Макар отпускает меня и немного отходит. Я же утираю слезы с щек тыльными сторонами ладоней и, сделав глубокий вдох, отвечаю:

– Нечего исправлять. Ты верно сказал, эти шесть лет ты просрал, и давать тебе шанс все исправить я не намерена. С сыном я поговорю, если он захочет с тобой видеться – подашь на совместную опеку, я все подпишу. И общение наше с тобой прошу минимизировать. Я больше не хочу обсуждать прошлое. Мне неинтересно ничего, что с тобой связано.

Он не пытается ничего сказать, и я, упиваясь своей властью, добавляю, чтобы его добить:

– Я все тебе простила: твой уход, твое молчание все эти шесть лет, даже сына. Но ее я тебе никогда не прощу. Любую другую женщину бы простила, а ее – не могу.

Я прикрываю глаза. Больно. Ее слова, направленные на то, чтобы задеть, ранят. В самое сердце попадают и рвут его на части. Не то чтобы я думал, что сразу после извинений Оля меня простит и скажет, что ничего страшного не произошло, но… я на что-то надеялся. Учитывая, что пришла она с мужчиной, зря…

Сердце стучит в груди навылет. Я понимаю ее боль, и от этого становится тошно. От самого себя. Не искал, оставил, отпустил в лучшую, мать ее, жизнь. И где эта жизнь? Она плачет стоит, руками себя обхватила и волком на меня смотрит. Ненавидит.

И с сыном видеться не запрещает. Просит с ней не разговаривать, а ведь общаться все равно придется, как бы там ни было. По мелочам или воспитанию все равно придется разговаривать.

– Уходи, – тихо шепчет. – Уходи отсюда. Мне нужно успокоиться и поехать за Тимофеем.

– Я отвезу, – предлагаю.

Оля резко вскидывает голову, смотрит на меня так, словно видит впервые.

– У меня есть мужчина, чтобы поехать за сыном. Динар, ты его видел только что. Нет необходимости. И я не готова так скоро представлять тебя Тимофею.

Слушать это больно, но заслужил. Разговаривать вроде как больше не о чем, но уходить не хочется. Понимаю, что никак ее не утешу, ничего не смогу сделать, она меня даже слушать не станет, что бы я ни сказал.

Словно в подтверждение ее слов слышу хлопок входной двери.

– Оля? – видимо, тот самый Динар.

Находит нас безошибочно. Не соврала, действительно в отношениях, раз он так хорошо знает ее квартиру. Но врать – это по моей части, она была со мной честна. Злюсь на себя.

Он подходит к ней, минуя меня и задевая плечом. Сцепив зубы, терплю, хотя откуда-то возникает едва контролируемая злость. Хочется развернуть его к себе за плечо и врезать. Гашу эту злость. Потому что права не имею, и потому что обидел Олю не он, а я. Шесть лет назад обидел, а сейчас заставил ее пережить все это снова.

– Малыш, ты в порядке? – спрашивает у нее, прикасается, трогает за талию, стирает с щек слезы.

Она все это ему позволяет. Мне не разрешила. Обнять позволила и успокоить, а затем оттолкнула. Терпеть не может мое присутствие.

– Он тебя обидел, что ли?

– Нет, – она его удерживает за плечи, цепляется. Не дает отойти. – Все нормально, просто… это отец Тимофея.

Она выговаривает это так, словно после этого все становится понятно. Динар понимает, потому что кивает. Понимает! Знает, значит, сложившуюся ситуацию. Смотрит на меня недружелюбно и даже зло.

– Думаю, тебе лучше уйти, – говорит он. – Сейчас же!

– Оля…

Она тоже просила уйти, но я… не могу ее так оставить!

– Уходи… номер свой оставь и иди. Я позвоню, сообщу все. Спасибо, что предупредил о журналистах.

Пять минут назад она со злостью сказала, что ни за что меня не простит, а сейчас благодарит и даже улыбаться пытается. Динар явно ее успокаивает своим присутствием – и это еще одна стрела, добравшаяся до самого сердца. Я отчетливо понимаю, что натворил. Наверное, только сейчас, когда смотрю на то, как Оля жмется к другому мужчине, как ей спокойно в его объятиях.

Меня сжигает ревность. Дикая. Ее «оставь номер» – как брошенная голодной собаке кость, когда другому псу досталось мясо. Сжимаю зубы, но номер оставляю. Терплю.

– Я буду ждать звонка, – произношу и, развернувшись, иду в коридор.

Не помню, как оказываюсь на улице. Осознаю это, когда вдыхаю воздух полной грудью. Это отрезвляет. Отвлекает от терзающих мыслей. Добравшись до автомобиля, забираюсь внутрь. Сюда я ехал без водителя, захотелось сесть за руль самому. Сейчас жалею, потому что злость поднимается изнутри.

С ней другой. Утешает ее, обнимает, целует… о большем думать я не решаюсь. И так едва держусь. Я, конечно же, сразу понял, каким должен был быть их вечер. Я помешал. От этого почему-то тошно. Понимаю, что у нее должна быть своя жизнь, но понимание ничего не дает. Ревную адски.

Словно в насмешку звонит телефон. Бросаю взгляд на дисплей – Жанна. Внезапно появляется желание выбросить мобильный на хрен. Гашу желание, поднимаю трубку.

– Слушаю.

– Ты разрешишь мне увидеться с сыном? – спрашивает требовательно.

– Он не хочет.

Я не вру. Степан не любит видеться с Жанной. Она, как ни крути, мама хреновая. Не знает ничего о сыне и даже не пробовала ни разу узнать. Просто забирает его, а потом звонит со слезами и говорит, что у нее ничего не получается, просит его забрать. Каждая такая поездка к «маме» заканчивалась для него стрессом, и я решил ограничить их встречи. Совсем. Они полгода не виделись. Она требовала, я отказывал, Степан не просился.

– Я его мать.

– Обратись в суд, – предлагаю. – Тебя быстро лишат родительских прав.

– Какая же ты скотина! – возмущается.

– Ты Олю зачем искала? – спрашиваю в ответ.

Она молчит. Паузу, мать ее, решила выдержать. Или же придумывает причину. В общем-то, неважно, что скажет.

– Кто тебе сказал?

– Сорока на хвосте принесла. Твою мать, Жанна, я что, за грехи какие-то расплачиваюсь? Какого хрена ты лезешь в мою жизнь?

– У нас семья…

– Нет у нас семьи, – я бросаю ругательство от раздражения и вдыхаю воздух поглубже.

Семья у нас. Смешно. У нас и секс-то был один раз, и тот я не помню. Больше я к ней не прикоснулся ни разу, а она убедила Олю, что у нас семья.

– Забудь о Степане, ясно?

– Он нужен мне.

– Подавай в суд тогда.

Я отключаюсь и швыряю телефон на сиденье. Завожу автомобиль. Нужно забрать Степана от матери и поговорить с ней о встрече с Олей. Может, я и правда нагрешил в детстве? Или она ненавидит меня так сильно, что желает сдохнуть в одиночестве?

Итогом моей слабости перед Динаром становится необходимость объясняться. Кое-что я ему уже рассказывала. Так, в общих чертах упомянула, что отец Тимофея о сыне не знает, потому что ушел от меня к другой женщине, и она родила ему другого ребенка. Я слегка приврала. Я не рассказала Макару ничего, потому что была обижена, и потому что отец не захотел его искать. Убедил меня, что говорить нет смысла – у него своя жизнь, а мы с ребенком в нее не впишемся.

О том, что мама уговаривала меня не портить себе жизнь и сделать аборт, я умолчала. А сейчас рассказываю, потому что внешне выглядит так, будто Макар – вселенское зло, а я брошенная одинокая женщина. Мне почему-то хочется оправдать Измайлова. Подсознательно я понимаю, что это я не сказал ему. Утаила. Не призналась, что беременна, а затем и вовсе пропала с радаров.

Для него новость о сыне как удар обухом по голове – неожиданная и болезненная. Как и для меня новость о том, что он бросил меня, чтобы воспитывать ребенка. Изменил и бросил. Ненавижу! Но все равно оправдываю.

– Вы впервые увиделись? – спрашивает Динар. – Ты так расстроилась.

Он обнимает меня сильнее, гладит по голове и целует в висок. А еще мне кажется, что он возбужден, но стараюсь гнать от себя эти мысли.

О том, что полгода назад мы с Макаром виделись и даже успели переспать, я не говорю. Неправильно это, конечно, начинать отношения с вранья, но рассказывать об этом не хочу и не буду.