ожидайте прибавление в семействе на начало сентября. Вызывайте меня и акушерку на домашние роды. Буду рад, весьма рад помочь! - сказал доктор и выписал счет.

Именно Петру Ивановичу выпала честь с удовольствием наблюдать, как меняется племянница в процессе ожидания своего первенца. Он, несмотря на затруднительные обстоятельства их жизни, гордился Анной.

Она была прекрасна и отважна, как Жанна Д’Арк и одухотворена как Мадонна. Для Петра Ивановича не было во всем свете человека лучше племянницы. Ну, а Штольман обязательно справится, восстанет из пепла хотя бы ради нее. В Якове Платоновиче Миронов тоже был уверен.