– Что же это ты продаёшь, мальчик? Это съедобно, да?

Я сбивчиво забубнил, что это не только съедобно, даже и вкусно. Однако женщина колебалась. Я готов был провалиться сквозь землю.

– Ну что, сынок, купим травки? – обернулась она к своему малышу. Малыш подозрительно покосился на меня, потом на мою травку, но ничего не ответил. Женщина улыбнулась и спросила снова.

– Ну, сынок, купим, что ли, травки?

Малыш разглядывал меня и молчал, а я прилагал последние усилия, чтобы не заплакать.

Женщина долго рылась в сумочке, наконец подала мне десять копеек и взяла два пучка.

«Баррикадист» с натугой подал голос, пассажиры кинулись по качающемуся трапу на палубу, пристань быстро опустела. Отдали швартовы, вновь деловито зашлёпали колёса, и, дав прощальный гудок, пароход скрылся за поворотом…

С каким-то необъяснимым облегчением я сгрёб в кучу свои пучки и швырнул их под забор.

Иван Григорьевич, зоотехник третьего отделения совхоза «Береговой», возвращался домой с работы. Шёл устало, чуть помахивая руками, поглядывая на заходящее солнце, которое вот-вот должно было спрятаться в перелесках на левом берегу Иртыша. Впереди него, изредка оглядываясь и повиливая хвостом, бежал Курган – нечистокровная овчарка. «Это сколько же ему лет? – подумал Иван. – Володьке двадцать два, а притащил он его, когда во втором классе учился… Как раз “чёртова дюжина” выходит, старик уже…»

Курган почти всегда ходил с Иваном, оставаясь дома лишь в том случае, когда Иван мимоходом бросал слово «нельзя». Тогда пёс отходил в сторонку и садился у палисадника, чтобы подольше видеть хозяина. Если же Иван уходил молча, то Курган считал своим долгом сопровождать его.

Ни к кому из Ивановой семьи Курган не был привязан так, как к нему. Может, потому, что случалось Кургану попадать и впросак, а Иван его выручал…

Осенью как-то приехал Иван на Иртыш за водой, развернул телегу вдоль берега, только за черпак взялся, чтоб лёд проломить да воды начерпать, а тут Курган летит как угорелый. Разогнался с берега да на лёд, а лёд хрупкий – Иртыш только-только встал, – к тому же метрах в десяти от берега была довольно широкая полынья. Оказавшись на скользком льду, которого он ещё не видел в своей жизни, Курган почуял неладное, попытался затормозить, развернуться, неуклюже загребая лапами, потом упал и, проломив тонкие закрайки полыньи, оказался в воде. Он колотил лапами, стараясь выскочить, а сильное течение тянуло под лёд.

Обломки льда шуршали, переворачивались, и, позванивая, скрывались в воде. Курган то ли устал, то ли понял безвыходность: держась передними лапами за кромку льда, он протяжно заскулил.

Иван суетился на берегу, не зная как помочь и надеясь, что Кургану всё-таки удастся выскочить, но когда тот просяще заскулил, к Ивану быстро пришло решение: он отстегнул вожжи, набрал их на руку, как набирают аркан, и швырнул в полынью. «Возьми!» – крикнул Иван, но Курган уже и сам следил за вожжами, и как только конец их, подхваченный течением, приблизился, он вцепился в него зубами и не отпустил до тех пор, пока Иван не вытащил его на берег. Курган отряхнулся, снова тихо заскулил, будто извиняясь за свою оплошность, и лизнул руку Ивану, потом залаял и со всех ног пустился вдоль берега. Иван черпал воду, поглядывая на Кургана, и думал: «Молодой ещё, дури много…»

По молодости и у самого Ивана дури было хоть отбавляй: и кулаки чесались, и с девками баловался. Потом, когда уже шестой десяток разменял, утихомирился…

Краешек солнца ещё выглядывал из-за леса, но лучи его, пронзая стайку белых кучевых облаков, устремлялись куда-то в бескрайнее небо. Через дорогу, миролюбиво хрюкая, шла грязнющая свинья с поросятами. Курган остановился, пропуская свиное семейство, повернул морду к Ивану и вильнул хвостом, будто спрашивая: «Помнишь?..»

И Иван вспомнил. Это было лет десять назад, а может, и больше. Курган тогда совсем молоденький был, но уже стремился «верой и правдой» служить хозяину, потому и перестарался.

Хозяйство у Ивана было большое: коровы, овцы, гуси, куры, а тут как раз ещё и двух поросят купил. Прибирался как-то в огороде, глядь – а поросят трое. Чужой чей-то зашёл, соседский, а который из трёх – бог его знает. Роста все одинакового, никаких особых примет.

– Катя, тут поросёнок чей-то приблудился, выгнать надо. Иди покажи, которые тут наши.

Катерина Осиповна, жена Ивана, возилась с грядками в огороде, и Курган был с ней. Услышав голос Ивана, он перемахнул через забор и бросился к одному из поросят. Тот с визгом ринулся из ограды. Однако Курган мёртвой хваткой схватил его за бок, свалил, и через несколько секунд всё было кончено. Иван и крикнуть не успел, растерялся, потом вышел за ворота и остановился над растерзанным поросёнком. Курган, свесив язык, преданно заглядывал Ивану в глаза и, по всей вероятности, ожидал от хозяина похвалы за хорошую работу, а Иван глядел на него и думал: «Ну как он, паразит, мог догадаться, что я с Катькой про поросёнка толкую и что его, мол, выгнать надо? Вот он и выгнал, а мне теперь как перед хозяевами отчитываться?..»

Раздумья Ивана прервала прибежавшая со слезами хозяйка.

– Осподи, это чо же на белом свете делаица, а? Это чо же за издевательство, а? Полгода поросёночка ростила-холила; осенью хотела продать, а теперь чо?.. Чо стоишь, рот раззявил?

– Да нет, Лукерья, это у тебя рот-то раззявлен, а я пока что молчу.

– Вот и молчи, тебе его и разевать нечего, а я вот на тебя в суд подам, тогда враз раззявишь.

Вредная соседка была Лукерья. Крикливая и скупая до невозможности. Иван хорошо знал, что её теперь, кроме как деньгами, ничем не утихомирить. Даже и поросёнка своего взамен предложи, так она откажется, скажет: «Мой, мол, больше да сытее был»…

– А что тебе этот суд даст? На суде меня заставят уплатить тебе за шестимесячного, а без суда я как за годовалого уплачу.

– Ну дык ладно, тада ладно, я ничо, ежли уплатишь. Поросёночек-то на молочке рос, вон какой сытенький был да пухленький, и не подумаешь, что ему полгодика…

Иван принёс деньги и протянул их Лукерье.

– На, да не кричи.

Курган лежал чуть в стороне и, положив морду на вытянутые лапы, слушал и наблюдал. Неизвестно, какие выводы он сделал для себя, но в дальнейшем за всю свою жизнь он не поранил больше ни одного животного, хотя службу свою сторожевую нёс исправно и старательно…

Размышляя о Кургане и поглядывая на заходящее солнце, Иван не сразу и заметил, что у ворот его дома стоит грузовая машина. «Наверное кто-то из зятьёв приехал, – подумал он, – может быть, и внучек привезли?»

Внучек своих Иван любил. Они напоминали ему собственных дочерей, с которыми нянчился он долгие годы. Дочерей у него было две: Валька, старшая, и Ольга, на два года помоложе. Обе по материнской дорожке пошли, учительницами стали. Замуж вышли, у обеих мужья шофёры, и опять же у обеих дочки родились… Ещё у Ивана был сын Володька, гордость Ивана и надежда, но тот ещё молодой. Лётное училище закончил, вторым пилотом летает. Тоже, поди, вот-вот женится…

Иван подошёл к машине и остановился. Один борт у неё был открыт, а в кузове громоздились круглый стол, четыре стула, ковёр, два чемодана. Он в растерянности сел на лавочку и закурил. «Это что же? Выходит, Катька и эти вещи ей отдала?..»

Младшая дочь, вышедшая замуж в прошлом году, поминала недавно, что ей надо и ковёр и стол со стульями, но конкретно ничего не решили. «Ну что ж: раз надо, значит, надо. Они молодые, пусть живут. Зачем он мне, ковёр? Было бы в чём на работу выйти да переночевать под тёплым одеялом, а они молодые, пусть живут…»

– Держи правее!

– Это ты свой угол опускай.

– Поднимите тот край… Так… ну, вот.

…Зять, младшая дочь и Катерина выносили из дома голубой плюшевый диван. Про диван Ольга тоже поминала, но Иван в общем-то не хотел его отдавать, так как сам любил посидеть на нём, полистать газеты, или полежать иногда, поиграть с внучками. «Но раз надо – что ж, пусть берут, – снова подумал он, – обойдёмся и без дивана…»