Редкие деревца вязов и маслин отбрасывали синие тени на золотистую охру каменных уступов, поднимавшихся к старинной крепостной стене. Высоко над стеной сверкал купол изумительной красоты, однако вход в крепость был почему-то замурован камнями. Евгений пролетел над стеной и стал снижаться, маневрируя между дорожками парка и деревьями. Коснувшись ногами земли, он осмотрелся в надежде повстречать кого-нибудь на площадке перед храмом, в который вели семь готических арок, поставленных в ряд, подобно семисвечнику. Но поблизости никого не было.

Тем не менее, со стороны арочного портала до него донесся озорной детский смех, как будто играющий с ним в прятки. Евгений обошел колонны, пытаясь разглядеть, кто от него прячется, однако смех больше не раздавался. Он вышел во двор с каменным колодцем. Чуть поодаль от него в тени одноэтажного здания с башенкой минарета росло черное дерево, ветви которого были подрублены. По всему двору были расставлены остатки коринфских капителей и постаментов, придававших этому месту весьма загадочный вид. Впрочем, загадочным и нереальным было все вокруг – его окружали реплики давно разрушенных архитектурных сооружений, которые продолжали на что-то намекать и каким-то чудесным образом присутствовать в этих разбросанных повсюду камнях.

Обойдя остатки колонн, он заметил за ними девочку, которая во что-то играла сама с собой. Она бросала камешек на известняковый пол и прыгала следом за ним на одной ноге, а потом двумя ногами сразу. Подойдя ближе, он остановился неподалеку от игравшей девочки, заметив римские цифры от одного до десяти, расчерченные на пористых плитах известняка.

– Сыграешь со мной? – спросила девочка, не оборачиваясь к нему.

– Это что, классики? – улыбнулся Евгений, вспоминая правила детской игры.

Не прерываясь и не отвлекаясь на него, девочка продолжала прыгать с одной плиты на другую, повторяя странную считалку:

Один – сам себе господин,

Два – и вот началась игра,

Три – части в одно собери,

Четыре – свет изливает в мире,

Пять – чтобы его принять,

Шесть – он находится здесь,

Семь – светит всем,

Восемь – останется после,

Девять – чтобы его измерить,

Десять – вернись на прежнее место.

Допрыгнув до цифры десять, которая была изображена в виде крестика, девочка обернулась лицом, которое показалось ему знакомым. Но, как обычно бывает в сновидениях, Евгений не мог припомнить, кому именно принадлежало это прекрасное юное лицо, от которого исходило легкое сияние. Девочка посмотрела на него с упреком.

– Ты в самом деле не помнишь меня, Эжьен? – мелодичным голосом произнесла она.

Это было во сне! Евгений вспомнил сон, в котором его однажды так уже называли.

– Лючия? – не поверив глазам, отозвался он.

Она сделала шаг в сторону, разглядывая его чарующим взглядом из-под ресниц. Ей понравилось, что Евгений не назвал ее «Люцифером», этим вульгарным именем из комедийных книжек – именем, которого одни глупцы боялись, а другие обожествляли, хотя и те, и другие неизменно вызывали у нее лишь презрение.

– Ты опять вторглась в мое сознание? Зачем?

– А что, нельзя? Это же сон, здесь все можно, – серьезно сказала она. – Или ты думаешь, что сны принадлежат только тем, кто их видит? Как клочок земли, который обносят забором и называют неприкосновенной частной собственностью?

Она изящным жестом обвела дворик.

– Ты знаешь, где мы находимся?

Евгений оглянулся, заметив справа от себя музейную табличку.

– Музей под открытым небом?

– Почти угадал, – произнесла Лючия, склонив голову набок. – Во дни царя Ирода здесь была величественная крытая колоннада. Только мало кто помнит об этом, и даже камни перемешались на этой горе, позабыв места, на которых стояли прежде.

– Так мы… мы на Храмовой горе? – тихо прошептал он.

– Гора Мория, Сион, Харам аш-Шариф, у этой горы много названий! Ты удивлен повстречать меня здесь, на этом святом месте? Как видишь, сюда могут возноситься не только Джебраил и пророки.

Разумеется, Евгений был потрясен! Ему не доводилось бывать на Храмовой горе, поэтому он не узнавал окружавших его строений, кроме, разве что, того изумительного купола, мимо которого он пролетел. Такой купол он мог видеть на старинных фотографиях или, быть может, на открытках с видами Иерусалима.

– Говорят, именно отсюда началось сотворение мира, – вспомнил он, поглядев в синее-пресинее небо.

– Ты, наверное, имеешь в виду Купол Скалы, Ас-Сахра? – Лючия медленно приподняла руку, указав на тот самый золотистый купол за деревьями. – Скажем так, это было удобное место…

Она уклончиво хмыкнула, то ли разыгрывая его, то ли подразумевая некий иной смысл этих слов. К сожалению, Евгений не был специалистом по истории Храмовой горы и легендам, связанным с ней, но он понимал, что падшего ангела с этим местом, должно быть, что-то связывало еще до низвержения его на землю. Вероятнее всего, сакральное пространство вокруг, наполненное священными образами, именами, подземными гротами, ступнями, дорожками, входами и выходами было отображением недоступного осязанию духовного измерения, в котором у этих видимых объектов появлялись дополнительные значения. Значения, которые оказывали воздействие на сознание и могли влиять на события в потоках времени, на ход самой истории.

– Ты вспоминаешь о Нем? – спросил Евгений загрустившего Люцифера. – Ты всегда вспоминаешь здесь о Нем…

– Раньше одна мысль об этом вызывала у меня безудержный смех, сводила с ума. Но сейчас, ты знаешь, сейчас мне все равно, – сказала она безразлично.

– Ты ведь любила Его когда-то, и Он любил тебя.

– Пытаешься причинить мне боль? – обиженно поджав губы, отвела глаза Лючия. – Или ты действительно ничего не понимаешь?

– Возможно, я чего-то не понимаю, но мне кажется, Он бы мог тебя простить, Бог всемогущ и милостив, Он может простить даже падшего ангела. Разве нет?

– О, да! Он милостив! Он всех прощает! Любые грехи насильников, убийц, прелюбодеев, но сумеет ли Бог простить Самого Себя? Ты прав. Он любил меня когда-то, как никого на свете, когда задумывал все эти Свои творенья! Он использовал меня, когда я была Ему нужна. А потом? Знаешь, что было потом? Он меня бросил – и ради кого? Ради человека, ради этих никчемных, мелочных и скудоумных существ, именующих себя людьми.

Евгений растерялся от столь неожиданных откровений. Он и сам не представлял, чем можно было искупить грех преднамеренного убийства, изнасилования невинной девочки. Ему просто не хватало воображения, чтобы понять, чем можно искупить подобные преступления, а ведь люди были способны совершать куда более страшные деяния! Он отказывался признавать так называемые «законы», по которым даже серийные убийцы, загубившие сотни душ, спокойно отбывали наказание, как будто, отбыв его, и вины за ними по решению суда уже не оставалось.

Еще сложнее ему было представить искупление грехов падшего ангела. Как знать, возможно, есть преступления, которые невозможно искупить никаким наказанием… Но его размышления прервала Лючия, которая вновь заглянула ему прямо в глаза.

– Тебе не понять, Эжьен, что чувствуют сыны Израэля там, у Стены плача!

Она кивнула в сторону галереи за спиной Евгения, с обратной стороны которой располагалась Стена плача, и продолжила:

– Он нарек их Своим избранным народом! Обещал им вечное Царство! Что с того? Он их бросил, Эжьен! Он их тоже бросил. Понимаешь? На этой горе не построить Храм, который всех примирит, где всем будет воздаваться по справедливости, ибо справедливости для всех не существует! Когда голодных и страждущих кормят ароматным пловом, в чем вина того агнца, из которого приготовлен плов? Любое действие – грех, бездействие – грех! Мысли – грех, отсутствие мысли – тоже грех! Жизнь и смерть – грех! Что ни сделай, о чем ни подумай – все грех! Муки неразделенной любви – то единственное, что дает Бог в конечном счете.