Палуба трюма открылась до отказа набитой мешками с рисом, коробками с куриными яйцами, стальными бочками горючего, вязанками лука, каких-то стручков, корзинами, кипами рулонной стали и прочими товарами. Закреплённые отдельно, стояли две легковые машины и ржавый вилочный погрузчик «Далиан». По крыше погрузчика уверенно разгуливала курица. Там же, положив морду на лапы, дремал палевый пёс-аскал.

Удовлетворённый разведкой, Дима возвратился на первую палубу. Наскоро перекусил двумя купленными в Маниле питайями, «фруктами дракона». С разочарованием обнаружил, что внутри они красные и по вкусу чересчур сладкие. Затем Дима пристроился на пластиковом стуле у леерного ограждения, подальше от коек с шумными туристами, и уже взялся за молескин, когда к нему приблизилась француженка. Поначалу она стояла рядом, не давая сосредоточиться на блокноте – Дима исподтишка поглядывал на её оголённые запястья, – потом вовсе заговорила:

– Что делаешь?

Голос девушки был грубоватым, но полностью гармонировал с её внешним видом и казался приятным.

– Пишу.

– Ты писатель?

– Писатель, – согласился Дима.

– Я думала, все писатели старые. А ты настоящий писатель?

Французское «р» в английском «писатель» прозвучало очаровательно, однако не оно заставило Диму разволноваться. Он был готов немедленно влюбиться в француженку, если она действительно понимала, какую сценку они разыгрывают.

– А что значит – настоящий? – спросил Дима.

– Ну, кто-нибудь покупает то, что ты пишешь?

Никаких сомнений: француженка знала «Завтрак у Тиффани» не хуже Димы.

– Нет ещё.

– Хотела бы я помочь.

– Эй! – возмутился Дима. – Там другие слова!

Француженка не ответила, но посмотрела на Диму с одобрением. Сказала, что её зовут Клэр, а потом слепо обратилась к морской ночи за леерными тросами. Могла бы с бо́льшим вниманием отнестись к человеку, который спас ей жизнь!

Дима решил соответствовать статусу и погрузился в блокнот. Писать в молчаливом присутствии Клэр было приятно, но Дима быстро управился с заметками; не желая отрываться от молескина, продолжил наигранно хмуриться и водить по странице защёлкнутой ручкой. Едва сдерживал смех от собственного ребячества.

Когда Клэр ушла, Дима наконец закрыл блокнот и вернулся на койку. Набрал на телефоне коротенькое письмо родителям, отобрал наиболее жуткие фотографии гниющих улочек Манилы – улыбнулся, представив, как охнет мама, – затем взялся за жёлтую папку. Убедился, что за ним никто не подглядывает, прежде чем в свете подволочных ламп вновь пролистать дело Альтенберга.

Пробежав по истории затонувшего в Красном море «Альмасена де ла Фе» и погибшего монаха-августинца, Дима перешёл к самим августинцам. Они сопровождали конкистадоров Мигеля Легаспи, в семнадцатом веке высадившегося на Филиппинах, и в награду получили немало земель на Лусоне, Себу, Панае и других островах. Ни золота, ни специй на Филиппинах не обнаружилось – по крайней мере в объёмах, на которые рассчитывала испанская корона. Колония изначально была убыточной, и её отдали на откуп монашеским орденам. Вслед за августинцами здесь высадились францисканцы, иезуиты, доминиканцы. История семи тысяч островов превратилась в запутанное противостояние белого и чёрного духовенства, генерал-губернаторов и архиепископов.

Монашеские ордена успешно пополняли свою независимую казну. Францисканцы изготавливали на продажу манильскую пеньку, доминиканцы разводили кофе. Августинцы добывали индиго, выращивали табак и даже привезли из Мексики прессы для отжима сахарного тростника. Кроме того, они отливали колокола и пушки. Но основной доход орденам приносили взносы от обращённых в христианство филиппинцев – церкви туземцы отдавали куда больше, чем метрополии. За три века колониальной власти августинцы скопили немалые богатства. Сундуки их защищённых монастырей наполнились золотом, серебром и добытым тут же, на Филиппинах, жемчугом. К тому же их, в отличие от иезуитов, никогда не изгоняли с островов – иезуиты в восемнадцатом веке поддержали Великобританию, за что поплатились вековым изгнанием и частичным разграблением. Августинцы действовали более осмотрительно. Осмотрительность не помогла им уберечься от толпы – из века в век поднимались крестьянские восстания, в итоге окончившиеся революцией. Правда, на смену испанцам пришли американцы, и революция оказалась напрасной, но августинцам легче от этого не стало.

Впервые о вывозе с Филиппин накопленных богатств заговорил епископ Мариано Куартеро, однако он был занят противоборством с филиппинским духовенством и не успел исполнить собственную задумку. Августинцы не вспоминали его слова вплоть до тысяча восемьсот семьдесят второго года, когда под крики «Смерть монахам!» началось восстание в Кавите, неподалёку от Манилы. Восстание было подавлено, но августинцы наконец признали, что их власть, как и власть прочих орденов на Филиппинах, утратила прежнюю полноту. На помощь от метрополии монахи не надеялись – в Испании одновременно с бунтом в Кавите проходила своя, уже пятая за девятнадцатый век революция.

Шустову-старшему удалось найти выпуск мадридской газеты «Эль Эко Филипино». В одной из заметок упоминалось о подготовке судна, способного вывести с острова Лусон наиболее ценные предметы искусства из августинской сокровищницы. Возможно, заметка привлекла внимание местных пиратов, и августинцы не захотели рисковать, отправляя незащищённое судно через опасные воды. Возможно, их смутило что-то ещё, но задумка осталась невоплощённой, и слухи о «золотом корабле» угасли.

В последующие годы августинцы гонялись за призраком масонского заговора на островах, втянулись в усилившееся противостояние с прочими монашеским орденами, а следом американцы объявили войну Испании, разбили их флот и, чтобы не утруждать себя дальнейшей борьбой, втайне от самих филиппинцев выкупили их страну и несколько других испанских колоний за двадцать миллионов долларов. Официально считалось, что августинцы проспали смену власти и потеряли монастыри, а с ними – сокровища. Однако в донесении Бернардино де Эрреры сообщалось иное. Неудивительно, что оно заинтересовало Шустова-старшего. Внучка Альтенберга продешевила, уверенная, что продаёт обычную антикварную шкатулку. В действительности она продала «Изиде» карту сокровищ. Впрочем, карта была не столь однозначной.

Получив перевод донесения, Дима дважды спускался в подвал «Изиды»: включал волшебный фонарь и, зачарованный, рассматривал бледноватую проекцию, словно между строками мог найти упущенную другими подсказку. Не находил. Главным оставалось одно – в тысяча восемьсот девяносто третьем году августинцы загрузили часть богатств на борт винтового фрегата «Нуэва Эспанья».

Фрегат отбывал из порта Манилы в полнейшей секретности. Сундуки в трюм заносили ночью, об их содержимом не знал даже капитан. Указание точного маршрута он получил лишь в открытом море. По официальным документам, выдержки из которых Шустовстарший привёл в отчёте, «Нуэва Эспанья» отправилась привычным для испанских судов курсом на мексиканский Акапулько, запланировав двухдневную остановку на острове Гуам, где фрегат должен был пополнить запасы воды и продовольствия. Из Акапулько планировался сухопутный переход на вьючных мулах до атлантического порта в Веракрусе и пересадка на другое судно. Далее из Мексиканского залива открывался прямой путь в Испанию. Но в действительности «Нуэва Эспанья» устремилась к Суэцкому каналу, правда, путь выбрала необычный – вместо того чтобы сразу идти через Южно-Китайское море, спустилась в море Сулу, намереваясь обогнуть Борнео с юга, проскочить Яванское море и лишь затем взять курс на северо-запад. Огибать Борнео фрегату не пришлось. Он затонул в Миндорском проливе, разделяющем остров Миндоро и остров Бусуанга.

В случае с корветом «Альмасен де ла Фе» причина крушения очевидна – ошибка лоцмана. В случае с «Нуэва Эспаньей» она осталась неизвестной. В донесении Бернардино де Эрреры сообщалось, что для прикрытия августинцы выбрали старый фрегат, а его трюм они заполнили сверх меры. Перегрузка могла привести к течи, с которой не справились ручные помпы. Устранить течь на ходу не удалось, а заходить в какой-либо попутный порт капитану запретили. В итоге «Нуэва Эспанья» пошла на дно. Никто не выжил, и это, пожалуй, удивляло больше, чем само крушение фрегата, ведь море Сулу не отличается коварством, затеряться в нём трудно, и спасательные шлюпки без труда достигли бы берега.