Оксли-колледж был оплотом влиятельных кругов Британии в сердце английской глубинки, но Тея с тем же успехом могла отправить резюме в школу на Марсе, потому что опыта работы в таком месте у нее не было. Она удивилась, что вообще прошла первый этап собеседования. Была, конечно, еще одна причина, по которой она в первую очередь зашла на веб-сайт именно этой школы и, увидев размещенную вакансию, импульсивно направила свое резюме. Но не стоило об этом задумываться именно сейчас.

Уже повернувшись к выходу, она покрутила в руке металлическое кольцо, рассматривая гладкий, истертый от многолетнего использования металл. Все три ключа были большими, у одного головка в форме пятиугольника, внутри звезда в кольце, вершины упираются в круг – знакомый узор. У второго – переплетенные круги, точно маленький лабиринт, со звездой в центре, а на третьем – колчан со стрелами, по шейке плетение, точно крученая нить. Тея провела большим пальцем по пентаграмме, задумавшись, когда же их впервые отлили и почему с таким орнаментом.

Убрав связку в карман куртки, она закинула сумку на плечо, ухватила чемодан и потянула на себя дверь. Кроны деревьев беспокойно шелестели, и желудок отозвался ответным урчанием. Вместо обеда она перекусила в поезде, всего пара сэндвичей с водянистым кофе, и то уже давно. Где-то в сумке валялась шоколадка, но можно было и еще немного потерпеть. Нужно вернуться в город и найти, где им с девочками предстоит жить.

Вмонтированные в землю вдоль аллеи прожекторы освещали путь до ворот, и от деревьев по газону длинными пальцами тянулись тени. Вдалеке почти неслышно шумели машины. Но что-то изменилось. Сперва Тея не могла определить, что именно, и вдруг ее поразила тишина: музыка смолкла. Ей вспомнились слова мистера Баттла. Если студенты еще не приехали, то кто же пел?

Сперва Роуэн заметила жилет господина, вытканный узором, который она прежде не видала: оранжевые лепестки сияли в тускнеющем свете послеполуденного солнца, листочки плелись зеленой лозой. Затем она обратила внимание на бриджи, белоснежные, точно брюшко сороки, такие же белые чулки и начищенные кожаные туфли с блестящими серебряными пряжками. По всей видимости, это был очень состоятельный джентльмен.

Неторопливо, с важным видом он подошел, остановившись неподалеку, убирая что-то в карман. Роуэн разгладила юбки и заставила себя улыбнуться, усмирив порыв сбежать и спрятаться. Как бы ей хотелось, чтобы ботинки у нее были чистыми, а не заляпанными грязью, а красный плащ с капюшоном, когда-то принадлежащий матери, не таким изношенным и в заплатках. Уставившись себе под ноги, Роуэн поспешно спрятала руки за спину: по дороге она собирала травы, и зеленый сок впитался в кожу.

– Ты, девочка. Ты сильная? Здоровая? – осведомился мужчина, вынужденно опустив взгляд: она была тоненькой и невысокой, на фут или больше ниже его.

– Да, сэр, – нашла в себе силы ответить Роуэн. – Два года служила горничной и прачкой у семейства из девяти человек. – Она не стала упоминать, что дом тот принадлежал ее дяде и тете и за работу ей не платили. Ей хотелось показать, что дело она свое знает лучше, чем можно судить по внешнему виду. – Ни дня не пропустила.

– Я искал камердинера, – вздохнул он, поглядывая на другую сторону лужайки, где группками стояли женщины со швабрами и метлами и мужчины с косами, мотыгами или лопатами. Роуэн разглядела и обрывки ярко-голубых ленточек на груди у большинства из них, знаки, что их уже приняли на службу. – Но, похоже, в такой поздний час это бессмысленно.

На Михаэльмас в городе проводилась ежегодная ярмарка[1], куда стекались люди со всех окрестностей в надежде получить работу на год, и Роуэн сама два дня шла пешком из своей деревушки, спала в лощине у дороги и с рассветом вновь пускалась в путь. Солнце давно уже клонилось к закату, она простояла на лугу с раннего утра, но все, кому нужны были горничные, прачки и кухарки, спешили прочь, стоило им увидеть ее лицо и обезображенный шрамом левый глаз, из-за которого веко у внешнего уголка сползло вниз. Ей хотелось бы знать, почему и этот господин не поступил так же, но она благодарила звезды, что этого не произошло: болезненная пустота в желудке напомнила о том, в каком незавидном положении она очутилась. Если Роуэн не примут на службу, сил на долгую обратную дорогу до дома тетушки уже не останется, да и рад ей никто не будет – ее и отправили сюда зарабатывать на содержание младших братьев.

С места, где она стояла, открывался вид на распростертый внизу город Оксли. Столько домов сразу всех видов и размеров плотно прижимались друг к другу, точно кусочки мозаики: из кирпича, с прочной черепичной крышей – не то что домики из прутьев и глины и с соломой вместо крыши у нее в деревне. Главная улица казалась шире иной реки, которую только можно было вообразить, она мягко петляла вниз по холму, точно колечки яблочной кожуры. Размер города внушал ей благоговейный страх точно так же, как и знатный джентльмен перед ней.

– Полагаю, горничная мне подойдет. – Его слова вернули ее в настоящее время, позволив огоньку надежды вспыхнуть сильнее. Он помедлил, раздумывая, а Роуэн изо всех сил старалась выдержать его взгляд с твердостью, которую не ощущала, так как сердце ее колотилось быстрее, чем если бы она пробежала целую милю. Никак не показав, что заметил ее увечье – паутинкой разбегавшиеся от уголка глаза шрамы, – он произнес:

– Если моя супруга даст согласие. Идем. – Повинуясь знаку, Роуэн подобрала узелок с чистой одеждой и несколькими дорогими ее сердцу сокровищами – все свое скромное имущество и поспешила за джентльменом по направлению к главной улице. Прямо на ней расположился рынок, и Роуэн влилась в людской поток, торопливо отступая и уворачиваясь, пока покупатели придирчиво осматривали жирный костный мозг, вилки капусты размером с голову, корзины яиц, тяжелые мешки с зерном и солодом, башни яблок и цыплят со свернутыми шеями, еще не ощипанных и не разделанных.

Не упуская мужчину из виду, она аккуратно огибала прилавки, нагруженные кусками масла, творогом, всеми видами сыров, трепыхающейся форелью с прозрачными глазами и серебристо-коричневой крапчатой кожей, пучками кресс-салата, душистыми травами и цветами, глиняными кувшинами с медом, свернутыми лентами. Неподалеку она заметила скрипача, а вокруг него робкие пары влюбленных. Музыкант управлялся с инструментом столь искусно, что только смычок и мелькал, и собравшаяся толпа притопывала и покачивалась в такт мелодии. Слушатели были самые разные: низкие и полные, как хлебные печки, круглые, как головка уилтширского сыра, или тонкие, точно оконное стекло.

Роуэн чуть не споткнулась о корку пирога, кем-то выброшенную, но не раздавленную. Последний раз она ела утром прошлого дня. Украдкой посмотрев по сторонам и убедившись, что никто не видит, она быстро нагнулась и схватила остатки выпечки, тут же затолкав в рот, пока никто не заметил – еще несколько секунд, и от корки остались бы лишь крошки на булыжной мостовой. Когда она вновь выпрямилась, мужчина в ярком жилете почти скрылся из виду, и ей пришлось пробиваться сквозь толпу, догоняя его.

У нее уже кружилась голова от такого большого города, непривычных ароматов и странных окликов, обрывков разговоров, дразнящих, точно запах жаркого в холодный день. В родной деревушке, во Флоктоне, все были ей знакомы и в лицо, и по имени, и она им, а теперь… кто знал, что в одном месте может собраться столько незнакомцев? Мельком она заметила мальчика-подручного из мясной лавки, бегавшего с поручениями через рынок: ручная тележка была доверху нагружена свертками с мясом, связками сосисок, брусками сала и бекона. Что-то в повороте его головы, линии челюсти напомнили ей об Уилле, старшем из ее братьев, и тоска по дому и тишине родной деревни кольнула острой болью.

Мужчина неожиданно остановился перед особняком в отдалении от дороги, и она замерла на шаг позади него.