– Снова голова? – спрашивает Ира, с сочувствием наблюдая за тем, как я морщусь.

– Есть обезболивающее? – спрашиваю с надеждой.

Улыбнувшись, Ира тянется к сумке и достает оттуда упаковку обезболивающих. Я ни разу не видел, чтобы она их принимала, значит, берет их для меня. В Ире я ценю не только профессионализм: она прекрасный анестезиолог, но и вот такие мелочи, которые она подмечает. Впрочем, это ее работа. Вместе с должностью анестезиолога она занимает и место моего личного помощника-ассистента.

– Держи.

Вместе с таблеткой она протягивает мне бутылку с водой. Я быстро выпиваю лекарство и откидываю голову на спинку сиденья. Раскалывается жутко. За последний месяц стало хуже. Сам знаю, что пора провериться, потому что признак фиговый, но времени на беготню по больницам у меня нет. Я наконец-то осуществил свою мечту – построил собственную клинику пластической хирургии.

– Лёш, притормози немного, – просит Ира. – Поезжай медленнее.

– Я в порядке, – отвечаю, хотя чувствую себя иначе.

– Там толпа журналистов, – поясняет Ира. – Ты же знаешь, какими шумными они бывают. И настойчивыми.

– Лучше не знать.

Я снова морщусь, вспоминая, как полгода назад толпы журналистов наседали на меня. Словно так давно это было, а прошло только полгода. Шесть месяцев, которые кардинально изменили мою жизнь. Переписали, будто с чистого листа. Единственное, что осталось неизменным – воспоминания.

Когда автомобиль подъезжает к клинике, я сразу же натыкаюсь на акул пера. Стоят с камерами и микрофонами, у кого-то в руках блокноты. Не остается сомнений, что начнут донимать меня вопросами. Выкрикивать их один за другим.

– Не позволяй им залезть себе на шею, – говорит Ира напоследок и, сложив ладонь в кулак, заносит ее над головой.

Я решительно открываю дверь автомобиля и выхожу из машины. При виде меня толпа оживляется, девушки улыбаются, парни пробираются вперед. После вчерашнего объявления о том, что уже с сегодняшнего дня клиника доктора Макара Измайлова начинает принимать пациентов, всем захотелось взять у меня интервью.

– Добрый день, – начинает самый смелый парнишка. На вид ему лет двадцать пять, не больше. – Скажите, к вам в клинику уже кто-то записался или никто не доверяет доктору-мошеннику?

Я сжимаю зубы до хруста, чтобы не врезать первому же журналисту. И, казалось бы, что такого? Я прошел через это уже давно, газеты и интернет-издания давно прополоскали меня, как могли, но я все равно бешусь.

– Мы с вами прекрасно знаем, что я никогда не был мошенником. Все обвинения сняты, мне принесены официальные извинения.

Эти слова пролетают у журналиста мимо ушей. Он лишь слегка заметно кивает и продолжает:

– И все же… пациенты уже есть?

– Да. Я ведь неоднократно говорил, что в моей клинике будут работать только лучшие специалисты. Мои клиенты, которые оперировались у меня, не доверят свою внешность никому другому.

– Надеетесь переманить пациентов из клиники, где раньше работали?

– Надеюсь, вы перестанете задавать глупые вопросы.

Парень поджимает губы, и право говорить переходит к другому человеку. Меня спрашивают об оборудовании, о финансировании, ведь на такой крупный проект требовалось немало денег. И, конечно же, о моем задержании после заявления главврача клиники, в которой я работал. Меня обвинили в мошенничестве и халатности. Я якобы проводил пациентам операции, которые им были не нужны. Советовал подтянуть и без того идеальную кожу лица, улучшить форму груди, вставив импланты, провести липосакцию пациентке, которая пришла совсем не за этим.

В клинике, где я раньше работал, таким промышляли частенько. Я никогда подобным не занимался, и, естественно, ко мне начали выстраиваться очереди. Никому не хочется прийти к пластическому хирургу, чтобы сделать блефаропластику, а выйти с целым перечнем рекомендуемых операций. Попахивает покупкой нового девайса у консультанта, который пытается впарить тебе чехол, защитную пленку и страховку на все возможные и невозможные случаи.

– Как планируете рекламировать свою клинику? Будете обзванивать клиентов, которые уже вас знают?

– Нет. Никого переманивать мы не будем. Наши двери открыты для всех, и развиваться мы будем, как и остальные – баннерной и телевизионной рекламой, блог-страницами в социальных сетях.

– Вы ведь сказали, что первые ваши клиенты – те, кто уже у вас был?

– Я этого не говорил. Всего лишь заметил, что являюсь для тех, кто ко мне единожды попал, лучшим.

Через десять минут, когда я решаю, что вопросы закончены, и собираюсь сбежать в клинику, меня останавливает женский голос:

– Еще один вопрос!

Что-то в ее голосе заставляет меня остановиться и даже развернуться к журналистам.

– Это правда, что у вас есть второй ребенок, но вы занимаетесь воспитанием только одного? – слышу женский голос в толпе журналистов.

Следом обнаруживаю взглядом ту, которая задает вопрос. Она сама продирается ко мне через других, выходит в центр и ожидает ответа. Ничем не примечательная женщина, обычная журналистка, даже взгляд не вызывающий, спокойный. Такая не полезет рыть, чтобы искать сенсацию. Значит, проплаченная. Интересно только, кем. Неужели мой бывший босс все не угомонится?

– Разумеется, нет, следующий вопрос.

Отвечать стараюсь невозмутимо, спокойно, хотя у самого все клокочет внутри. Я вообще не умею с журналистами общаться, оказывается. После обвинений меня задержали, отпустили из СИЗО не сразу, помариновали, пока стало понятно, что кроме обвинений от моего начальника у них больше нихрена нет. Я помню, как вышел, а там – толпа журналистов. Все с иголочки одетые, чистые, с микрофонами и ручками, а я несколько дней не мылся и не брился, вышел в той же одежде, в которой зашел.

– Мы нашли вашего сына, – парирует журналистка. – У нас есть фотографии.

Я сжимаю зубы до хруста. Фотографии у них есть, как же! Мысленно считаю до ста, чтобы не вспоминать, как сильно я ненавижу журналистов.

Фото я получаю через минуту. Ошарашенно рассматриваю мальчика. У него такой же редкий цвет глаз, как у меня. Умно, конечно, приписать мне…

Замираю, потому что вижу последнюю фотографию. Вижу ее. Оля держит на руках того же мальчика и улыбается. Это как удар под дых. Вышибает из груди воздух сразу же, и получить очередную порцию кислорода становится невероятно сложно. Практически невозможно.

– Объясните, почему вы не участвуете в воспитании второго сына?

– Без комментариев.

Я умею отбиваться от них. Пришлось научиться после того, как мои фото сразу после освобождения заполнили интернет-издания и газеты. Меня не полоскали разве что мои довольные клиенты, уверенные на все сто в том, что я действительно умею оперировать. Тогда я этого не знал, отвечал на вопросы неумело, как врач. Потом пришлось нанять юриста, и меня всему научили.

Я расталкиваю журналистов и иду к машине. Самые настойчивые бьют по стеклу и крыше авто, требуя ответа. У меня его нет, потому что ребенка на фотографии я вижу впервые. Олю, конечно же, узнал…

– Что случилось? – ошарашенно спрашивает Ира. – На тебе лица нет, ты побледнел. Что за фотографии?

Ира пытается забрать их у меня из рук, но я их выдираю, держу крепко и не отдаю. Там Оля и мальчик с моим цветом глаз. Какова вероятность, что это просто совпадение? Вдруг после нашего расставания она нашла мужчину с таким же цветом, как у меня? Разве невозможно? Я уверен, что такое может быть, но все равно внутри что-то сжимается.

– Что они сказали? – допытывается Ира, которая сейчас почему-то раздражает.

– Помолчи! – рявкаю резко и уже мягче добавляю: – Мне нужно подумать.

Если Ира и обижается, то виду не подает. Хмуро отворачивается и дает команду Лёше ехать. Личный водитель у меня, кстати, тоже появился не так давно. Вообще, ощущение, что я живу не своей жизнью. Моя была обычной, понятной и спокойной. По утрам я просыпался, собирал сына в сад и шел в больницу. Оперировал до вечера и забирал сына, играл с ним, готовил ужин и укладывал спать. Когда меня вызывали по ночам, приходилось звонить матери. Та уже потом звонила Жанне и привозила ее с собой.