Роуз права. «Ничего весёлого! Тут люди погибли». Поразмыслив, Рита согласилась на компромисс: пусть там стоят свайные домики, пустующие перед началом сезона. Она за пару дней обследует их, воображая себя в мире тропического постапокалипсиса, а потом увидит, как к бухте плывут лодки с филиппинцами, нанятыми подготовить курортный посёлок к первым туристам. Развлекая себя подобными мыслями, Рита медленно продвигалась вперёд. Старалась идти по хорошо различимым в воде участкам песка и огибать темнеющие участки камня. Несколько раз укололась о мелкие осколки кораллов. Видела чёрные иглы морских ежей. Подумывала надеть кроссовки, но побоялась, что мама станет ругаться, когда увидит мокрую обувь, – сразу поймёт, что Рита ходила за пределы пляжа.

Песчаная дуга бухты Спасения осталась далеко позади, а новая бухта не объявлялась. Никаких домиков, брошенных или населённых.

Даже захудалой беседки не обнаружилось. Вода обмочила закатанные брючины, и с каждым шагом ноги опускались глубже, а скалы впереди становились круче и отвеснее. Рита поняла, что дальше не пройдёт. Вздохнув, развернулась и тогда увидела мужчину – метрах в десяти от берега, на валуне, приподнятом над водой и обложенном водорослями.

Рита побоялась, что нашла утопленника. Никогда прежде не видела мёртвого человека. Дедушку хоронили в закрытом гробу, а на отпевание, на котором настояла бабушка, Риту не взяли. Ей тогда было три годика. Она бы всё равно ничего не запомнила…

Рита крикнула, надеясь, что её услышат. Крикнула громче. Наконец решила вернуться к остальным и привести сюда хотя бы Роуз, но вместо этого смело, не рассуждая, натянула кроссовки и зашагала к валуну. Оступалась в воде, едва не провалилась в донную ложбину между камнями, но добралась до незнакомца. Помедлила, не зная, что делать. Поднялась к нему на валун и в неуверенности застыла.

Незнакомец лежал лицом вниз, свесив руки к воде, облизывавшей ему пальцы. Рита долго всматривалась в его спину, прежде чем уловила мерное движение. Жив! Дышит! Наверное, из последних сил вскарабкался сюда, а до берега доплыть не смог. Потерял сознание. Сколько он тут пролежал? Неужели со вчерашнего дня? Или, подобно Майклу, всю ночь боролся с морем?

Мужчина молодой, лет тридцати. Рита видела его на пароме – сейчас узнала по камуфляжным брюкам и армейским ботинкам. Сбоку лицо у незнакомца оказалось ободрано в кровь и обожжено. Нужно было скорее вынести его на песок и напоить кокосовой водой! Прежде чем бежать за подмогой, Рита взялась обшарить карманы филиппинца. Нашла бумажник. Деньги, разбухшая визитка с неразличимой надписью, ламинированные карточки, похожие на водительские права, и две цветные фотографии. На первой – парень с чуть сгорбленным, будто ломаным носом и каштановыми волосами, среди которых затерялась седая прядь. На второй – ещё один парень, с пучками чёрной щетины и тёмными кудрявыми волосами. На фотографии Рита посмотрела мельком, хотя второй парень ей показался знакомым. Ламинированные карточки её заинтересовали больше. Среди них нашлась заполненная на английском языке.

– Ибаско Мануэль Роке, – вслух прочитала Рита. – Мануэль! Ты меня слышишь? Я пойду за помощью. Мы тебя спасём. Не сдавайся!

Рита трижды произнесла имя незнакомца ему на ухо, и он приоткрыл покрасневший глаз. Рита в испуге отшатнулась, но следом опять сказала:

– Мануэль. Ты подожди. Всё будет хорошо.

Говард Тёрнер знал, что бояться нужно живых. Мертвец не обманет, не ударит исподтишка. Эбигейл Тёрнер, мать Говарда, сутки пролежала на втором этаже, прежде чем он нашёл её бездыханной и до того спокойно сообщил о находке отцу, что тот не поверил. Мать, поругавшись с отцом, часто запиралась в комнате, даже завела себе отдельный холодильник у кровати. Никто не думал, что её хватит удар. Говард любил мать, но оплакивать не стал. Зачем мёртвым твои слёзы?

Когда на четвёртый день после крушения «Амок Лайта» русская девчонка разглядела на рифах ещё одного человека, Говард сразу понял, что надежды на его спасение нет. Упрямые филиппинцы полезли в воду. Впятером добрались до рифов. Потом с дрожью рассказывали, как узнали в незнакомце Алистера Самортина, капитана затонувшего парома. Им показалось, что он шевелится. Они бросились ему на помощь. Приподняв его, увидели обезображенное, изъеденное морской живностью лицо. То, что капитан якобы шевелился, – так это крабы возились в штанинах и рукавах, праздновали добычу. Закопать капитана или хотя бы сбросить тело с камней никто не догадался. Теперь филиппинцы придумали ходить на валун, откуда русская заметила Алистера, и подолгу стоять там, издали всматриваясь в мертвеца. Дошло до того, что на берегу начали говорить о нём как о живом: спрашивать друг друга о настроении капитана, не беспокоит ли его ветер и не слишком ли щекочут крабы.

Говард отпускал Диану к другим выжившим. Она приносила слухи и страхи, после вчерашнего ограниченные болтовнёй об Алистере, и называла имена. Пребывание в дикости затягивалось, и Говард должен был точно знать, кого тут опасаться, а кому продать Бруклинский мост.

Пять дней – немалый срок. Паром затонул на водной магистрали, в Миндорском проливе, а не посреди Тихого океана. Да тут с утра до ночи должны проплывать десятки рыбацких и туристических посудин. Говард не мог объяснить, почему спасатели до сих пор не обнаружили выживших, но предпочитал рассуждать о том, что было ему понятно и подвластно. Пока остальные судачили о капитане Алистере, якобы изменившем положение на рифе – мертвец ворочался, отлежав бок, – Говард направился к французу Лорану. Парень засматривался на Диану, пробовал с ней шутить, намекал на возможность более близкого знакомства. Романтик, куда деваться. Говарда подобное внимание к его филиппинской жене не настораживало, и к Лорану он пошёл не закатывать сцены ревности, а выкупить «Сникерс». Сторговались на ста долларах. Оба остались довольны. Говард, как и все, питался одними кокосами, а на кокосах долго не продержишься. Но батончик, подтаявший и мятый, он приберёг. Пусть ждёт своей очереди.

– Игуаны добрались до Галапагосских островов, – вчера рассказывал русский парень Дмитрий, – и обнаружили, что есть там нечего. Пришлось приспосабливаться. Они научились переваривать кактусы. Давились колючками, мучились, но умирать с голоду отказывались. Кактусы растут медленно, и вскоре игуаны съели последний из них. Тогда они научились переваривать выброшенные на берег водоросли, а следом наловчились есть их непосредственно в море. Солёная вода игуан не остановила. Они выжили и расплодились.

Говард любил такие истории. Знал, что должен уподобиться игуане и выжить. Голод напоминал о себе. И проклятущие чайки дразнили устроенным пиром – второй день подряд кружили вдалеке, словно делили крупную добычу. Нашли тушу косатки, если косатки вообще водятся в здешних водах. Или тела погибших пассажиров «Амок Лайта». От этой мысли даже Говарду стало не по себе.

Именно голод спровоцировал первую стычку в бухте. Всё началось с Адриана, механика с «Амок Лайта», которого на днях стошнило после четырёх выпитых кокосов. Адриан стал разговорчивым, трещал без умолку. Вслух вспоминал любимые блюда. Обещал, вернувшись в город, заглянуть в «Кукуруку» и заказать лечон – молодого поросёнка, начинённого рисом и зажаренного на бамбуковом вертеле. Следом закусить бычьими хвостами в арахисовом соусе и балутом – насиженными утиными яйцами с зародышем. Все молча слушали Адриана, и только сорокалетний Мактангол попросил его остановиться. Сдержанно попросил, без угроз. Адриан развеселился ещё больше. И чем злее становился Мактангол, тем громче механик живописал воображаемые блюда. Когда он дошёл до поджаренных в уксусном соусе свиных ушей и чудесного аромата илокосского чеснока, Мактангол не выдержал. Схватил Адриана за грудки, приподнял над песком и швырнул в кустарник. Никто из членов экипажа не вступился за механика. Помощник Альварес, бывший у них за главного, тоже промолчал. Глядя на их испуганные лица, Говард подумал, что старина Кинг прав. «С такими людьми приходится иметь дело. Толпа. Грёбаные отбросы. Что им нужно? Им нужна еда, шоу Опры, музыка кантри и тёплая кровать, чтобы заниматься этим делом после того, как зайдёт солнце. И воспроизводить таких же, как они».