Сегодня вечер и ночь противоречий. Наслаждение и боль рука об руку идут вместе.

– Я не боюсь тебя, – отвечаю шепотом.

– А зря.

Эрик берет с тумбочки презерватив, надевает его, а я развожу ноги шире. Вопреки тому, что мне страшно, я мокрая и жажду продолжения.

– Дубль два, лори. Сейчас я точно не остановлюсь. Не передумала?

Отрицательно качаю головой и, закусив губу, напрягаюсь, когда чувствую давление возбужденной эрекции между складок. Эрик входит в меня медленно, без резких движений. Глаза у него дикие, зрачок снова поглощает радужку.

– Не сдерживай себя. – Мой голос звучит приглушенно.

Пока ещё не осознаю, к чему себя приговариваю, потому что Эрик начинает двигаться резко не сразу. Постепенно наращивает темп. А я изо всех сил стараюсь не забывать дышать, когда толчки становятся частыми и ритмичными.

Он просовывает между нами руку. Массирует клитор и не перестает целовать меня, стараясь заглушить дискомфорт от глубокого проникновения. Это похоже на пытку. Боль на грани наслаждения. Его пальцы вот-вот подведут к краю, и я снова полечу в пропасть. Из меня вылетают хриплые стоны, и чувство давления увеличивается, когда накрывает экстазом. Я ощущаю всё так остро, что кажется, нахожусь на грани и вот-вот действительно лишусь чувств. Эрик совсем меня не щадит, двигается мощно и приходит к финишу спустя пару минут.

Восстановив дыхание, он уходит в ванную, а я остаюсь лежать на кровати и прислушиваюсь к себе и своим ощущениям. Между ног горит. Трогаю половые губы – они припухшие. Надеюсь, этот засранец хоть чуть-чуть насытился? Я бросаю взгляд на телефон, лежащий на комоде, и усмехаюсь. Героическими усилиями дотягиваюсь до него и пытаюсь включить. Безуспешно. Сел.

Дефлоратор возвращается из ванны, когда я натягиваю на себя платье, стоя у окна. Бросаю в сторону Эрика быстрый взгляд, замечая, что на нём ничего нет. Хоть бы полотенцем прикрылся, извращенец. Волосы у него влажные, а глаза снова похожи на теплую карамель. Без намека на бурю и шторм.

– Далеко собралась? – Эрик щурится, наблюдая за моими сборами.

Я пытаюсь расчесать волосы пятерней и не обращаю на него внимания.

– Домой. То есть в общагу, – тут же поправляю себя.

– Нет, – категорично заявляет он. – Снимай с себя тряпки и возвращайся в кровать.

– Что? – От удивления округляю глаза. – Я больше не…

– Вернись в кровать, Регина, – повторяет Эрик. – Утром отвезу тебя, куда скажешь. Больше не трону. Просто хочу убедиться, что не пойдешь резать вены или что вы там обычно делаете, когда отдаете девственность не тому парню?

– Что? – повторяю я и непонимающе на него смотрю.

– В кровать, лори, – приказывает он, будто я его домашний питомец.

Не знаю, как поступить. Вообще, я ужасно устала за этот долгий день и не хочу никуда сейчас ехать.

– И номер свой дай.

– Зачем? Думаешь, еще захочу? Вряд ли. К тому же ты не в моем вкусе.

Эрик усмехается и качает головой. Садится на кровать и тянет меня за руку. Обхватывает бедра ладонями и сжимает.

– Обработай тату, – просит он. – Я два раза ее намочил. Невыносимо жжет. А твоя как?

Везунчик гладит мои ноги, смотрит снизу вверх и заставляет сердце биться быстрее. В его глазах плещется похоть. Если бы не заминка с девственностью, я бы уже опять была под ним, а он во мне.

– И у меня. И не только там. Я дня два о тебе точно не смогу забыть. Пока сесть нормально не получится.

Эрик смеется.

– Тебе ведь правда есть двадцать?

– Двадцать один, – улыбаюсь в ответ и иду за пакетом из аптеки, который остался у входа на полу.

Возвращаюсь и ставлю его на тумбочку. Провожу несложные манипуляции и под конец не удерживаюсь, трогаю свежий шрам на спине везунчика.

– Сорвался со скалы, вытаскивая другого человека. В связке были. Почти полгода провел в больнице на реабилитации. Думал, от скуки умру. Обратная сторона кайфа.

– Зачем ты это делаешь? – недоумеваю я.

– Знаешь, как маленькие дети привлекают к себе внимание взрослых? Совершают всякие глупости и заставляют их нервничать. Чаще всего назло это делают. Примерно, как ты своей выходкой. Чье внимание привлекаешь?

– Судя по твоим отметинам, на тебя так и не обратили внимания? – отвечаю вопросом на вопрос. – Или ты втянулся, а на тебя и твои глупости давно забили?

– Втянулся. И давно забили.

– Не думал, что однажды всё может закончиться очень печально? После твоей смерти вряд ли кто-то будет долго о тебе вспоминать. Ну кроме родителей и тех, кому ты был действительно дорог.

Таких людей, как правило, единицы.

– Ты пессимист, лори. Я не собираюсь умирать.

– Скорее реалист.

Убираю всё обратно в пакет. Эрик перехватывает меня за руку и тянет на себя, валит на кровать, снова вжимая в матрац.

– Ты обещал…

– Вдох-выдох, лори, – перебивает он и проводит носом по моему подбородку. – Считай до десяти и вспоминай, что я говорил.

Эрик просто целует. Даже не пытается трогать никакие интимные местечки ниже пояса. К счастью. Потому что там действительно больно. Везунчик стягивает с меня платье и, откинув одеяло, указывает глазами на левую половину.

– Ты куда? – удивляюсь я, когда он встает с кровати и одевается.

– К девочкам на ресепшен. Темненькая приглянулась, – подмигивает Эрик и берет ключи от машины.

Хочется швырнуть в него чем-то, но вместо этого я демонстративно отворачиваюсь и накрываюсь одеялом. Пусть идет. Только сюда никого не приводит. Я устала и хочу побыть в тишине, возможно, действительно немного поспать. А утром вернусь домой.

В сон я проваливаюсь почти сразу. Мысли вязкие, как желе, чувствую себя эмоционально опустошенной, еще и снится откровенная ерунда. Будто нахожусь посреди болота с лягушками и те громко голосят. Эти звуки безумно раздражают. Хочется бросить что-нибудь тяжелое в зеленых несмолкающих монстров. Ворочаюсь во сне и натыкаюсь на что-то твердое. Распахиваю глаза и смотрю перед собой, ничего не понимая. Требуется несколько секунд, чтобы осознать, где я и что произошло. Везунчик лежит рядом на животе и спит. Часы на тумбочке показывают пять утра. Я сажусь в кровати и морщусь от боли. Хоть подорожник прикладывай к промежности. Рядом с электронными часами замечаю обезболивающее и телефон Эрика, который стоит на зарядке. Выдергиваю кабель и подключаю к своему смартфону. Тихо проскальзываю в ванну и привожу себя в порядок. Жду ещё десять минут, чтобы сотовый чуть-чуть зарядился, и я смогла вызвать такси. Всё это время наблюдаю за спящим везунчиком, а потом совершаю наиглупейший поступок. Снимаю телефон с зарядки и делаю несколько фотографий с Эриком. Провожу рукой по его плечу, рядом с татуировкой. Он никак не реагирует. Крепко спит. Не знаю, во сколько вернулся этот ловелас и водил ли темненькую в соседний номер (а может, сразу двоих позвал, раз ему меня не хватило), но от мысли, что горластыми лягушками из сна были стонущие девицы с ресепшена, на губах расползается улыбка. Понятно тогда, почему я хотела их прибить.

В блистере с обезболивающим не хватает двух таблеток. У Эрика член заболел после ночных забав? Мне бы тоже не помешало закинуть в себя хотя бы одну, но решаю оставаться с чувством непривычного дискомфорта внизу. Чтобы не забывать о том, что натворила. Хотя маячащая на горизонте сто тридцать седьмая статья Уголовного кодекса нормально так отрезвляет.

На цыпочках я выхожу из номера и, вызвав такси через приложение, спускаюсь на первый этаж. В машине набираю сообщения брату и Жанне, что со мной всё хорошо, и снова выключаю телефон. Сейчас главное – добраться до пансионата, отработать смену и при этом не накосячить. Не представляю, как в таком состоянии я буду что-то делать, но нужно продержаться до вечера, а потом два выходных. Отосплюсь, сходим куда-нибудь с Жанной, возможно, съезжу за город и навещу могилку мамы. Давно у нее не была. Лишь бы не думать о том, что я сделала, потому что начинают накрывать отходники и нехорошее предчувствие забирается под кожу. Безумно боюсь гнева отца. Нет, он никогда не поднимал на меня руку, но и я до этого дня с такой отчаянностью не шла наперекор его воле. В жизни не совершила бы подобную глупость, если бы не его давление. Зачем он так со мной? Словно я инвестиция, а не живой человек. И мама бы никогда не допустила брака с Ибрагимовым, будь Иман хоть трижды полезен компании отца. Не понимаю, ради кого папа хочет сохранить полумертвую империю? Это амбиции? Азарт? Лучше бы завел себе женщину, родил с ней ребенка и направил силы и энергию на новую семью. Иногда закрадывается мысль, что я ему не родная. После смерти матери он ни разу не спросил, что у меня на душе, чего хочу. Как робот выполняет свои родительские функции – ни теплоты, ни нежности от него нет ни капли. Закрылся в себе, и не достучаться. Я не могу спокойно смотреть на страдания других людей, особенно близких. Разве отец не видит, что мне тоже больно? Иногда так хочется, чтобы пожалел или просто пришел, посидел рядом, как было когда-то, но он словно в бездушный камень превратился.